Моя Марусечка

– А это масло.

– Масло?! Такое желтое? Такого не бывает…

– Ну, давай поучи меня, какое масло бывает. У вас там, в городских магазинах, такого масла и не видали никогда! Ты попробуй, попробуй!

Так в творческих познаниях деревенского натурального хозяйства прошел для Анны Васильевны вечер. Потом, когда гостью совсем сморило, Маруся отвела ее спать в светелку. Кончилось дело тем, что остаток своей командировки провела городская гостья у них в доме, возвращаясь после трудового дня вместе с Марусей.

– Ой, Надь, а можно, я с тобой пойду? – увязалась она на следующий вечер за Надеждой, когда та, повязавшись платочком, направилась в коровник на вечернюю дойку. – Я хочу на Аксинью посмотреть. И на эту, на Дуняшку тоже…

– Что ж, пойдем, – удивленно посмотрела на нее Надежда, – только туфли свои модные сыми, замараешь. Чуни вон надень.

– Чуни? Это какие чуни?

Молча бросив ей под ноги глубокие резиновые галоши с острыми носами, Надежда стояла, смотрела сурово, как Анночка Васильевна осторожно и неуклюже сует в них ноги, потом произнесла строго:

– Только не шибко там охай. Испугаешь еще животину…

– Ой! Ой! Боже, какой хорошенький! Какой маленький! Какой красавчик! – тут же забыв все ее предостережения, громко воскликнула Анночка Васильевна, увидев в деревянной загородке лежащую на сене телочку. – Ой, мамочки, прелесть какая…

– Да тихо ты, оглашенная! – снова шикнула на нее Надежда. – Говорю же, не охай! Нельзя! Сглазишь еще! Глаз-то у тебя, гляжу, черный да урочливый. Да и не красавчик это вовсе, а красавица. Телка она. Поняла?

– Поняла… А как ее зовут?

– Так не назвали еще. Хочешь, Анюткой назовем?

– Ой, а можно?

– Так отчего ж нельзя? Пусть Анюткой и живет свое время. Правда, потом колоть жалко будет.

– Как это, колоть? Куда колоть?

– На мясо, куда…

– Так она ж еще ребенок!

– Ничего, к зиме вырастет. К новому году аккурат и заколем. Так что прошу к нам в гости на пельмени.

– Но… Подождите, как же… Что значит, вырастет? Она же все равно маленькая еще будет. Девушка совсем.

– Ну да. Эта девушка как раз молодой телятиной и называется. Чай, любишь в магазине молодую телятину покупать? Кто ж старое-то мясо есть любит?

– Боже… А я никогда вообще-то об этом не думала, – грустно проговорила Анночка Васильевна. – Так с вами здесь точно вегетарианкой станешь. И вообще… Расквасилась я у вас тут и душой, и телом.

– Так это ж хорошо, чего ж ты горюешь-то? – удивленно подняла на нее голову из-под Дуняшкиного живота Надежда. Звонкие молочные струи упруго бились об оцинкованное дно подойника, ловкие сильные руки привычно делали свою ежевечернюю работу.

– Хорошо-то хорошо, да только ни к чему мне это, – грустно вздохнула Анночка Васильевна, осторожно поглаживая по боку Дуняшку. Потом, поднеся ладонь к носу, втянула в себя задержавшийся на ней коровий запах, задумчиво подняла глаза вверх, продолжила: – Когда в городе живешь, Надь, в суете да в жестокости, такие вот лишние земные чувствования тебе ни к чему. Мешают только. Расслабляют. Там вся жизнь – борьба. И все бабы – стервы.

– И ты, что ль, стерва?

– Еще какая! Не будешь стервой – сразу под себя подомнут и звать как не спросят. Знаешь, с каким трудом я этого места добивалась, на котором сейчас сижу? Ой, да если рассказать…

– Так зато в люди вышла, зарплату, чай, высокую получаешь! И не надо тебе ни на земле, ни в доме горбатиться.

– Ну да. Это так. Что есть, то есть. Но зато ни одной живой души рядом нет, чтоб в плечо поплакаться. И на работе тоже никому довериться лишний раз нельзя. Кому доверишься, тот тебя и спихнуть норовит в первую очередь. Кругом одни интриганы! Вот и приходится все время оборону держать. Мне свои люди ой как нужны, ты даже не представляешь как. Я вот как раз об этом и хотела с тобой потолковать, Надя…

– О чем – об этом? Говори прямо, не понимаю я твоих намеков.

– Да я про Марусю. Может, мне ее на работу в город забрать? А что? Девочка она очень толковая. Я видела, как она работает. Чего такому добру пропадать? А я бы ей помогла, и с карьерой тоже. У меня возможности есть. Правда, сейчас вакансий у нас нет, но это же все организовать можно в принципе…

– Та-а-а-к… Разговор, конечно, интересный у нас пошел, – задумчиво произнесла Надежда. – Очень интересный. Только не в коровнике ж об этом толковать! Иди-ка ты в дом да скажи там, пусть Маруська на стол накрывает. Посидим, обсудим.

Что ж, видно, так уж сложилось, чтоб меняли да определяли дальнейшую судьбу обитателям этого дома пришлые случайные люди. В свое время вор-рецидивист Сергей Климов в Надеждину судьбу вклинился, теперь вот и Анночка Васильевна таким пришлым случайным человеком оказалась.

– Вот так вот, Маруся. Девочка ты очень способная, толк из тебя будет. Сама видела. Считай, что ты в моем лице свой счастливый билет вытянула. Путевку в жизнь. – Сидя во главе стола и прямо, как в президиуме, держа спину, важно вещала Анна Васильевна. Слышались в ее голосе знакомые уже Марусе властные и жесткие нотки. Даже Надежда вдруг оробела от такой мгновенной метаморфозы, поглядывала на нее робко исподлобья. – Думаю, ты надежды мои оправдаешь. Да и мне, знаешь, неплохо под боком своего человека иметь. Коллектив у нас ненадежный, сволочной, все только и думают, как бы кому пакость устроить. А на тебя я всегда положиться смогу. Ты мне своя. И еще ты, как бы это сказать? Ты очень комфортная, Марусь. На тебе глаз отдыхает. А в нашем сволочизме очень важно, чтоб на ком-то глаз отдыхал.

– Может, не надо, Анна Васильна? Как тут мама без меня на хозяйстве останется? Да и боюсь я, не справлюсь… – скромно сопротивлялась Маруся.

– Еще чего – не надо! Молчи уж! – строго перебила ее мать. – Тебе такой случай подвалил, а ты… Не слушай ее Анночка Васильна, не слушай! Она и впрямь тебя не подведет! А в городе и возможностей вон всяких сколько много! Может, и судьбу свою найдет. А что, чем черт не шутит?

– Только я быстрого успеха тебе не обещаю, конечно. Да и чтоб место тебе освободить, надо мне подсуетиться, перестановку кадровую произвести. На это тоже какое-то время понадобится. А может, и убрать кое-кого. Ну да это уж мои проблемы…

– Как это – убрать? Не надо из-за меня никого убирать! – встрепенулась Маруся.

– Да ладно, не пугайся. Я на своем месте сама разберусь. В общем, так. Примерно через месяц жди моего звонка. Надо же еще и с жильем решить. У нас при фирме общежитие есть малосемейное, я думаю, удастся туда тебя пристроить.

– Это всем скопом в одной комнате, что ль? – с сомнением спросила Надежда.

– Да нет! Ну что ты! Там квартирки такие маленькие – комнатка, кухня, туалет, ванная – все свое. Очень приличное жилье для начала, между прочим. Не каждому удается туда попасть вот так просто, это еще похлопотать надо.

Через день Анночка Васильевна уехала, прихватив с собой всяких кисломолочных гостинцев и сердечно простившись с Надеждой. Марусе же велела – жди! Вот спросил бы кто ее в этот момент – рада она этому «жди» или нет? Она бы и не ответила. Вот если б, например, сказали ей, что Колька Дворкин через год освободится и домой придет, жди его, мол. Она бы ждала! Точно бы ждала! А так… Чего ей в этом Анночкином Васильевном «жди»? Маета одна неизвестная…

Мать, наоборот, была рада. И вовсю строила планы на городскую Марусину жизнь. И каждый вечер давала советы:

– Ты там, главное, слушайся ее во всем, Марусь. Что скажет, то и делай. И старайся, старайся! Она хоть и видно, что стерва, а помочь и впрямь может. Оно даже и лучше, что стерва. Крепше на своем начальницком месте сидит, значит. Может, тебя потом на свое место и посадит. Ей вон уже сколько годочков-то! В городе-то, знаешь, не шибко старых баб в начальницах держать любят, все молодых поставить норовят. А тут – ты! Молодая, грамотная, ею же самой всему обученная. Эх, надо было тебе все ж таки в институт поступать! Да кто ж знал-то.

– Ну, мам, ты размечталась. Знаешь, там какая фирма огромная? Наш филиальчик по сравнению с ней мелочь пузатая…

– Ну так и что? Вовсе не боги горшки обжигают! Ты у меня девка умная, способная, она сама говорила.

А вот Марусина подружка Ленка Ларионова – та самая, что на психолога выучилась, – ее совсем не поддержала. Можно сказать, наоборот, категорически даже осудила:

– Нет, я не понимаю. Вот ты говоришь, она тебя комфортной назвала. А ты задумывалась, что за этим стоит, когда человека комфортным называют? И что такое имела в виду твоя начальница, называя тебя комфортной? Что ты ей в рот смотришь и своего мнения, как всегда, не имеешь? Что принимаешь слепо на веру все, что бы она ни сказала? Плывешь по ее течению? Так это, моя милая, никакая не комфортность, а конформизм чистой воды. Вот зачем, скажи, ты ее к себе домой притащила? Понравиться захотелось, да?

– Ну почему сразу понравиться? Вовсе нет… – слабо защищалась от Ленкиных нападок Маруся. – Просто мне жалко ее стало. Чисто по-человечески. В гостинице воды не было, даже помыться нельзя.

– Да брось! Жалко ей стало! Ты, Маруська, вовсе лица своего не имеешь – все по чужим мозгам да желаниям плаваешь. Надо же от себя отскакивать, самой свою судьбу строить! Как тебе хочется! А ты… Мать велела – Кольку забудь, ты и забыла. Ты ж вроде любила его сильно?

– Не надо, Лен…