Куда приводят сундуки

Куда приводят сундуки
Вера Мельникова

Моя история – лирический детектив – во многом автобиографична. Действия истории происходят в центре Москвы и в старинном дачном посёлке Салтыковка. Две девушки, Вера и Ирина, ищут сундук, принадлежавший когда-то купцам Баскаковым. Найденная вещь, по странному стечению обстоятельств, хранит в своих недрах не только историю прежних владельцев, но и нынешних, не менее загадочную.

Куда приводят сундуки

Лирический детектив

Вера Мельникова

© Вера Мельникова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта книга задумывалась мной как книга о приключениях. Действительно, по моей воле, на долю главных героев их выпало в достаточном количестве. Однако, когда последняя точка была мною поставлена, то моему удивлению не было предела: получилась книга о дружбе. Позже я поняла, что никакой мистики в этом нет. Дружба и приключения – это тот воздух, которым я всегда хотела наполнить свою жизнь, когда мне было столько же лет, сколько моим главным героиням. Дружба и приключения – это то, чего я желаю двум своим взрослеющим дочерям.

Итак…

Часть 1

Поздним январским вечером, не по-зимнему сырым, я бежала из гостей, от собственной бабушки – с Трифоновской улицы, через улицу Гиляровского, к метро. Помимо благотворительного визита к родственникам мне в тот день нужно было сделать ещё одно дело – для себя – посмотреть витражи на одном здании очень преклонного возраста по улице Гиляровского. Раньше в его стенах была богадельня, потом какое-то советское учреждение. Витражи не ломали. Они были ровесниками здания. Я много раз ходила здесь в детстве, с дедушкой, но почему-то не умела любоваться этими цветными стёклышками. Потом уехала жить на другой конец Москвы и забыла про них. Но в тот день решила во что бы то ни стало вернуться к метро именно через Гиляровского, хотя этот маршрут был максимально долог.

Улицы совершенно пустовали: с неба падало подобие дождя, под ногами было скользко и мокро. Просто март какой-то! Спасибо, что без ветра. Для поднятия настроения я подворовывала из красивой коробки, подаренной мне бабушкой, шоколадные конфеты в ярких фантиках…

Фонари горели исправно… Я свернула на улицу Гиляровского. Витражи были на месте: целые, красивые, хороший модерн… Конфетки тоже были вполне удовлетворительные… Я побежала дальше по улице… А потом вдруг обнаружила себя сидящей на высоком бордюре, ограничивающим тротуар, с моей тетрадью на коленях, в которой быстрым бегущим почерком я записывала какие-то обрывки, огрызки фраз… Напротив меня был маленький дом из светлого кирпича, в два этажа… Рядом со мной стояла открытая пустая коробка; фантики от конфет, зверски скомканные, были разбросаны вокруг моих сапог… И совершенно промокла юбка, насквозь… Наверное, именно этот сырой холод вернул меня к действительности…

Что же это я? Как была у бабушки – помню, как по Трифоновской бежала – тоже прекрасно помню, как на Гиляровского к витражам свернула – я даже буквально вижу, а дальше… Я попробовала подняться – это мне далось с трудом. Ноги затекли – видимо, я сидела довольно долго. Написанные мной каракули разобрать было сложно: я всегда пишу своей любимой красной гелевой ручкой (она у меня такая быстрая и совершенно не напрягает руку) и света уличных фонарей было недостаточно, чтобы прочесть как следует текст… На первом этаже маленького домика запрыгала бельевая верёвка под потолком, между сохнувших простыней кто-то передвигался… Наверное, меня видели люди, живущие там, за этими окнами… И вероятно приняли за психа. Я захлопнула тетрадь, собрала мусор, перевернула мокрое пятно на юбке на бок, под сумку, висящую на плече, и пошла в сторону метро, чувствуя себя совершенно разбитой.

В вагоне я села и открыла влажную тетрадь: неужели мой почерк мог так измениться? Может быть, я левой рукой записывала?

«Комната второго этажа была оклеена дешёвыми бумажными обоями, грязно-голубыми, в мелкий рисунок…» Какая комната? Бред какой-то…

В вагон вошла девушка. Она осталась стоять около дверей, хотя свободных мест был ассортимент. Одета она была забавно: чёрная шляпка, чёрное мешковатое пальто с огромными карманами, длинное… К шляпке был приколот выцветший букетик искусственных цветов. Длинные соломенные волосы были небрежно заплетены в косу с тёмной лентой на конце и свободно лежали на плече девушки. Лицо совершенно без косметики. Девушка ни на кого не смотрела. Когда поезд тронулся, она достала из широкого кармана пальто небольшую записную книжку и углубилась в чтение.

«Курсистка!» – вырвалось у меня.

Девушка, к счастью, не могла этого услышать – поезд уже набрал достаточно скорости.

Вернулась я домой за полночь. Дождавшись торжественной тишины в квартире, я заперлась на кухне и опять открыла мою тетрадь:

«Комната второго этажа была оклеена дешёвыми бумажными обоями, грязно-голубыми, в мелкий рисунок. Правая стена была скошена к центру комнаты, как будто готовилась упасть на её жителей. Левая стена была целиком занята нашим гигантским буфетом, многоэтажным, я его называла Дом для посуды. Этот буфет мы заказывали в Абрамцево, его резали полгода, мама уже стала сомневаться, что нам его суждено увидеть, когда на двух подводах его доставили, разобранным на отдельные панели… По противоположной от окна стене теперь тянутся ржавые разнокалиберные трубы… Какое скудное освещение! Всего-то одна лампочка под потолком. А ведь были такие замеча- тельные люстры! Какой-то мужчина открывает створки буфета, достаёт чашку… Рядом женщина вешает бельё… Дверной косяк у них за спиной выкрашен ярким кобальтом. Разве так можно делать? Только белым он должен быть. Только белым! На втором этаже зажигается свет. А вон и мои окошки, красивые, полукруглые, как арки. И гардины на окнах – мои… И это означает, что кто-то бессовестно залез на чердак и вскрыл мой сундук, в котором они лежали. Я так и знала: нужно было забирать с собой мой бесценный сундучок-сундучище… Ни разу я потом таких огромных не встречала! Кто знал, что не вернёмся… Ну а подъезд парадный как изуродовали? Ведь он у нас был чистой готикой! А теперь забит наглухо. Вот чудаки, им же теперь через чёрный ход ходить, как кухаркам. А на первом этаже вместо штор – одеяло на верёвочке висит в пол окна. Лучше бы уж ставни деревянные заказали у дворника… Верёвка пляшет под пёстрым бельём, и оттуда кто-то на меня смотрит… Лепнину на потолке зелёным замалевали. Зачем? Художники-авангардисты здесь теперь поселились, что ли? Как же я давно здесь не была! А балов рождественских тут больше не дают – стыдно звать…»

Я перечитала написанное – моей рукой, в моей тетради, моей же родной красной ручкой – столько раз, что выучила текст наизусть… Но понимание приключившегося со мной не приходило. Откуда я могла знать про буфет и готический парадный подъезд? И как я только вообще умудрилась обратить внимание на этот низкий неказистый домишек, где люди безрадостно теснятся в коммунальных квартирах с ржавыми трубами по стенам и, наверняка, без горячей воды, с газовыми колонками? Что привлекло моё внимание? Прыгающая бельевая верёвка? Или кто-то по голове меня ударил? Могла и сама поскользнуться, кстати говоря…

Я перебрала в голове все книги и фильмы, прошедшие через меня за последние полгода, все мои яркие сны… Ни-че-го! Телепортация – не иначе… С другой стороны, ничего особенного не произошло, если облечь это событие в современную лексику. Я шла по переулку, задержала своё внимание на старом доме, увидела в окне какие-то предметы и мне показалось, что я жила в этом доме когда-то очень давно, и я села и записала свои мысли… Вот и всё, что произошло. Тетрадь и любимую ручку я всегда ношу с собой – школьная привычка. Ну, текст немного странноват. Ну, увлеклась, расслабилась, перестала контролировать мысли и просто записывала то, что видела, то, что чувствовала… Надо успокоиться. С каждым может случиться выпадение из реальности. Это ещё не признак сумасшествия…

У бабушки давно-давно была знакомая, подруга её матери. У старушки была одна особенность – она «отключалась», по её собственному выражению, по несколько раз в день, минут на пятнадцать – двадцать. При этом она оставалась неподвижной, внешне с ней не происходило никаких странностей… Но в эти минуты она пребывала в иной реальности – в своей. Она не слышала телефонных звонков, не реагировала на стук в дверь, не могла поддерживать разговор… Но ведь где-то она находилась в этот момент? Может быть, в своих воспоминаниях? Я была мала, чтобы спросить у неё. А потом она умерла, потому что была уже очень старой – трудно жить, когда тебе столько лет, и ты вынужден находиться попеременно в двух реальностях. Но я отлично помню, как эта бабулечка предупреждала мою бабушку и мою маму: «Звоните мне несколько раз подряд, с небольшим промежутком. Я могу отключаться, но я – дома, я жива-здорова. Я приду в себя и возьму трубку.» То есть она осознавала свои «отлучки», знала об этой своей особенности… И прожила она, кстати, очень долгую жизнь. Ну, значит, мне надо тем более успокоиться: завтра проснусь и предупрежу мою семью о своих новых способностях…

Я однажды ездила на Рижский рынок за яблоками для этой старушки, по просьбе моей бабушки. Бабушка вручила мне авоську и строго сказала брать только сорт Симиренко, который она именовала не иначе как симиринки, по природной безграмотности. Бабушка всё волновалась, что продавцы меня обманут. Она так и кричала мне вслед, с порога квартиры: «Смотри, чтобы не обманули!» А куда смотреть? Мне было лет восемь, не больше. Я совершенно не умела считать сдачу и не знала, как выглядят эти симиринки… Я была идеальным покупателем для рыночных торговцев. Не знаю, о чём моя бабушка думала… Лучше бы деда посылала.

Покупка моя состоялась тогда. Я привезла домой то, что требовалось, но я так боялась что-то перепутать и сделать плохо, что и через восемь лет я до сих пор ясно вижу белый мраморный прилавок рынка, приходящийся мне по грудь, я стою к нему как-то боком, робко, чуть в стороне, правее от горы безымянных для меня зелёных яблок и шепчу бойкой продавщице в белом фартуке: «Это симиринка?..» Сердце прыгает очень высоко и сейчас выпрыгнет прямо через горло на прилавок, спрячется навсегда под яблоками… Я волнуюсь и стесняюсь так сильно, что даже не могу подойти к прилавку «по-человечески»: встать напротив продавца и громко задать ему вопрос в лицо… У меня внутри всё клокочет. Продавщица наполняет мою выцветшую тряпичную синюю сумку и протягивает на ручном безмене: килограмм. А внутри сумки яблок так мало! И я всю дорогу домой сомневаюсь в правоте бойкой продавщицы. Обманула, наверное…

Я тогда не знала, что килограмм яблок – это очень небольшая горка. Скорее, горсть…

И на следующий день мы с мамой поехали отдавать эти яблоки старушке. Она открыла нам дверь и отключилась.

Я помню её сидящей на кухне, за столом. Она смотрит в окно, молчит, а на лице полуулыбка. Солнечный свет хорошо падает на неё, лицо повёрнуто к нам в три четверти, седая, руки безвольно опущены на коленях… Вот бы мне сейчас туда, с моими красками, рисовать благородную старушку!..

Она действительно была благородной – из московской семьи врачей Покровских. Её родители владели на Сретенке ювелирным магазином, до революции… Это здание пережило в неизменном виде революцию и обе войны. Только огромные стёкла витрин время от времени бились. А старушка ходила мимо и вспоминала начало века, откуда была родом…

И я буду жить долго и счастливо не смотря на свои телепорты.

Прошло две недели. Я снова оказалась на улице Гиляровского. Теперь это было почти случайностью, то есть я не планировала заранее очередное посещение знакомой улицы. В то утро мне позвонила моя бывшая одноклассница, у которой нашлись кое-какие мои книги. Она слёзно просила приехать к ней как можно быстрее и забрать эти книги, потому что они с родителями переезжали на новую квартиру, и она была уверена, что при переезде потеряет не только своё, но обязательно и чужое. Я решила не откладывать и поехала в тот же день.

Дом её в небольшом переулке, затерянном между проспектами Мира и Олимпийским, я искала довольно долго: последний раз я была здесь пять лет назад, меня вела от метро моя подруга. Я совершенно не запомнила дорогу, думала – не пригодится. И теперь я долго кружила, бесполезно опрашивая прохожих…

Но и покинув мою одноклассницу, уже с книгами, на обратном пути я тоже умудрилась потеряться. Наверное, пропустила нужный поворот в наступивших сумерках. И в итоге выскочила через незнакомые дворы на улицу Гиляровского. Я остановилась в раздумьях: нельзя ли будет так же дворами побыстрее попасть к метро – сумка с книгами прямо молила о необходимости маленьких колёсиков…

Я прошла мимо витражей, мимо «моего» дома, который в тот вечер как-то остался в стороне, проплыл театральной декорацией… Я даже не задержала на нём взгляд, чему обрадовалась… И вдруг – та самая девушка в чёрной шляпке из вагона метро, «курсистка», широким стремительным шагом идущая мне навстречу. Я впилась взглядом в её лицо. Она… сделала то же. Мы не сказали друг другу ни слова, но разойдясь, я обернулась ей вслед: я хотела увидеть её косу на фоне чёрного пальто (я же художник, у художников свои причуды). Девушка обернулась тоже. Взгляд её мне показался колючим. Но прекрасная светлая коса сотворила нужную мне красивую дугу на спинке её чёрного пальто.

Я остановилась. Девушка перешла на противоположную сторону улицы и исчезла.

У меня заложило уши. Я бросилась за ней – ах, если бы не книги! Я вертелась во все стороны, как пёс, потерявший след, вынужден крутиться на месте, беспокойно тычась носом во все предметы. «След простыл»! Через минуту я поняла, что уже трижды обегаю вокруг один и тот же дом. И этот дом – «мой», тот самый, маленький, в два этажа. И я теперь могу дотронуться до него…

Я погладила пальцами его серые грязные кирпичи. Он же был раньше из обычного красного кирпича, его зачем-то облицевали белым – уж лучше бы заштукатурили. Наверное, когда «обносили» новым кирпичом – переделали парадный подъезд… Теперь у них вход со двора. Как там у меня было написано – для кухарок? Сейчас здесь железная дверь с кнопочками домофона… Бывший чёрный ход! Справа при входе должна быть каморка дворника с одним окном. Я уже не удивлялась, откуда я это знаю. С улицы это окно наглухо забито досками и железным листом – значит, там никто не живёт.

В эту секунду в двери раздались металлические щелчки, дверь приоткрылась, и под козырьком подъезда я увидела тонюсенькую старушенцию в шапке-ушанке и валенках с галошами. В руках она держала пустую авоську, плетёную из пеньки…

«В этой авоське не хватает стеклянной бутылки кефира с мягкой крышечкой из фольги и буханки чёрного. Не батона, а именно буханки – для завершения образа», – подумала я, улыбнувшись. Ежедневно, выходя из дома, я говорю себе: «Возьми фотоаппарат!» И тут же забываю это сделать…

– Бабуля, Вы здесь живёте, – эта наиглупейшая фраза, лишённая всякой интонации, буквально выпрыгнула из меня в промозглый московский февраль. Интересно, что я имела ввиду? И вообще, здесь ли Я сейчас нахожусь? В этом ли феврале?..

– Чего изволите? – проскрипела в ответ бабуля, поворачивая своё обрубленное ушами шапки лицо в мою сторону и одновременно вытягивая из кармана пальто очки, которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящим пенсне.

– Чего я изволю?.. Мне нужно ваш дом посмотреть… У меня кошка вчера пропала и мне сказали, что она, возможно, в вашем подъезде… Я быстро, честное слово!

– Милочка, Вы себя слышите? Вы же белиберду несёте. Ахинею! Нет у нас ни одной кошки… Я всех подъездных кошек аннулировала ещё перед Новым годом, ревизия у меня была. Я и пионеров в прошлом веке выпроваживала, когда приходили. Макулатуры я не имею. Зачем мне пионеры без макулатуры, а? Я их довольно резко выпроваживала, без церемоний. Больше не суются, черти. Говорят, пионерскую организацию вообще аннулировали.

– Да, ещё в прошлом веке.

– Я отстала от жизни. Дайте-ка мне сейчас одну папироску.

– В смысле – курить?

– Ну! Я же за папиросками вышла. – Бабуля потрясла в воздухе пустой авоськой, одновременно грозя кому-то кулаком – пионерам, наверное, и кошкам, а заодно и городскому небу неопределённого цвета…

Вот тебе и бутылка кефира, и буханка чёрного…

– Я не курю.