Нежный лед

Потапов посмотрел на Майкла вопросительно. Реакции не последовало.

М-да… Младенец в восемнадцать лет. Утешить, успокоить.

Не спали до утра – Потапов не хотел будить уснувшую на диване жену. Подошел, осторожно прикрыл лежавшим рядом клетчатым пледом. Четырехкратная олимпийская чемпионка Марина Черноземова, старушка-дюймовочка, почувствовала знакомую руку, схватила, поцеловала, не открывая глаз.

«Ничего себе! – удивился Майкл. – Обычно мужчины женщинам руки целуют в кино, а тут наоборот. И так она это мило проделала… И не стыдно им совсем… Ни ей, ни ему… Ах, если б маме вот так же руку сейчас поцеловать!» Майкл осекся. Нет у него мамы. И не было никогда. Была бабушка… Даже на слово «мама» он теперь права не имеет. Не звать же эту… эту молодую… Элайну эту… мамой.

Глава 74

Элайна оставила дверь в спальню приоткрытой – нервничала. Слышала, как Потапов зашел в уборную на первом этаже. Хороший мужик этот Потапов, но строгий слишком. На испуг берет. Как он гаркнул-то на нее: «Ничего не утаила?» Ничего Элайна не утаила. Ничего существенного.

Что он так долго руки моет? Сильно, что ли, грязные? Выключил воду, вышел. Чай пошел пить. Ну и на здоровье.

Там, под раковиной, под рулонами туалетной бумаги, под контейнерами с бытовой химией, под половой тряпкой в нечистом тазике, паечки кокаина припрятаны. Штук этак с дюжину. Белое золото! Конвертируемый товар, справедливо изъятый у Клода. Сколько Клод ее унижал?! Ну так пусть получает благодарность. Коровой звал – коровья и благодарность!

Глава 75

– Кямочка, здравствуй, мальчик!

Клаудио вздрогнул не столько от неожиданности ночного звонка, сколько от этого голоса. Голос почти из детства. Тинатин Виссарионовна Медведева была давней и близкой подругой его отца. Степень давности, так же как и степень близости, всегда оставалась элегантной и неоднозначной тайной. В Тинатин Виссарионовне все было элегантно и неоднозначно. Даже имя-отчество.

Родилась она в сорок первом, перед самой войной. В те годы это отчество было вторым подарком судьбы. Первым оставалась сама жизнь, невероятно длинные ресницы, отчаянно блестевшие, словно были они шелковыми, ненатуральными, приклеенными, матовая кожа восхитительного кукольного личика и маленький, никогда не закрывающийся ротик.

Едва научившись говорить, Тинатин превратилась в несусветную болтушку. Ее младенческие речи, будто лимонные корочки в сахаре, улучшали настроение всем, кто оказывался рядом. Тинатин выросла, а эффект «лимонных корочек» остался. Двумя-тремя ловко соединенными словечками она умела подкислить чужой триумф, ей неприятный, или подсластить собственное унижение. Она была речевым хамелеоном, но не топорным, неизбежно сползающим к подлости, какими кишела эпоха, а одаренным, чутким и по возможности порядочным.

В сороковые, когда была ребенком, в пятидесятые, когда ее яркая женственность безнадежно затмевала суть произносимого, в шестидесятые, семидесятые и даже в восьмидесятые, когда она, нарядная и перманентно, что бы ни стряслось, счастливая, «работала в искусстве». Она была бессменной и безупречной секретаршей всесильного ленинградского театрального режиссера. После его внезапной смерти перебралась в Москву и из искусства перешла в большой спорт, стала секретаршей в Союзе фигуристов России. Влиятельной. По-другому у нее не получалось. Кисло-сладкие речи, сладко-едкие компромиссы, горько-радужные заблуждения… Жила как все.

Когда потребовалось, из Тинатин Виссарионовны превратилась в Тинатин Ларионовну, потом даже в Валентину Ларионовну, хотя в паспорте все как было, так и оставалось.

При первом же отбое воздушной тревоги с удовольствием вернулась в Виссарионовны.

С фамилией было значительно проще. Выйдя замуж на заре туманной армянской юности, она раз и навсегда избавилась от девичьей фамилии Абрамян и стала Медведевой. Потом она выходила замуж еще два с половиной раза (последний брак был и недолгим, и без регистрации – не брак, а суррогат-половинка), но фамилии уже никогда не меняла. Быть Медведевой Тинатин Виссарионовне нравилось. Великолепная фамилия. Не фамилия, а квинтэссенция великоросса!

Потом, при президенте Медведеве, на шутливые вопросы подхалимов, окружавших ее всегда, так как она считала их полезными для нервной системы, отвечала всерьез: «Интуиция, интуиция и еще раз интуиция…» Это было абсолютной правдой. Интуиция действительно всю жизнь оставалась ее безотказным компасом.

Клаудио не любил Тинатин Виссарионовну. От нее исходила опасность. У Клаудио, хоть он и не женщина, тоже была интуиция. Не любил он и когда поминали его азербайджанское имя – Кямал. Зачем делать человеку неприятно? Поминающие, как правило, знали зачем.

– Кямочка, – пропел прокуренный дамский баритон. – Кямочка, что же ты исчез, мальчик? Почему не звонишь?

Глупей этого вопроса придумать нельзя. С какой стати он должен ей звонить?!

Тинатин выдержала иезуитскую паузу, слушая, как он блеял нелепости про занятость и разницу часовых поясов. Минуты через полторы она освободила его от мучений. По-деловому, но подчеркнуто доброжелательно. Этого требовала интуиция.

– Кямал, послушай меня. Сейчас у нас было заседание Олимпийского комитета. Макаров сделал доклад о прыжках твоего Майкла Чайки. Он считает, что там паранормальные явления задействованы, что мальчишку твоего, ни много ни мало, держала страховка из потустороннего мира. Он назвал ее «небесная лонжа».

Клаудио поперхнулся, куда-то пропал голос, и он не произнес, а скорее прошипел:

– Небесная что?

В ответ прозвучали четыре кратких смешка из Пятой симфонии Бетховена.

– Ха-ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха. – Тинатин Виссарионовна резко сменила тему – сообщила о погоде в Москве – и повесила трубку. Прости, мол, старушке тоже некогда. Государственные дела!

Глава 76

Канада. Монреаль

Приблизительно с конца января Эстер начали беспокоить сны. Снился Советский Союз. Она, совсем молодая, с мужем и детьми на вокзале в Бресте. Уже пройден таможенный досмотр, теперь они ждут, когда им разрешат пройти на посадку в вагон. Поезд «Москва – Варшава» светится в темноте яркими окнами, в окнах – силуэты людей. Это еще не граница. Это только посадка в поезд, который перевезет их через границу, но почему-то страшно. Сон был знакомый. Он снился Эстер много раз и всегда по-разному. И всегда было страшно.

Ничего, что могло бы напугать Эстер, не происходило, но смутное недоброе предчувствие висело в воздухе. Сейчас остановят. Сейчас скажут, что за границу им ехать нельзя. Сейчас разлучат с детьми… Советская власть не одобряла отъезжающих. Государство полагалось любить, не рассуждая. Оно твоего деда в тюрьму, а ты его люби. Оно тебя на овощебазу гнилые овощи перебирать, а ты, несмышленыш, радуйся: «У нас зря не сажают! Ни людей, ни картошку».

Входят они в вагон, а там большая грязная птица с крючковатым клювом бьется об оконное стекло, рвется наружу, на свободу. Эстер удивилась – как птица в купе залетела? И тут же проснулась, ничего не помня.

Часов в пять вечера, уже в легких сумерках, она парковала машину возле супермаркета. По парковке гуляли громадные грязные чайки. Все с крючковатыми носами. У нескольких странное нарядное и не птичье какое-то оперенье: кончик хвоста черный, а по черному полю – белые и ровненькие горошки, словно по лекалу выведенные.

«Мода, что ли, у птиц такая на хвосты в горошек? Как у женщин на платья?» – Эстер усмехнулась и тут же вспомнила сон. С тех пор чайки стали сниться ей постоянно. Снов без чаек теперь у нее не бывало. Либо Эстер вообще не помнила сна, либо в нем обязательно были чайки. Одна или несколько. Иногда жирные и грязные птицы-старухи. Иногда молодые, длинноногие, худые – птенцы-подростки. В апреле первый раз приснились птицы-красавицы. Словно балерины, они порхали в голубых небесах, щедро залитые нереально ярким солнцем. Солнечные сны Эстер всегда расценивала как доброе предзнаменование, но почему вдруг в ее снах так вольготно и так настойчиво расположились чайки, понять не могла. К орнитологии Эстер не имела ни малейшего отношения.

Часть вторая

Глава 77

Канада. Калгари

Апрельское солнце рвалось в пыльные немытые окна. Майкл разбирал материнские вещи. Документы, фотографии, несколько допотопных видеокассет со старыми советскими кинокомедиями: «Ирония судьбы», «Служебный роман». «Джентльмены удачи». Когда-то, когда был совсем маленьким, он смотрел эти фильмы вместе с матерью и страшно хохотал. Мать тоже смеялась вслух, особенно когда на Крамарова верблюд плюнул… Потом совместные просмотры сами собой устранились. С приходом Интернета мать пристрастилась к российским сериалам и аудиокнигам. Сама она скачивать книжки в Интернете не умела, регулярно ходила в русский видеосалон, там ей обновляли «интеллектуальную поилку», как она говорила: загружали ее маленький аудиоплеер новыми сказочками для взрослых.

Аудиоплеер, гениальный приборчик не крупнее большого пальца ее собственной руки, был постоянно приколот декоративной булавкой ко всем ее свитерам, халатам и кофточкам. Менялась кофточка – перестегивался плеер. Наушники в ушах – всегда. Майкл тоже с наушниками не расставался, но, как язвительно шутила Нина, он вливал в уши иной яд – слушал «якобы музыку».

Он взял в руки ее серебристые «ушки» на длинных розовых проводочках. Не любила она эти наушники – слишком крупные, больно от них. За неимением лучших мирилась с такими: на себя лишний доллар потратить стеснялась. Нажал кнопочку пуска.

– Кирилл Зелин. «Серфинг в реальностях», – зазвучало в голове. Он закрыл глаза. – «Аудиокнига…»

И пошла какая-то муть. Странный у матери был вкус.

– Ты бабушкино слушаешь? – Над Майклом, улыбаясь, стояла Элайна. – Дай мне.

Он выдернул из ушей розовые проводочки. Не выключая, подчеркнуто грубо. Протянул Элайне.

Словно испуганные, серебристые диски жалобно закачались в пространстве между ним и Элайной, усердно наполняя это пространство своими специфическими истинами. Остановить поток чужого сознания было легче легкого – кнопку нажал, и кончено. Но Майклу не хотелось самому нажимать эту кнопку. Вышло, будто бы он не уважает материнских странностей. Он уважает! Но не приемлет. Рад бы, да не может: слишком уж глупо.

«Основным инструментом серфинга является целевой слайд – визуализация картины, в которой цель уже достигнута», – неслось из серебристых головок. Элайна подхватила провода, запихнула говорящие диски в свои уши. Муть смолкла.

Майкл оделся и поехал на каток. Впервые после чемпионата и похорон Нины.

Глава 78

Он почувствовал себя премьером сразу, как только вошел в здание катка. Опять пришлось раздавать автографы. Даже водитель черного, похожего на катафалк автобуса UPS, заскочивший на минуту с какой-то депешей, даже он, узнав Майкла, честно отстоял в маленькой стихийной очереди и, засучив рукав свитера, попросил расписаться прямо на голой руке – между кистью и локтем.

– Я теперь год мыться не буду! До самой Олимпиады!