Из жизни Ксюши Белкиной

– Спасибо тебе, Ксюшенька, конечно. Только неудобно мне как-то и странно это все…

– Что – странно? – испуганно уставилась на него Ксюша, осторожно поправляя подушку под головой.

– Ну… Так заботишься обо мне, пропадаешь тут целыми днями…

– Так я же от души, Иван Ильич! Мне самой этого хочется!

– Да я вижу, что от души… И думаю вот: что ж у тебя за жизнь такая, что тебя к больному старику потянуло? Ведь потянуло? Не в одном человеколюбии тут дело, правда?

– Правда…

– Неужели влюбилась?

– Влюбилась, Иван Ильич… Впервые в жизни, по-настоящему…

Ксюша низко опустила голову, закрыла лицо руками. Сердце колотилось мелкими беспорядочными толчками, и не от стыда и испуга, как обычно, а совсем, совсем по-другому, будто рвало его изнутри на части, будто не хотело больше пульсировать в ее неухоженном теле – на волю просилось вместе с поселившейся в нем теплой радостью…

– Да я вижу, что по-настоящему! – ласково протянул Иван Ильич, дотронувшись слабой рукой до ее ладоней. – Меня ведь, старого зайца, и не обманешь уже… Я в этих делах знаешь какой дока? Всю жизнь за бабами бегал! Вот и добегался…

– Что значит добегался? – резко отняв от лица руки, спросила Ксюша. – Не говорите так, Иван Ильич! Вы обязательно подниметесь!

– Да теперь уж просто обязан! – тихо рассмеялся он. – Куда ж я теперь денусь? Вот счастье нежданно-негаданно бог послал… А бабником я и правда был самым что ни на есть первостатейным, Ксюшенька… Страсть любил это дело! Ни одной юбки не пропускал! И женщины меня тоже любили. Про таких мужиков, как я, говорят – тепленький…

– А правильно говорят, Иван Ильич! – улыбнулась счастливо Ксюша. – Я ведь чуть с ума не сошла, когда вы меня обняли – помните, мы с Олькой к вам знакомиться приходили? Прямо прожгло меня всю насквозь через ребра от вашей руки – никогда со мной такого не было…

– Так уж и никогда?

– Правда…

– Но ведь кто-то же у тебя был? Не в монастыре же ты жила, в самом деле!

– Это вы о сексе, наверное, говорите? – догадалась вдруг Ксюша, стыдливо опуская глаза. – Я правильно поняла?

– Ну да…

– Нет. Никого и никогда у меня не было. Теперь я это точно знаю. А то, что было – не в счет. Стыдно вспомнить… Да я вот вас за руку держу – и столько счастья при этом испытываю, что не променяю его на этот самый секс! Ну его, вспоминать теперь противно… – содрогнулась она всем телом.

– Несчастная ты моя девочка… – грустно произнес Иван Ильич. – Кто ж с тобой сумел сотворить такое зло? Мать-то твоя куда смотрела?

– Она не виновата, Иван Ильич! Я сама во всем виновата! От нее тогда как раз отец ушел – и я еще со своей школьной беременностью на голову свалилась!

– Ну и что? Подумаешь, беременность!

– Ну как же… Вы не понимаете… Ей же поддержка от меня была нужна, а я…

– А тебе, тебе не нужна была поддержка, что ли? Я понимаю – у нее горе, но ты ведь тоже живой человек, тем более – родненькая кровиночка… Не ожидал я такого от Зины! Мне она совсем другой показалась…

– А вы свою дочку любите?

– Лизочку-то? Люблю, конечно… – медленно произнес Иван Ильич и задумался надолго, внимательно вглядываясь в Ксюшино лицо. – Только знаешь, о чем я сейчас подумал? И я ведь нисколько не лучше твой матери поступал… Поэтому у нас с ней и отношения не сложились, с Лизой-то…

– Как это?

– Да изменял я жене своей направо и налево, такая уж у меня, видимо, природа мужицкая… И знала она об этом, конечно, и молчала всегда – ни разу мне ни одной сцены не устроила! А страдала ведь, наверное… И Лиза тоже за нее переживала сильно – только я тогда не понимал этого! Тоже о себе больше думал, получается…

– Вы думаете, она и сейчас обиду в себе держит?

– Ну да… Когда жена умерла, она сразу будто в себе замкнулась. Только «здравствуй, папа» да «до свидания, папа», и все… Уж как я ни старался ей хорошим отцом быть – не получилось у меня. Потом вот замуж вышла, уехала… Надо бы ей позвонить сейчас – и не могу, виноватым себя чувствую! Получается, когда заболел, тогда и вспомнил…

– Это неправильно, Иван Ильич!

– Да знаю, что неправильно! А что делать?

– А давайте я ей позвоню, если вы сами не можете! Мне кажется, она должна знать, что вы сейчас в больнице.

– Ты думаешь?

– Конечно! Что вы! Вы же ее отец! Обида – обидой, но все равно ведь она вас любит!

– Да ты откуда знаешь?

– Знаю! Не любить вас просто невозможно…

– Эх ты, глупая Белкина Ксюша, юбочка из плюша! – рассмеялся Иван Ильич. – Влюбилась в старика с большого жизненного перепугу и радуешься… Тебе бы настоящего мужика надо, только где ж его возьмешь? Настоящие – они таких мышек забитых не любят, они стервозных баб любят! Хотя, ты знаешь, если быть честным, вот такая Ксюша Белкина сидит в каждой русской бабе, какую ни возьми! В ком-то в большей степени, в ком-то в меньшей – уж поверь мне, знатоку женскому! Кто-то в себе Ксюшу Белкину вглубь загнал, и она там сидит и пикнуть не смеет, кто-то изо всех сил по тренингам бегает, себя переделывает… А кто-то вообще искренне считает, что вот именно она и не такая, а случились обстоятельства – и тут же вылезает из нее Ксюша Белкина…

– Значит, я – имя почти нарицательное? Что ж… Может быть… А знаете, Иван Ильич, у меня ведь даже игра такая есть! Как будто я в других впрыгиваю! Я на улице когда вижу красивую девушку в короткой норковой шубке, мне сразу представляется, будто это я иду… Само собой представляется, и даже иногда кажется, что я на самом деле в нее, в эту девушку, переселяюсь! Смешно, правда? Вот возьму и переселюсь совсем в одночасье…

– А ты такую же шубку хотела бы носить?

– Ой, да что вы…

– Что вы, что вы… – передразнил ее Иван Ильич. – Вот мужики как раз таких и не любят, которые даже хотеть ничего не смеют! Жалко мне тебя, Ксюша…

– Значит, меня и полюбить никак нельзя, да? – упавшим голосом спросила Ксюша. – Только пожалеть можно?

– Пока не научишься любить и ценить себя – никто тебя не полюбит! Так что учись – не со мной же, стариком, тебе жить!

– А я хочу с вами… Правда! Никакие настоящие, как вы говорите, мне не нужны. Вы и есть самый для меня настоящий…

Неожиданно для себя она расплакалась. Теплые слезы быстро скатывались из грустных больших глаз, никогда не знавших косметики, катились по скуластым и бледным щекам, по ранним глубоким морщинкам, попадали в уголки губ, и она быстро слизывала их, ощущая на языке терпкую безысходную горечь, и хотелось опять расплакаться в голос, уже по-настоящему, чтоб с подвыванием, как давеча с Олькой, да она не смела…

– Не надо, девочка… – дотянулся рукой до ее лица Иван Ильич. – Не надо… Я же тебе верю, что ты, глупенькая! Что смогу, все для тебя сделаю! Сколько мне отпустит жизнь времени – до минутки тебе отдам! Может, и сам спасусь – на том свете потом зачтется… Ничего, Ксюха! Будет и у тебя праздник, уж об этом я позабочусь… Приоденем тебя, кремами да притирками вашими женскими отполируем, кудрей тебе навьем – еще красивше всех будешь! И с Олькой твоей чего-нибудь придумаем! Может, учиться куда определим или в самом деле замуж выдадим! У нее сейчас просто дури в голове много, а так она девчонка хорошая!

– Не надо… Что вы, Иван Ильич…

– Ничего, Ксюха, поднимай голову выше! Мне бы теперь только подняться, а то уж совсем было помирать собрался. Сейчас и сам вижу – рано еще! И с жильем вас с Олькой определить надо, не век же вам с матерью в коммуналке жить! Надо поговорить с Лизкой на эту тему, я думаю, она мне не откажет…

– Ой, что вы! Не надо, Иван Ильич! – сквозь слезы испуганно взглянула на него Ксюша.