Из жизни Ксюши Белкиной

– Ой, ладно, отстань! – раздраженно отмахнулась от нее Олька. – Не лезь лучше со своими советами, раз не понимаешь ничего!

– А куда ты красишься, на ночь глядя? Десять часов уже!

– На ночную дискотеку пойду с нашими пацанами. Раз позвали – отчего и не сходить… Наверное, в «Карабас» завалимся.

– Оля, ты что? Какая дискотека? Тебе шестнадцати еще нет!

– Так через два месяца исполнится уже! Да кто знает, что мне шестнадцати нет? На лице ж не написано! Подумаешь…

– Оля, ты никуда не пойдешь!

– Ага, размечталась…

Ксюша в изнеможении опустилась на край тахты, уперлась взглядом в сложенные на коленях некрасивые руки с короткими плоскими ногтями. Помолчав минуту, тихо спросила:

– Оля, а что у вас там с бабушкой произошло? Расскажи…

– Ща! Вот сейчас все брошу и буду тебе рассказывать! Толку-то? Все равно ведь не поймешь! Будешь мне опять мозги полоскать своими занудными правильностями! Да и вообще, не верю я тебе…Сама-то вон быстренько сориентировалась…

– Что ты имеешь в виду? – опешила Ксюша.

– А то! Зачем ты около него сидишь, скажи? Еще и отпуск взяла, добрая ты наша… Сроду в отпуске не бывала – а тут смотрите-ка! Тоже жизни нормальной захотелось, да, мамочка? А я тут, по-твоему, должна с бабушкой жить? Спасибо!

– Оль, ну что ты несешь… – только и смогла выдохнуть Ксюша, закрыв лицо руками. – Что ты несешь, господи…

– А я не могу, не могу больше жить в этом бомжатнике! – все больше распаляясь, продолжала Олька. – Ты посмотри, в какой нищете мы живем! Я даже пригласить в гости никого не могу! Мне стыдно, понимаешь? И одеваться в китайские тряпки тоже стыдно! И лучше я буду с противным стариком жить, но только чтобы не видеть всего этого!

Олька отбросила от себя зеркало, закрылась руками и разрыдалась громко и отчаянно, забыв про модную яркую раскраску. Лицо ее от дешевых теней и туши моментально превратилось в цветное грязное месиво, размазанная помада изуродовала красивые пухлые губы. Плакала Олька так искренне и обиженно и так по-детски терла кулаками глаза, что у Ксюши перехватило горло от жалости к выросшему ребенку, захотелось приласкать, успокоить, пообещать что-нибудь купить – только ведь куклой и конфетой теперь уже не обойдешься!..

– У меня даже мобильника своего нет! – выкрикнула вдруг Олька, словно прочитав каким-то образом ее мысли. – У всех самые крутые есть, а у меня вообще никакого нет! Как будто я хуже всех! Хожу, как лохушка самая последняя, даже без мобильника!

– Но я же покупала тебе мобильник…

– Да что ты покупала! Его даже из кармана достать стыдно, вообще копеечный! Засмеют же!

– Оленька, не надо, не плачь, доченька! Куплю я тебе этот самый мобильник! Мне, может, еще и отпускные насчитают… Вот на день рождения и куплю!

– Да! Купишь ты! А зачем в больнице торчишь? Я же знаю зачем! Не дура! Ты думаешь, он оценит твой подвиг, что ли? Бабушку выгонит, а тебя к себе возьмет?

– Оль, ну что ты говоришь, глупенькая…

Ксюша неожиданно для себя вдруг тоже заплакала. Вернее, и не заплакала даже, а начала тихонько подвывать в такт Олькиным ритмичным всхлипываниям – плакать она отродясь не умела. Так, протекут иногда слезы потоком, и все… А вот чтоб с голосом – нет, никогда! Впервые получилось, надо же…

– Все не так, как ты думаешь, Оля… – запричитала жалким слезным голоском. – Просто мне самой хочется ему помочь, понимаешь? И ничегошеньки мне от него не надо…

Олька, неожиданно перестав плакать, озадаченно уставилась на мать, хлопнула мокрыми ресницами.

– Ну да, рассказывай… Давай еще про любовь да сердечность поговорим или еще про чушь какую-нибудь! Это ж козе понятно – просто продаться хочешь, как все…

– Что значит продаться?!

– А то и значит! Все хотят устроиться, потому все и продаются! А что, не так? По-твоему, все только о любви и думают, когда замуж выходят? Ха!

– Оль, ну откуда в тебе это? Не понимаю… Ты ж молодая еще, все у тебя будет, и любовь тоже будет…

– А у тебя, значит, она уже есть? – саркастически улыбаясь и наклоняясь вперед, чтобы заглянуть матери в глаза, протянула Олька. – Ща! Не гони, мама. Не на дуру напала! Он же старый совсем! Какая любовь?!

– Вот такая, Оль… – грустно вздохнула Ксюша, низко опуская голову. – Впервые в жизни со мной такое…

– Иди ты… – с тихим сомнением махнула Олька рукой. – Так не бывает, мам…

Они замолчали, сидели тихо, изредка всхлипывая по очереди. Было слышно, как громко ругается в своей комнате на дочерей Галия Салимовна, как что-то упало и разбилось на кухне под размытое и вязкое чертыханье Антонины Александровны, как проскрипели натужно колеса Витиной коляски, остановившись около их двери…

– Заходи, Витя! – крикнула громко Олька и испуганно посмотрела на Ксюшу: – Ой, мам, а как правильно-то? Заезжай, что ли? Я и не знаю…

– О чем вы так яростно спорите, девочки? – от порога спросил Витя, с трудом протискивая коляску в узкий проход. – Олька, почему на мать опять кричала?

– А чего она – любовь, любовь… Слушать противно! Никакой такой любви теперь нету! Раньше когда-то, может, и была, а теперь нету!

– Куда ж она делась, по-твоему? – улыбаясь ласково, подъехал Витя вплотную к тахте.

– А что ей здесь с нами делать-то? Люди выживают с трудом, голодают да мерзнут, да как мы вот, в бомжатниках своих маются и толкаются изо всех сил локтями, кто как умеет, чтоб выбраться из всего этого! Когда тут любить? Так что нету никакой любви, не верю я…

– Есть, Олька, есть… – немного таинственно и в то же время торжественно сообщил Витя. – Просто времена такие окаянные пришли – эту самую любовь взяли да упразднили, придавили ее, бедную, огромным золотым червонцем… Только одного не учли – эту проблему каждый сам за себя решает! Кто не стал червонцу молиться, а просто научился покою да смирению, тот и живет себе в тихой радости! И любит! А бунтовщики ни с чем остались – и об червонец головы вдрызг поразбивали, и покой да любовь растеряли… Да чего далеко ходить, ты сама кругом посмотри! Думаешь, Галия Салимовна не мечтала в свое время выбраться отсюда? Еще как мечтала! Совершенно искренне полагала, что ей, как многодетной матери, квартира от государства положена. И моя мать думала, что меня родит и тоже, как мать-одиночка, свое жилье получит. И бабушка Васильевна всю длинную трудовую жизнь в той же очереди простояла… И что? Пришлось им смириться и жизнь свою примерять да пристраивать к таким вот условиям – протестовать-то бессмысленно. И ничего, живут! Протест – штука опасная, Олька! Он с отчаянием да злобой на жизнь рука об руку идет. Так что лучше смирению учись. А что делать – не во дворце родилась… Прими это для себя. Знаешь, как в Писании сказано? «Придет гордость, придет и посрамление; но со смирением мудрость». Или вот еще: «Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище, и при нем тревога… Лучше смиряться духом с кроткими, чем разделять добычу с гордыми!» И не жди, когда тебя жизнь этому будет учить, обратно сюда запихивая! Не делай ошибок. Ни одно самое разбогатое богатство любви не стоит, уж поверь мне… А на мать свою не кричи больше! На нее и так только ленивый не кричит! Лучше пожалей да порадуйся за нее… Может, хоть отогреется чуток, совсем вы ее с бабкой заморозили!

Олька, опустив низко голову и изредка продолжая всхлипывать, слушала ласковое тихое бормотание, даже головой кивала иногда, будто соглашаясь… Потом вдруг резко вскинула голову, содрогнулась всем телом, будто стряхивая с себя некое наваждение, и закричала, исказив до неузнаваемости перемазанное косметикой лицо:

– А я не хочу, не хочу со смирением! Поняли?! Вот еще! Не дождетесь! И не надо мне про писания там всякие говорить! Не хочу я этого! Не хочу! Все равно себе богатого мужика найду, потому что я красивая! И любви никакой не хочу, не хочу…

– Одна красота тебя не спасет, Олька… А вот любовь как раз таки и спасет…

– Ой, да ладно тебе, Вить! Не надо больше! – махнула в его сторону рукой Ксюша. – Перестань! Она ж маленькая еще, что ты… Глупенькая моя девочка, красавица моя…

Она потянулась к Ольке, обняла ее обеими руками за шею, прижалась головой к шелковым белокурым волосам. Олька, в последний раз протяжно всхлипнув, капризно спросила:

– Мам, а про мобильник ко дню рождения не забудешь? А?

– Нет, не забуду…

– А денег у тебя хватит? Тот, который я хочу, дорого стоит…

– Да я добавлю, сколько не хватит, Ольк! – тихо и грустно рассмеялся Витя. – Пусть и от меня тоже подарок будет, что с тобой поделаешь… Протестовать, так с мобильником! Чего уж… Пусть будет тот блажен, кто в свое верует! Только помни – к смирению и любви всегда дорога открыта…

* * *

– Устала? – ласково спросил Иван Ильич, когда Ксюша, поставив на его тумбочку поднос со скудным больничным ужином, снова присела на стульчик у кровати. – Целыми днями вокруг меня суетишься…

– Да что вы! Какое там устала! Главное, чтобы вы поправились…