Зов Сирены
И как ожог, поплыл в голове отчаянный мамин голос: «Мить! Дай слово, что не выпрыгнешь из автобуса! Что будешь держать себя за руку! Как я сейчас, посмотри… Обещаешь?»
Он обещал, да. И честно глядел в ее налитые слезами глаза. И за руку себя держать обещал. Нет, лучше толкнуть себя этой рукой в грудь – садись обратно… Не вскакивай… Ты матери обещал…
Митя застонал, не отдавая себе отчета, что его стоны могут услышать, и свалился обратно на сиденье, как тяжелый куль с мукой.
– Вам плохо, да? – послышался сбоку осторожный женский голос.
Митя повернул голову – так и есть. Со стороны прохода выплыло бледно-мышиное личико в очках. Женщина мнет ладонью высокий ворот свитера. Та самая соседка с заднего сиденья, восторженная путешественница.
– Возьмите, я вам воды налил… Мам, скажи ему…
А это уже сверху голос, мальчишеский. Стало быть, сынок восторженной путешественницы по имени Кирка. В проходе между сиденьями появилась ладонь с пластиковым стаканчиком. Ладонь подрагивала слегка, и вода в стаканчике подрагивала, готовая вот-вот пролиться.
Выходит, они не только восторженные, но еще и заботливые оказались. Повезло с попутчиками, однако, с досадой подумал Митя.
– Нет-нет, спасибо, все в порядке, мне ничего не нужно… – Он заставил себя с трудом улыбнуться.
– У меня болеутоляющее есть, будете? – спросила мышка.
– Нет, спасибо, не надо.
– Хорошее болеутоляющее…
– Спасибо, не надо! – сдерживая изо всех сил раздражение, ответил Митя.
Видимо, грубо прозвучало, с интонацией «отвяжись». Мышка сдернула очки, жалко улыбнулась, потерла пальцем переносицу. Какая она все-таки страшненькая… И никаких следов косметики на лице. Еще и приставучая, думал Митя. А может, не приставучая? А впрямь добрая и заботливая. Надо же природе чем-то компенсировать отсутствие привлекательности.
– Нет, правда, нормально у меня все… Спасибо большое… – проговорил Митя уже мягче, будто извиняясь за свое «отвяжись».
Мышка кивнула и исчезла. И рука с пластиковым стаканчиком тоже потянулась назад. Мама с сыном Киркой пошептались о чем-то сзади, пошуршали пакетами, затихли, наконец.
А у Мити внутри все еще переливалось нахлынувшее ни с того ни с сего раздражение. Надо же, заботливые они! Вежливые! Восторженные! В Европу собрались! Если судить по виду мамаши-мышки, слаще морковки не ели! Да пошла бы она со своим болеутоляющим, даже самым хорошим…
Впрочем, раздражение скоро угасло, уступив место прежнему состоянию маетного равнодушия. Наверное, он просто им завидует… Они-то знают, зачем едут – за впечатлениями, за восторгами. А он зачем? Для чего, почему? Потому что так придумала мама? А он, послушный сын, не мог ей отказать? Но ведь все равно ничего не будет, кроме душевной тошноты… Какая разница, где душа мается, дома или в Европе?
Митя вздохнул тяжело, повернул голову к окну. Красивая картинка, конечно. Автобус идет быстро, на всей скорости, а придорожные леса и перелески будто кружатся в танце, убегая назад желто-красным калейдоскопом. Иногда в калейдоскопе мелькают поля – все еще изумрудно-зеленые. И небо голубое с редкими пухлыми облаками. Вот автобус немного сбросил скорость, въехали в небольшое селение с разномастными домиками, через мост проскочили. Внизу лента реки блестела на солнце, лодочки с рыбаками… Да, хорошо. Красиво. Мамаша с пацаном Киркой, наверное, тихо восторгаются. И пусть будут восторги, это хорошо, это нормально…
Вика, например, никогда и ничем не восторгалась, все земные блага принимала так, будто получала их по предъявленным векселям. Помнится, ходила по милому испанскому городку Льоретт-де-Мар, будто жила в нем с рождения. На лице выражение немного насмешливое, снисходительное вроде того – удивляйте же меня, удивляйте… А если не хотите, я сама буду вас удивлять. Гляньте, как я хороша! Сейчас как дойду до пляжа, как скину с себя накидку-парео…
А ведь и впрямь удивляла. Шла к воде медленно, словно позволяя всем желающим насмотреться на круглую маленькую попку, суперсексуальную, едва прикрытую полосками купальных трусов. Да, что-то было такое в ее гладкой худобе, в манере чуть косолапо ставить на песок ступни… Он видел, как мужики глазели ей вслед жадно и вожделенно. И злился, и ревновал, и гордился. Это, мол, все мое, и только мое…
Впрочем, Вика и там умудрилась исчезнуть. Однажды он проснулся, а ее нет в номере. Глянул на часы – восемь утра… Куда она могла уйти в восемь утра? На пляж? Или решила позавтракать в одиночестве? Хоть бы предупредила…
Он быстро умылся, сбегал на пляж. Заглянул в ресторан отеля, где они всегда завтракали. Снова поднялся в номер – нигде нет… И телефон отвечает на его звонок из пляжной сумки, брошенной небрежно на стул. Снова спустился вниз, подошел к стойке ресепшена, обратился по-английски к улыбчивой девушке-администратору – не видели, мол, девушку такую… Красивую, худенькую? Администраторша распахнула глаза, пожала плечами в насмешливом недоумении. Мимо нас, мол, этих красивых и худеньких столько за день пробегает, хоть с маслом ешь! Но тут же изобразила озабоченность – а давно вы ее потеряли? Может, у ночного администратора спросить? Правда, он в шесть утра закончил дежурство, сейчас уже спит, наверное… Но если сеньор настаивает, можно позвонить, разбудить…
Вика вернулась к обеду. Глаза безмятежные, ни грамма вины в них нет.
– Где ты была?
– По магазинчикам решила пройтись, пока солнца нет. А что?
– Ничего. Все магазины открываются не раньше десяти утра.
– А я в другой городок решила съездить. Там по магазинам пройтись. И вообще, что за допрос, Ники? Я устала, хочу обедать и спать…
Повернулась, пошла в душ, на ходу стаскивая с себя майку. А он сидел в кресле убитый, подавленный, слушал плеск льющейся в душе воды. Презирал себя, что не хватило духу… А на что не хватило духу? Ревнивую истерику закатить? Размахнуться, отвесить пощечину? Вещи собрать, переселиться в другой номер? Да любую адекватную реакцию можно было выдать, любую!
Да, что-то произошло тогда с ним нехорошее. Сломалось что-то внутри. А может, его и не было, того, что должно было потенциально сломаться. У него и ситуаций таких жизненных не было… Чтобы вот так нагло в глаза врали… Чтобы он любил всем сердцем, а его любовь унижали. Наверное, от унижения человек быстрее ломается. Стоит его на секунду в себя впустить, позволить внутри разместиться…
Сейчас, конечно, трудно анализировать, как и когда это произошло. Да и зачем, собственно? Лучше вообще не думать, не вспоминать… Ничего, кроме боли, эти воспоминания не приносят. Было и прошло. Прошло. Прошло. Прошло… Нет ничего… Есть солнце, пробивающееся через березовые стволы, есть осеннее золото и багрянец, есть небо, есть дорога… Ровно гудит мотор, мчится автобус на всей скорости…
Митя и сам не заметил, как задремал. Открыл глаза, ничего поначалу не понял. Автобус тащится кое-как, за окном городские строения мелькали. Приехали куда-то?
– …Здесь вы можете перекусить, кофе выпить… – плыл над головой голос гида. – Времени у вас на все – сорок минут. Туалет прямо и направо… Ровно через сорок минут все должны быть в автобусе.
«Гид так и не сказала – куда приехали-то? – подумал Митя. – А может, и говорила, но он не услышал. Да и какая, в общем, разница?»
Такая после дремоты вялость была, даже вытаскивать себя из кресла не хотелось… Но Митя все же встал. Физиологическим потребностям организма на всякие вялости наплевать, ему позарез надо туда, «прямо и направо». И все путешественники дружным ручейком по тому же маршруту рванули…
Только Митя начал выкарабкиваться в проход, как сзади прошелестел знакомый голосок:
– Мужчина… А можно вас попросить?
Попутчица стояла в проходе и мяла ладонью ворот свитера.
Чего она его все время мнет? Он и без того растянутый. Еще и моргает испуганно, и лицо красными пятнами пошло – от смущения, что ли?
– Да, слушаю вас.
– Скажите, вы… Вы ведь сейчас в туалет пойдете, правильно?
– Да. И как же вы догадались, интересно?
Похоже, она не поняла его искрометного юмора. Опустила глаза, ткнула пальцем в дужку очков на переносице, пробормотала совсем тихо:
– Извините, я не так, наверное, спросила… То есть я хотела… Вы не присмотрите за мальчиком, а? Вам же все равно по пути… Ну, то есть в туалет по пути…
– Да, но я не понял… В каком смысле за ним надо присмотреть? Чтобы мимо писсуара не написал?
Мышка совсем смутилась, глазки-бусинки забегала под стеклами очков. И Митя подумал, зря он так… В самом деле, трудно ему, что ли? Зачем издевается над женщиной? Тем более она добрая, болеутоляющее ему предлагала…
– Да вы не обращайте внимания, пожалуйста, у мамы на этот счет своя личная паранойя! – объяснил ситуацию пацан, тоже выбравшийся в проход со своего места. Значит, это и есть Кирка. Худой, как циркуль, подросток-нескладеха. Еще и рыжий. Но улыбнулся хорошо, по-взрослому, показав ямочки на щеках. Мол, мы-то, мужики, все понимаем, надо иметь снисхождение к женским слабостям.
Митя улыбнулся в ответ. Нельзя было не улыбнуться.
– Представляете, она меня с детства дядьками в туалете пугает! Но вы над ней не смейтесь, ладно? Что поделать, все мамы такие… С приветом на этот счет. Я ей объясняю, что и сам любого дядьку могу напугать, а она все равно…
– Да понял я, понял. Пошли, буду за тобой присматривать. Там уже очередь, наверное, собралась, пока мы объясняемся.
– Спасибо вам. Извините, – пискнула напоследок мышка, выскакивая из автобуса. И тоже потрусила «прямо и направо», прошелестев на ходу: – Кирка, я жду тебя в столовой, успеем что-нибудь горячее съесть!
С проблемой «прямо и направо» они справились быстро и молча. Так же молча пришли в небольшую то ли столовую, то ли дорожный буфет. Митя сдал Кирку матери, взял себе солянку и отбивную, уселся за столик у окна. Есть особо не хотелось, но солянка оказалась и в самом деле солянкой, и мясо выглядело аппетитно. Нужно было поесть «про запас». Когда еще в дороге поесть придется?.. Да и время надо убить, не торчать же просто так возле автобуса.
– Можно мы с вами? – раздался над головой Киркин веселый голос. – Уже все столы занятыми оказались… Ничего? Не помешаем?
– Да ради бога. Садитесь, конечно, – приглашающе повел Митя ладонью.
Кирка поставил на стол поднос с тарелками, оглянулся, крикнул в сторону стойки-раздачи:
– Мам, иди сюда! Здесь свободно!
– Кирилл, ну что ты, в самом деле. Неудобно же… – пролепетала мышка, подходя со своим подносом.
– Почему неудобно? Нормально, мам. Садись, не стесняйся. Заодно и познакомимся. Вас как зовут?
– Дмитрий.
– А я Кирилл. Можно Кирка, я не обижаюсь. Тем более меня и в школе так зовут. А Дмитрий – это Дима, да? Или надо говорить – дядя Дима?
– Да перестань… Какой я тебя дядя? Вообще, меня чаще Митей называют… Митя как-то привычнее. А в общем, как хочешь, так и называй, мне все равно.
– Ага. Тогда, может, Митяй? Рэпер такой есть – Митяй…
– Знаю. Но на Митяя я вряд ли потяну.
– Понял… Тогда я вас лучше Дмитрием называть буду, можно?
– Валяй.
– А маму мою Викой зовут.
– Как?!
– Викой… Ну, Викторией то есть… А чего вы так удивились?
– Нет… Ничего…
Митя торопливо глотнул кофе и поперхнулся, конечно же. А Кирка подскочил с места, начал услужливо колотить его ладонью по спине. Мышка по имени Вика взглянула испуганно. Сквозь удушливую судорогу кашля у Мити в голове мелькнула дикая мысль: да как она смеет вообще… Как смеет называться таким именем!..
– Все, все… Спасибо, все в порядке, не надо! – едва отбился от Киркиной услужливости Митя, махнув сердито ладонью. – Садись, ешь, а то не успеешь!
– Успею… Я быстро ем. Нет, а чего вы так удивились, а?
– Кирка, отстань от человека… – страдальчески прошептала мамаша, разделываясь с отбивной на своей тарелке. – Ей-богу, неловко за тебя.
– Почему неловко? Я ж ничего неприличного не спрашиваю.
– И все равно – отстань… Извините его, Дмитрий.
Она снова тыкнула пальцем в дужку очков и наклонила голову к тарелке. Почти носом клюнула свою отбивную. «Смешная какая, ей-богу! – подумал Митя. – Классическая недотепа. Еще и ребенка сумела родить, надо же!..»
– Дмитрий, а вы когда-нибудь в Париже были? – не унимался с вопросами Кирка.
– Был.
– Ух ты… А в Берлине?
– Тоже был.
– А в Праге?
– И в Праге был. Когда в школе учился, на летних каникулах. Потом еще с родителями ездил…
– Значит, везде были, да?
– Выходит, так.
– А зачем еще едете, если везде были?
– Ну почему же – везде… В Амстердаме, к примеру, не был…
– Из‑за улицы красных фонарей туда едете, что ли?
– Кирилл, прекрати! Что за допрос ты человеку устроил? Это… Это неприлично, в конце концов! – возмутилась мышка. Хотя она и не мышка вовсе, как выяснилось. Она Вика. Но называть эту мышку Викой даже в мыслях у Мити не получалось.
– Мам, да что я такого неприличного спросил? – распахнул нежно-медовые глаза Кирка. – Не я же в Амстердаме эти красные фонари придумал! Чего ты меня все время перебиваешь?
– Я тебе потом объясню, ладно?
– И в самом деле, ничего неприличного я не услышал. По-моему, вы слишком строги с сыном, – равнодушно отозвался Митя, отправляя в рот очередной кусок отбивной.
– Ну вот! И я о том же! – радостно подпрыгнул на стуле Кирка и, воодушевившись, выпалил следующий вопрос: – А почему вы один едете? Скучно же одному! Вам что, не с кем ехать было, да?
– Кири-и-ил… – страдальчески протянула мамаша, не поднимая головы. – Ну прекрати, пожалуйста… Я тебя умоляю…
Митя хотел было снова выдать что-нибудь такое, добродушно-демократичное, но в последний момент передумал. Почему он должен отвечать за ее страдания, вымучивать вежливость с деликатностью, в конце концов? Кто она ему? Он же не психолог, чтобы с чужими комплексами возиться. И не педагог Макаренко.
– Пива пойти взять, что ли? – проговорил задумчиво, повернув голову к барной стойке. – Как вы думаете, успею я пива выпить?
– Конечно, успеете! – радостно подтвердила мамаша. – Еще целых пятнадцать минут в запасе.
– Может, и вам пива взять? Хотите?
– Ой, что вы… – испуганно махнула она рукой. – Я пиво не пью.
– А что пьете?
Похоже, он ее совсем озадачил: заморозилась растерянностью, смотрит сквозь стекла очков, не моргает. Хорошо хоть рот не открыла.
– Ну? Вам взять чего-нибудь?
– Ой, нет-нет… Ничего не надо, спасибо.
Пиво оказалось ужасным, разбавленным до неприличия. Что ж, все гармонично и закономерно – если кормят хорошо, значит, наливают плохо. Если наливают хорошо, значит… Ну и так далее…
Сели в автобус, поехали. Народ после обеда расслабился, повеселел, там и сям слышались взрывы хохота. Видимо, не он один такой умный у барной стойки отметился. Еще и веселый голос гида добавил оптимизма:
– Друзья, а не посмотреть ли нам какой-нибудь хороший фильмец?
– Да-а-а! – дружно пронеслось по рядам.
– Отлично! И что будем смотреть? Детектив или комедию? Я думаю, какую-нибудь классическую комедию, чтобы просто от души посмеяться! Мы же все в отпуске, в конце концов!
– Да-а-а! – снова пронеслось по рядам.
– Тогда на выбор! «Кавказская пленница»? «Джентльмены удачи»? «Бриллиантовая рука»?
– Да без разницы! – крикнул мужской голос из последних рядов.
– Ну, тогда «Бриллиантовая рука»…
Вскоре экран телевизора взорвался веселой музыкой, явив до боли знакомые лица – Миронов, Никулин, Папанов…
– Отстой! – послышался сзади возмущенный голос Кирки. И следом – испуганное мамашино бормотание:
– Тихо, ты что… Как тебе не стыдно, это же классика! А классика не обсуждается, хоть и комедийная! Смотри, это же Гайдай…
– Подумаешь, Гайдай! Да кто он такой, чтобы его шепотом произносить и глаза закатывать?
– Кто такой? Гениальный режиссер, между прочим, вот кто такой. И стыдно этого не знать, даже в твоем все отрицающем пубертатном возрасте.
– В каком-каком возрасте? Как ты меня сейчас обругала?
– Ладно, смотри… Потом объясню. Все смотрят, и ты смотри…
Митя тоже смотрел на экран, вяло улыбался. Здесь он с мамашей был полностью согласен – все-таки Гайдай гениальный режиссер. Такую энергетику вложить в обыкновенные диалоги, в жесты, в атмосферу сюжета, самого, в общем, непритязательного… И откуда что берется? Хотя бы эту песенку взять, которая звучит в сцене соблазнения Семен Семеныча: «…Слова любви вы говорили мне в городе каменном…» Ведь пошлая по сути песенка, если из контекста вырвать. Но с другой стороны – вписалась гениально. А как Светличная изображает роковую соблазнительницу – вообще отдельная тема. Как идет, как зубами клацает, как ножку обнажает и глядит с поволокой. С ума сойти!.. Хотя для Кирки, наверное, это все равно пойдет в «отстой». Другое поколение, другие нравы. Сам же Митя эту комедию по-другому помнил. Как с мамой и папой на диване перед телевизором сидел, как они смеялись… Мама еще сказала тогда, что Гайдай способен из любой истории сделать комедию. Потому что, если в обычной жизни такое представить… Якобы жена застает мужа у любовницы… Разве это по большому счету смешно?
Он вдруг подумал, что из его истории, наверное, тоже можно сделать комедию. Да, наверное, он смешно выглядит со стороны. Влюбленный дурак, бегущий по кругу с чемоданом. От Вики – к Дэну, от Дэна – обратно к Вике. А Вика, значит, роковая женщина, разгуливающая по квартире в нижнем белье и новых туфлях. Тоже смешно. И все эти сцены страсти на ковре – тоже по сути комедия… И все страдания, если подать их под соусом той же песенки… Слова любви вы говорили мне! А фонари с глазами желтыми! А помоги мне, помоги мне…
Ну да, комедия. Наверное. Но от этого вовсе не легче… Наоборот, еще хуже. Лучше бы уж драмой выглядело, драмой как-то приличнее.
Митя вздохнул, отвернулся к окну. Вот и сумерки нарисовались, растушевали яркие осенние краски. Это ж сколько они километров с утра отмахали? Много… И Вика от него уже далеко… И что с того? Лучше ему от этого? Да ни фига…
«Бриллиантовая рука» закончилась, без перерыва пошла «Кавказская пленница», сопровождаемая регулярными смешливыми всплесками. Сумерки за окном сгустились, напала дремота… Митя опять уснул, как провалился.
И снова его разбудил голос гида:
– …Скоро остановка, у вас будет тридцать минут. Можно поужинать. Потом граница, паспортный контроль, потом ночной переезд по Польше, рано утром большая остановка, чтобы привести себя в порядок, потом прибываем в Берлин. Да, и паспорта далеко не убирайте, я их соберу перед границей…
Митя вдруг спохватился – даже программу тура не посмотрел! Надо глянуть. Когда заходил в автобус, гид сунула ему в руки конверт. А где он, кстати? А, вот, выглядывает уголком из кармана сумки. Сейчас посмотрим…
А вот и первая важная информация – женщину-гида зовут Валентиной. Надо запомнить. Так… А это листок с программой…
Ого! Это ж не программа, это и впрямь галоп! Это что ж получается? Из ночного переезда вынырнули и сразу на целый день в Берлин? Помятые, полусонные? Потом ночь в отеле, оттуда прямиком в Амстердам… Потом по такой же схеме на один день в Брюссель заскочили… Зато в Париже – целых три дня. А на обратном пути – Прага. Жаль, Прага всего на один день расписана, утром въехали, вечером выехали.
А впрочем, не все ли равно? И хорошо, что все галопом, наскоком. Права мама была: в этой круговерти захлебнешься суетой сменяющихся картинок и обо всем на свете забудешь. Захочешь погрузиться в свои мысли, а нельзя, надо бежать, бежать! Быть бы живу да от автобуса не отстать! Полноценная тренировка для потеряшек!
Только Митя подумал о маме, как ожил телефон. Пока он вытаскивал его из кармашка сумки, незамысловатые позывные бежали теплыми волнами по сердцу. Надо же, обрадовался как ребенок – мама звонит… Не один ты на свете, потеряшка несчастный, мама у тебя есть…
– Да, мам, слушаю. Добрый вечер.
– Ну как ты, сынок? Едешь? Все хорошо? Голос вроде нормальный…
– Да, еду. Сейчас остановка будет, потом, ближе к ночи, пограничный контроль.
– Не устал?
– Да от чего мне уставать? Нет, мам…
Ты действительно все хорошо придумала… Спасибо…
– Я рада, сынок. А у нас хорошие новости! Ксюша приходила, Маечку с ночевкой оставила! Они с дедом сейчас в гостиной «Спокойной ночи, малыши» смотрят… Позвать?
– Позови, конечно!
Пока мама звала Маечку, Митя быстро прокашлялся, подобрался весь, будто перед прыжком в воду. А когда Маечка ответила, голос все равно предательски сел, прозвучал робкой хрипотцой:
– Это я, доченька… Здравствуй…
– Ой, папочка! Я по тебе соскучилась! А бабушка сказала, ты уехал!
– Да, я уехал. Но я… Я тоже очень соскучился…
– А ты скоро приедешь?
– Нет, не скоро.
– А мы с дедушкой и бабушкой завтра пойдем в зоопарк!
– Здорово, Маечка…
– А с тобой когда пойдем?
– Мы обязательно пойдем с тобой куда-нибудь, Маечка. Будем часто-часто вместе гулять.
– Когда мама разрешит, да? Она говорит, что ты… Ой, я слово плохое забыла, какой ты…
– И не вспоминай, Маечка, не надо. Ты главное помни – я люблю тебя. И бабушка тебя любит, и дедушка.
– Ладно… Я побегу, пап, там сейчас мультик про Машу и Медведя начнется! А ты еще с бабушкой поговори!
– Давай…
– Мить, ты слышишь меня? – снова услышал он мамин голос.
– Да, мам, слышу.
– Ты прости, Мить, я понимаю, конечно, это не наше с отцом дело… Но мы сегодня с Ксюшей посидели, чаю попили. В общем, сложилось у нас общее впечатление, что она не будет возражать, если ты…
– Мам, не надо. Давай мы сами как-нибудь разберемся.
– Но ты даже не дослушал! Конечно, она ведет себя очень вызывающе, но… Это всего лишь защитная реакция, сынок! А на самом деле, если ты сам проявишь инициативу… Если раскаешься…
– Да ничего у нас уже не будет, мам. Не может ничего быть.
– Но почему? Ведь жили как-то раньше! Ты тоже ее пойми! Ксюша из тех женщин, которым очень важен замужний статус. А без него она чувствует себя страшно ущербной и оттого злится. Не на тебя по большому счету злится, а на потерю статуса, понимаешь? И если бы ты пришел с повинной… Все-таки у вас дочь… Да и жили вы неплохо, вполне нормальная семья…
– Нет, мам. Давай больше не будем это обсуждать, ладно? Тем более по телефону.
– Но ведь надо же как-то жить, сынок! Если не содержанием, то хотя бы формой! Жизнь есть жизнь…
– Мам, ты увлеклась. Остановись, пожалуйста.
Было слышно, как она вздохнула. Помолчала секунду, потом проговорила грустно:
– А впрочем, ты прав, я лезу не в свое дело и тороплю события. Наверное, я слишком обрадовалась твоему спокойному голосу… Ладно, отдыхай. А Ксюше я от тебя все равно привет передам! А может, и новый номер телефона, разрешаешь, а, Мить? Поговорите… Хотя бы про Маечку…
– Мам, угомонись. Прошу тебя. Я помню ее номер и, если захочу поговорить, сам позвоню.
– Все, все, угомонилась. Нет, правда, Мить, сама себе удивляюсь! Ты ж знаешь, я никогда в твои дела раньше не лезла… А тут вдруг! Будто прорвало! Это я от радости, наверное, что внучку в гости заполучила, вот и разбежалась с надеждами. Так хочется все вернуть на круги своя… Ладно, извини, больше не буду к тебе приставать.
– Пока, мам… У нас тут остановка на ужин… Я потом сам позвоню, хорошо?
– Счастливо, сынок…
Пока Митя разговаривал, автобус успел припарковаться, двери открылись, туристы дружно подскочили со своих мест.
Организм, исправно переработавший выпитое за обедом пиво, давно подавал тревожные сигналы, и Митя одним из первых выскочил в проход, скомандовав на ходу Кирке:
– Давай, пошли быстро! Ну!
– Куда? – опешил Кирка, моргнув рыжими ресницами.
– В туалет, куда ж еще…
– А я не хочу. Я ж пива не пил. Не, не пойду…
– Кирка, иди, если зовут. Остановки потом долго не будет, – засуетилась мамаша, толкнув сына локотком в бок.
– Да чего пристали? Я не умею авансом писать!
– А ты постарайся, брат. Обстоятельства так складываются, что надо уметь и авансом. Пошли, пошли. Автобус уже опустел, последние будем.
Первые две минуты, пока стояли в очереди в туалет, Кирка молча дулся. Потом повернул к Мите голову и спросил вкрадчиво:
– А правда, почему вы без жены поехали, а? Вы не женатый, что ли?
– Да как тебе сказать, брат…
– А что, есть много вариантов ответа? По-моему, их только два – или женат, или не женат.
– А вот и нет, вариантов как раз много. То есть не вариантов, а нюансов. Но ты еще маленький, чтобы в это вникать. Неинтересно тебе пока.
– Ага. Чуть что, сразу маленький. Знаем, проходили…
– Ладно, не обижайся. Да и какая тебе разница, женат я или нет?
– Ну… просто интересно. Подумаешь, обыкновенный вопрос. Я вообще по природе очень любознательный.
– Нет, ты не любознательный, Кирка. Ты любопытный. А это уже две большие разницы, как говорят в Одессе. Любознательность – это одно, а любопытство – это… Это сам знаешь что. Или не знаешь?