Зимняя рябина

– А он тебе что ответил?

– Да захныкал, как маленький… Вроде того, что он тоже ни в чем не виноват, что ты сама его бросила… Я ему говорю – как же бросила-то? Не бросала тебя мама, она за бабушкой ухаживает, и ты это прекрасно знаешь! А он опять лепечет в ответ всякую ерунду… Мол, я пока не могу обо всем этом рассуждать как взрослый мужик… Мол, когда вырастешь, тогда поймешь. Хорошая фраза, да, мам? Вырастешь и поймешь? Да что тут надо понимать, интересно?

– Ты слишком категорично настроен, Матвей. Не надо так. Не забывай, что он твой отец.

– И что, теперь ему все можно, если он отец? – пуще прежнего взвился Матвей, глядя на нее обиженно. – Почему он со мной разговаривает как с мальчишкой? Я давно уже не мальчишка, я взрослый мужик! А он… Что-то там на тему физиологических потребностей объяснять начал… Да я даже слушать его не стал, мам! Просто на следующий день замок в свою дверь врезал. Хороший такой замок, капитальный. Дал ему понять, что у меня теперь своя жизнь, от него отдельная.

– И что, даже на кухню теперь не выходишь?

– Не-а. Не выхожу.

– А завтракаешь как? А ужинаешь?

– В нашей столовке, где я работаю, нормально готовят, мам. Я не хожу голодным, не переживай. Да и Вика меня все время подкармливает…

– Вика – это кто?

– Это моя девушка, мам. Она классная, я тебя потом познакомлю…

– Она учится или работает?

– Учится. В том же институте, где я учился. Мы познакомились, когда она еще абитуриенткой была. Теперь она первокурсница, в общаге живет. И вот что я подумал, мам… Ей трудно там, в общаге. Она такая… Домашняя вся. Деловая, смелая, но домашняя. И если уж такой расклад вышел, то я решил Вику к себе забрать.

– Куда – к себе?

– Ну, в свою комнату! Будем жить вместе… А что? Нормально… Это же моя комната! Если отец эту Марину в дом привел, то почему я не могу привести Вику? А она, между прочим, такая, ей палец в рот не клади! Она еще покажет этой Марине, кто в доме хозяин! То есть хозяйка…

– Ой, Матвей… Даже не знаю, что тебе и сказать… Выходит, ты хочешь привести в дом свою девушку в пику отцу? Но ведь так не должно быть, сам понимаешь…

– Да все я прекрасно понимаю, мам! И не в пику вовсе! Я Вику люблю… У нас с ней все хорошо, правда. Просто так совпало, что немножко как бы… И впрямь назло отцу…

– Ой, не знаю… Может, ты лучше к нам в Снегири переедешь?

– Да как же, мам? Я только-только на работу устроился, еще не закрепился даже как следует, на испытательном сроке сижу! А здесь… Где я здесь работать буду? Дворником у тебя в школе?

– Ну, нашел бы работу… Не такая уж глухомань наши Снегири.

– Не, мам… Да и Вика сюда не поедет… Как она учиться-то будет, сама подумай? И вообще, нельзя так делать! Иначе получится, что отец нас с тобой обоих из квартиры выставит, а сам будет жить в свое удовольствие! Он нас по одной щеке ударил, а мы ему другую подставим? Ну уж нет… Не бывать этому… Посмотрим еще, кто кого!

– Нельзя воевать с отцом, сынок… Нельзя, понимаешь?

– А я и не собираюсь воевать с ним. Я только хочу ему показать, что со мной такой номер не пройдет. Хватит того, что он с тобой так поступил. Тебе трудно, ты вынуждена в Снегирях с бабушкой жить, а он… Никогда этого ему не прощу, никогда!

Она только вздохнула – ну что тут скажешь? Приятно, конечно, что сын за нее так переживает, а с другой стороны… Страшно эти жестокие слова слышать – никогда не прощу. Слова, обращенные к родному отцу. Не должно ведь так быть, не должно…

Следующим утром она провожала его на автобус. Денег дала. Все, что было в кошельке, до копеечки. Когда вернулась домой, мама спросила тихо:

– Что, опять Матвейке деньги сунула, да?

Она только кивнула молча, подумав про себя: какое противное это слово – «сунула». Что-то есть в нем такое – уничижительно-грустное. Хотя и впрямь – ничего веселого в сложившейся ситуации нет…

– Ну чего ты скисла, Ань? Сунула ему денег, вот и правильно! – будто извиняясь, быстро проговорила мама. – Надо ведь парню жить как-то, правда? И на девушку тратиться надо, сама понимаешь. А мы с тобой проживем, не помрем с голодухи… Мне пенсию через три дня принесут, проживем как-нибудь!

Тогда у мамы настроение бодрое было, и голос по-другому звучал. А сегодня… Сегодня скисла вдруг, о смерти заговорила. И даже новость о скором приезде Матвея ее не обрадовала. И у нее тоже в этот вечер все из рук валится… Слава богу, с ужином справилась кое-как, можно нести в комнату, маму кормить…

– Ань! Ты чего там закопошилась? Где у тебя ужин-то? – будто услышав ее мысли, спросила из комнаты мама.

– Сейчас, мам… Все готово, несу уже…

Придвинула стол к маминой кровати, поставила перед ней тарелки с едой. Сама уселась напротив, проговорила почти весело:

– Я такая голодная, мам! С утра ничего не ела. Да еще и на улице похолодало… Еле домой дошла!

Казалось, мама ее не слышала вовсе, по-прежнему сидела, глядя в окно. Потом произнесла тихо:

– Да, холодно сегодня… На Покрова всегда холодно бывает. Вот и еще одна зима пришла…

– Да не зима еще, мам! То есть… Не совсем зима. Ешь, а то остынет…

– Нет, Нюрочка, недалеко до зимы, я знаю. И еще знаю, что не будет у меня этой зимы. Помру я скоро, Нюрочка. Это я к тому говорю, чтобы ты готова была…

– Ну ма-а-а-ам… Ну что ты опять… – жалобно произнесла она, подавшись вперед всем корпусом. – Не надо, мам, ну пожалуйста…

– Не хнычь. Что ты хнычешь, как маленькая. Давай-ка лучше пластинку поставь. Послушать хочу.

– Какую пластинку?

– А сама знаешь, какую. Мою любимую.

– Сейчас поставлю…

Поднялась из-за стола, направилась к проигрывателю, примостившемуся на тумбочке в углу комнаты. Старый был проигрыватель, почти раритетный. Сколько раз они с Ромочкой, помнится, предлагали маме – давай новый купим, современный! А она – ни в какую… Это, говорит, из моей жизни вещь, я к ней привыкла. Да и зачем новый покупать, если этот еще прекрасно работает?

Пластинка быстро нашлась, та самая, мамина любимая. Тоже, можно сказать, раритетная. Тяжелая, с красным бумажным кругом вокруг дырочки. С детства она помнила эту пластинку, помнила наизусть, что на этом красном круге написано. «Концерт Государственного хора русской народной песни под управлением А. В. Свешникова». А после этой надписи названия песен идут. Мамина любимая вторая по счету – «Не корите меня, не браните…»

Пластинка ловко села на свое привычное место, игла угадала пространство меж первой и второй песнями. После короткого шороха послышалась мелодия вступления, и сильный женский голос властно поплыл по комнате:

Не корите меня, не браните,
Не любить я его не могла;
Полюбивши же, все, что имела,
Все ему я тогда отдала…

Никогда, никогда она до конца не понимала, что мама нашла для себя в этой нехитрой песенке, какие такие потаенные силы? И тем не менее… Всегда, когда слышала это вступление, будто преображалась враз, и лицо светлело и разглаживалось, и глаза начинали блестеть, и даже согбенная временем спина выпрямлялась будто… Чудеса, да и только! Наверное, все же какие-то хорошие воспоминания просыпались и оживали – те самые, из прошлой жизни. Может, мама о муже своем вспоминала… То есть об отце ее, которого она никогда не видела. Как ни выспрашивала маму о нем, ничего толком так и не вызнала. Была, была тут какая-то тайна… Может, эта самая тайна и вызывала в маме такие чудесные преображения, когда лилось по комнате это горестно-эмоциональное «не корите меня, не браните»?

Слова второго куплета мама всегда подхватывала фальцетом, выпевала их громко, с чувством:

Посмотрите, что стало со мною,
Где девалась моя красота?
Где румянец, что спорил с зарею,