«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Конечно, языческому. Много бы можно было сказать вопреки сему заключению Шатобриянову; особливо похвала победам Александровым бросает некоторую тень соотношения на времена и героя, недавно наше полушарие бременившего; но писать суд им еще – я не посмею. Примеч. перевод. [Там же: 326].

А в самом конце своей публикации, растянувшейся на несколько номеров, Филомафитский помещает целое рассуждение метатекстуального характера, содержащее связное изложение его переводческих принципов, причем характерно, что он придает ему форму не предисловия, а именно примечания, чем лишний раз доказывает, насколько емким был этот элемент текста в описываемую эпоху:

Помещая сии отрывки из Шатобрианова Путешественника в своем журнале, я знал, что вся книга сия переведена уже на русский язык и напечатана. Но моя цель и цель переводчика были совершенно различны: я хотел только сообщить моим читателям картинные места Автора, – который, при всей учености его и богатых сведениях от путешествий, единственное достоинство и существенное по большой части имеет в описании картин природы – в присоединении к оным новых и блестящих мыслей нравственных. В этом он между новейшими писателями точно единствен; и где уклоняется от своего Гения, – а следует путешественникам – описывающим долготу, широту места, камней тяжесть, высоту гор и проч., и проч. – там не всякий согласится читать его для удовольствия вместе и пользы. Притом же отрывок можно перевести с большим тщанием, нежели целую книгу. И даже я желал бы, чтоб напр[имер], несравненное путешествие Анахарсиса в сто рук было переводимо: тогда бы только, кажется, по собрании лучших переводов в одно место, узнали мы русские по-русски достоинство труда Бартелеми[8 - Имеется в виду книга «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию в середине четвертого века до рождества Христова» аббата Бартелеми, впервые вышедшая в 1788 году и затем неоднократно переиздававшаяся, – романизированный компендиум знаний об античной Греции.]. И вот – еще увлекаемый порывом мыслей своих прибавлю – вот какая, кажется, должна быть цель наших ученых обществ: не смотреть, что такая-то классическая книга переведена уже (хотя б даже и обществом же она была издана); а препоручить членам своим без всякого пристрастия и корыстолюбия всякому свое дело (свое, говорю, дело – т. е. не заставлять натуралиста или даже историка переводить произведение изящной словесности или математика – нравственность), собрать переводы или сочинения, перечитать и пересмотреть (но не как обыкновенно делают цензоры, когда смотрят – нет ли в сочинении чего не позволенного политическим законом – а не смотрят, что сочинение ругается всем законам изящного вкуса), – и тогда издать в свет уже подлинно образцовое сочинение или перевод. Издат[ель] Ф[иломафитск]ий [Филомафитский 1818: 66–68].

Таким образом, и другие переводчики Шатобриана не отказывали себе в удовольствии сопроводить переводимый текст собственными соображениями, порой весьма пространными. Но Шаликов и на их фоне оригинален, потому что его примечания, среди которых встречаются и «метатекстуальные» рассуждения, как у Филомафитского, и апелляции к собственному национальному опыту, как у Грацианского, гораздо более многочисленны и разнообразны.

Разумеется, было бы преувеличением сказать, что шаликовские примечания исполняют ту инновационную роль, которую, как показала Н. В. Брагинская [2007], часто играют комментарии в традиционных культурах. Однако они, как уже было сказано, безусловно более самобытны, чем обычные поясняющие примечания современных профессиональных переводчиков, и потому достойны подробного рассмотрения.

Ниже я сначала предложу классификацию примечаний Шаликова к Шатобриану, а затем покажу, что, переводя других авторов, а также сочиняя свою собственную прозу, Шаликов точно так же не скупился на примечания. В случаях, когда Грацианский обращал внимание на те же места, что и Шаликов, я буду параллельно приводить его реакции. Все цитаты из Шатобриана приводятся в переводе самого Шаликова.

Поскольку меня в данной статье интересует прежде всего специфика шаликовских примечаний, я не касаюсь в ней вопроса о качестве и своеобразии переводов, опубликованных Шаликовым. Вопрос этот очень интересен, но требует отдельного рассмотрения.

Типы примечаний Шаликова к «Воспоминаниям об Италии, Англии и Америке» и «Путевым запискам из Парижа в Иерусалим» Шатобриана

1. Примечания энциклопедические.

2. Примечания метаязыковые:

а) отсылки к оригиналу;

б) перевод иностранных слов и выражений;

в) рефлексия по поводу отрывков других авторов, цитируемых в тексте Шатобриана: выбор перевода и ссылка на источники;

г) рефлексия по поводу собственного перевода.

3. Примечания литературно-критические.

4. Примечания публицистические.

5. «Примечания русского».

6. Примечания переводчика, параллельные авторским.

1. Примечания энциклопедические

К таким примечаниям относятся все те, где Шаликов, совершенно так же, как современный профессиональный комментатор старинного текста, поясняет экзотические иностранные и/или древние реалии. Я специально привожу их в довольно большом количестве, чтобы показать, что Шаликов занимался комментированием переводимого текста систематически, а не от случая к случаю.

Начнем с примечаний к «Путешествию из Парижа в Иерусалим», или, в переводе Шаликова, «Путевым запискам из Парижа в Иерусалим», поскольку их Шаликов выдал в свет раньше, чем «Воспоминания об Италии, Англии и Америке».

Слово сенешали Шаликов комментирует так: «Сенешалы были в древнем Французском правлении предводители рыцарства, дворянства целой провинции, когда они бывали созываны [sic!] в поход против неприятеля; а иногда Сенешалы были верховные судии той же провинции» [Шаликов 1815–1816: 1, 4]; о слове гондолы сообщает, что это «лодки особенного построения и во всеобщем употреблении в Венеции» [Там же: 1, 6]. К словам Шатобриана «ужасной величины ястреб, сидящий на вершине сухого дерева, казалось, ожидал на нем проходу какого-нибудь Авгура» Шаликов делает примечание: «Авгуры, так назывались у древних Греков и Римлян предвозвестники или провещатели, особенно же те, кои усматривали для сего птичий полет по сидку [sic!] и проч.» [Там же: 1, 54]. Когда Шатобриан упоминает «надпись, писанную Бустрофедоном», Шаликов поясняет это слово: «Род письма, в котором начиная писать слева направо, по окончании строчки заворачивались и продолжали справа налево, и так далее» [Там же: 1, 67][9 - Грацианский вышел из положения иначе. Бустрофедон он переводит описательно: «надпись, казалось мне, была писана взад и вперед беспрерывно», а в примечании цитирует оригинал: «En boustrophedon» [Грацианский 1815–1817: 1, 69].]. К слову бабуши следует примечание: «Род туфель или полусапожек, обыкновенно без подошев [sic!], шьющихся из той же кожи, из чего и верх» [Там же: 1, 75]; это же слово Шаликов поясняет чуть-чуть иначе и в примечании ко второму тому книги Шатобриана: «Род сапожек и обыкновенно сафьянных без подошев» [Там же: 2, 65]. В Мизитре, или Мистре, на развалинах Спарты Шатобриан встречает больного мальчика, мать которого «навешала ладонок и подвязала чалму на гробницу одного Сантона»; Шаликов поясняет последнее слово: «Род святых и святош, весьма чтимых у мусульманов» [Там же: 1, 75]. Он сообщает своим читателям, что минареты – «род высоких и тонких башен при магометанских мечетях, с коих призывают народ на молитву», а «баклоны» (в оригинале cigognes, т. е. аисты) – «род цаплей; в Священном Писании они упоминаются и по-славянски именуются Еродии» [Там же: 1, 170]. Когда в тексте упоминается «крик Альционов», Шаликов поясняет это слово сразу несколькими вариантами: «Морская птица, Зимородок, Ледешник» [Там же: 1, 222][10 - У Грацианского «зимородок» фигурирует в самом переводе, примечание же гласит: «Морская птица» [Грацианский 1815–1817: 1, 233] и не может не напомнить пародийный комментарий, приведенный в качестве антиобразца М. Л. Гаспаровым: «Удод – такая птица» [Гаспаров 2000: 255].]. Когда Шатобриан сообщает, что претерпевает тяготы путешествия «из почтения к публике и чтоб выдать для нее сочинение менее недостаточное, чем Дух веры Християнской», примечание разъясняет, что имеется в виду «Известное уже и славное сочинение Автора» [Там же: 2, 15][11 - При первом упоминании той же книги Шаликов вводит ее определение прямо в текст; в его переводе фраза Шатобриана звучит как «Я сам их забыл в книге моей, дух веры Христианской» [Шаликов 1815–1816: 1, 240], хотя у Шатобриана просто: «Je les ai oubliеs dans le Gеnie du christianisme» [Chateaubriand 1811: 1, 240]. Грацианский в этом случае более обстоятелен; он тоже переводит название знаменитой книги Шатобриана как «Дух христианства», но в примечании не только поясняет, что имеется в виду, но и дает французское название: «Gеnie du christianisme – весьма известное сочинение Г[осподина] Шатобриана на франц[узском] языке» [Грацианский 1815–1817: 1, 258].].

Шаликов объясняет своим читателям, что такое дромадеры: «Род вельблюдов [sic!], имеющих два горба на спинах» [Там же: 2, 34] и что такое оазисы: «Так называются возвышенные земли, как бы острова, средь песчаных степей в Африке находящиеся и свежестию своей зелени, изобилием вод чрезвычайную противоположность составляющие с бесплодностию, пустотою и ужасом сих песчаных морей» [Там же: 2, 31], что такое «овчая купель (piscine Probatique)» в Иерусалиме: «Возле которой Иисус Христос исцелил расслабленного» [Там же: 2, 299] и что такое сирта: «Род отмели при Африканском береге» [Там же: 3, 116].

Впрочем, не нужно думать, что Шаликов поясняет только слова из восточного лексикона; французские реалии тоже удостаиваются примечаний. Например, фразу «сторона сия похожа на Боскую после жатвы» Шаликов сопровождает следующим примечанием: «Небольшой уезд во Франции близ Орлеана» [Там же: 2, 63], при упоминании «знаменитого архиепископа Камбрийского» поясняет, что это Фенелон [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан сообщает, что в Смирне у купцов нашел «щеголеватых женщин, точно как бы получивших в то же утро модные наряды свои от Леруа», Шаликов поясняет фамилию Леруа: «Славная тогда модная лавка в Париже» [Там же: 2, 31][12 - Ср. пояснение в современном комментированном издании Шатобриана: «Леруа, портной Императрицы, а затем герцогинь Ангулемской и Беррийской; лавка его располагалась по адресу: улица Ришелье, 89» [Chateaubriand 1969: 1707].].

Целый ряд шаликовских пояснений носит историко-культурный характер. К фразе Шатобриана «Я проездил 50 тысяч франков по дорогам и оставил в подарок белье свое и оружие. Если б еще несколько путешествие мое продолжилось, мне бы пришло [sic!] возвратиться пешим с белым костылем» Шаликов делает примечание: «Таковые носили в старину пилигримы, когда они хаживали по обещанию к Святым местам» [Там же: 1, 212]. Слова «После сего, по принесении Царем жертвы и по рассмотрении внутренности закалаемых [sic!]…» сопровождает пояснением: «Особый род предузнания у древних язычников» [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан пишет о некоем турке, что он «не удостоил ни словом собаку», Шаликов комментирует последнее слово: «Турки сим именем почти всегда ругают Христиан» [Там же: 2, 111][13 - Сам Шатобриан ограничился тем, что выделил «собаку» курсивом: «sans daigner dire un mot favorable au chien» [Chateaubriand 1811: 2, 114]. Так же точно поступает Грацианский [Грацианский 1815–1817: 2, 50], выделяющий «собаку» курсивом, но никак это не поясняющий. Впрочем, он разъясняет в этом фрагменте другое место («должны заплатить десять мешков»): «Так у турок платят деньги. Каждый мешок содержит 500 рублей». Шаликов оставил те же мешки без разъяснений.]. Фразу «Югурта принудил Римскую армию подойти под ярем…» Шаликов в примечании сопровождает целой исторической справкой: «У Римлян самое постыдное считалось иго, наложенное на побежденных, когда их вынуждали к сему обряду, состоящему в том, что каждый должен был подойти под два копья, водруженные в землю, сверх коих третье поперек полагалось; сие-то называли подойти под ярем, в знак покорности и некоторым образом рабства, относительно победителей» [Там же: 3, 169–170], а по поводу фразы «Святой Лудовик <…> пошел принять Орифламу» сообщает, что орифлама – «королевское знамя, которое французские цари всегда брали с собою, когда ходили на войну» [Там же: 3, 207].

Примечания к «Воспоминаниям об Италии, Англии и Америке» более лаконичны, но столь же информативны. Шаликов сообщает читателям, что Монблан (у Шаликова Мон-Блан) – это «белая, или снежная гора» [Шаликов 1817 б: 1, 56], что катакомбы – «пещеры около Рима, где древние римляне погребали мертвых» [Там же: 2, 19], что «кардинал», чей «тихий свист» упомянут у Шатобриана, – «птица величиною с небольшого попугая; нос и до шеи перья у нее красные» [Там же: 1, 101], что «Пика на острове сего же имени» – «гора посреди острова Пико или Пика, одного из островов Азорских» [Там же: 1, 120], а «озеро Фронтенакское», в которое впадает река Ниагара, – это «большое озеро в Канаде, которое называют также Онтарио» [Там же: 1, 150].

2. Примечания метаязыковые

Эти примечания я бы назвала сугубо переводческими, потому что они все в той или иной степени относятся к переводческой деятельности и поясняют ее.

а) отсылки к оригиналу

Самый простой случай – это когда Шаликов дает в примечании французские оригиналы слов, перевод которых, по его мнению, не является общепринятым и общераспространенным. Исследователи предполагают, что Шаликов по выходе в отставку, возможно, слушал какие-то курсы в Московском университете и, вероятно, его знание французского – оттуда. Однако точных сведений относительно его образования нет; приходится ограничиться предположениями. Как бы то ни было, французский он знал неплохо. По всей вероятности, сопровождая свои переводы некоторых слов отсылками к их оригинальной французской форме, он исходит не из их отсутствия в двуязычном словаре, а из собственных представлений о привычности или непривычности русских эквивалентов этих слов, поскольку все они присутствуют в последнем по времени перед выходом его переводов наиболее крупном французско-русском словаре [Татищев 1798][14 - О французско-русских словарях XVIII – начала XIX века см.: [Биржакова 2013; Григорьева, Кижнер 2018].]; в некоторых же случаях, как, например, в примечании к слову sеrieux, о котором речь пойдет ниже, можно даже предположить полемику с этим словарем.

К словам «пышное стечение вод» Шаликов делает сноску и пишет в примечании «Confluent» [Шаликов 1817 б: 1, 182]; ср. в «Полном французском и российском лексиконе»: «стечение, соединение в одно место двух рек, устье» [Татищев 1798: 1, 320]. К упоминанию «водопадов и стремнин» он делает примечание «Rapides» [Шаликов 1817 б: 1, 212]; ср. в «Лексиконе»: «Le cours rapide d’un fleuve – быстрое течение реки» [Татищев 1798: 2, 457]. К фразе Шатобриана «Я вспомнил, что в ребячестве вылечили меня от лихорадки белолиственником или чертопологом» [Шаликов 1815–1816: 1, 76] сделано примечание «Petite centaurеe»; ср. в «Лексиконе» перевод слова centaurеe как «золототысячник, трава» [Татищев 1798: 1, 241]. Наконец, к словам «Средняя башня в замке» [Шаликов 1815–1816: 2, 293] относится примечание «Le donjon»; ср. в «Лексиконе»: «Башенка на замке, самое возвышенное место в замке, которое строится наподобие башни» [Татищев 1798: 1, 490]. Как видим, все те слова, которые Шаликов счел необходимым пояснить французскими оригиналами, присутствуют в «Полном французском и российском лексиконе» порой в точно такой же, а порой в несколько иной форме, но Шаликов ориентировался, видимо, на собственное чутье.

б) перевод иностранных слов и выражений

В упомянутой выше статье Н. А. Кузьмина пишет (впрочем, о поэзии, а не о прозе), что в XIX веке все читатели в основном знали иностранные языки, «поэтому, несмотря на обилие фраз на иностранном языке и даже текстов, целиком написанных, например, на французском, поэты, как правило, не дают примечаний-переводов» [Кузьмина 2009: 174]. Подход Шаликова к попадающимся во французском тексте Шатобриана словам и выражениям на других языках не подтверждает этого вывода; Шаликов не считает лишним перевести (не указывая, правда, с какого языка) выражения итальянские или латинские. Так, он переводит «с сердцем limpido et bianco»: «Искренним и чистым» [Шаликов 1815–1816: 2, 110], к словам «находит эту жизнь <…> un vero paradiso» дает перевод: «Истинным раем» [Там же: 2, 111][15 - Грацианский тоже переводит эти выражения, но не в примечаниях, а прямо в тексте в скобках [Грацианский 1815–1817: 2, 48–49].], а латинскую фразу «Docete omnes gentes!» сопровождает переводом: «Учите все народы!» [Там же: 2, 250][16 - Грацианский в этом случае вообще опускает латинский текст и дает фразу сразу на церковнославянском: «шедше научите вся языки!» [Грацианский 1815–1817: 2, 194].]. К фразе «Мы недалеко находились от острова Лотофагов» Шаликов делает примечание: «Лотоядцев» [Там же: 3, 118]. К числу переводов иностранных слов можно отнести и примечание «Копеек», сделанное к словам «Я подал несколько мединов…» [Там же: 2, 136][17 - Грацианский тоже счел необходимым пояснить «медин»; сначала он определил его как «то же, что пара, или три копейки на наши деньги», но затем внес исправление: «На наши русские деньги пиастр стоит 60 копеек, а пара три деньги; на стр. 204 ошибкою напечатано, что пара стоит три копейки» [Грацианский 1815–1817: 2, 204, 345].].

в) рефлексия по поводу отрывков других авторов, цитируемых в тексте Шатобриана: выбор перевода и ссылка на источники

Когда в тексте Шатобриана встречаются стихотворные или прозаические фрагменты сочинений других авторов, перед переводчиком встает проблема: как с ними обходиться? Шаликов решает эту проблему по-разному в зависимости от характера цитируемого фрагмента и всякий раз поясняет свое решение.

В самом начале «Путешествия из Парижа в Иерусалим» Шатобриан цитирует средневекового хрониста Жана де Жуанвиля. Он дает эту цитату в своем переводе, но сопровождает ее примечанием: «Вся выписка сия, так как писана древним французским языком, то я счел, что приятно будет некоторым читателям видеть ее здесь в природной ее красоте», после чего здесь же в примечании приводит весь фрагмент целиком в оригинале [Шаликов 1815–1816: 1, 3–4][18 - Грацианский в этом случае ограничивается русским переводом без всяких комментариев.].

Так Шаликов обходится с прозаической цитатой, что же касается цитат стихотворных, то порой он просто приводит их в оригинале без перевода, но в примечании обосновывает эту тактику. Например, в «Воспоминаниях об Италии, Англии и Америке» он приводит цитату из Эвариста Парни по-французски со следующим обоснованием в примечании:

Шолье, Лафонтен, Жильбер, Парни так знакомы просвещенным нашим читателям; стихи их поэтому так всем памятны, что я не почел за нужное и не осмелился переводить их. Другого рода читатели без сомнения равнодушны к ним [Шаликов 1817 б: 2, 91].

В этой же книге цитата из трагедии Вольтера «Меропа» приведена по-французски без всякого комментария [Там же: 1, 48]. В «Путевых записках» Шатобриан цитирует по-английски Мильтона, а затем приводит те же строки во французском переводе Делиля; Шаликов поступает так же, но Делиля уже оставляет без перевода [Шаликов 1815–1816: 2, 251–252].

Впрочем, довольно часто Шаликов, приведя в основном тексте стихотворную цитату в оригинале, в примечании дает ее перевод – свой собственный или чужой; в последнем случае он указывает имя переводчика. Например, Шатобриан цитирует, даже не называя автора, известнейшую басню Лафонтена «Два друга»:

Я был как оный друг, встревоженный сном, о коем описывает басня, и я охотно бы воротился к отечеству, чтоб сказать ему:

Vous m’e?tes, en dormant, un peu triste apparu:
J’ai craint qu’il ne fu?t vrai ; je suis vite accouru.
Ce maudit songe en est la cause [Шаликов 1815–1816: 1, 149].

Шаликов дает в примечании стихотворный перевод этих трех строк (по-видимому, свой собственный, поскольку авторство перевода не указано; замечу, что перевод этот более точен, чем опубликованный еще в 1795 году перевод литературного патрона Шаликова И. И. Дмитриева):

Во сне немного ты мне грустен показался:
Бояся истины, тотчас к тебе примчался.
Проклятый этот сон тому виной.

Зато в примечании к Расину, процитированному и по-французски, и в русском стихотворном переводе, Шаликов сообщает: «Все стихи Расиновы взял я из переводов Федры и Аталии Алексея Михайловича Пушкина» [Шаликов 1815–1816: 2, 347][19 - Напротив, Грацианский приводит цитаты из трагедии Расина «Athalie» (в рус. пер. «Гофолия») в своем прозаическом переводе, а затем сообщает в примечании: «Признаюсь, что слабый перевод мой в прозе сих прекрасных Расиновых стихов не соответствует красоте подлинника и посему для знающих французский язык помещаю их в оригинале» [Грацианский 1815–1817: 2, 332–233].]. Порой Шаликов проявляет в отсылках даже большую тщательность, чем сам Шатобриан, который, например, процитировав одну строку из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» по-итальянски, приводит дальше длинный фрагмент в прозаическом переводе Шарля-Франсуа Лебрена, но имени переводчика не называет[20 - Указание на перевод Лебрена, впервые изданный в 1774 году, см. в: [Chateaubriand 1969: 1731].]; напротив, Шаликов цитирует Тассо в русском стихотворном переводе и на свой источник ссылается:

Перевод сих стихов принадлежит известному Литератору и Пииту нашему Алексею Федоровичу Мерзлякову, который позволил мне украсить ими издание мое Путевых сих Записок [Там же: 3, 6][21 - Со своей стороны, Грацианский цитирует в переводе Мерзлякова только два стиха, а остальное переводит прозой [Грацианский 1815–1817: 3, 13].].

Сходным образом там, где Шатобриан цитирует «Энеиду» в переводе Делиля, Шаликов дает русский перевод и оставляет французский текст, объясняя свою стратегию в примечании:

Я оставил здесь перевод сих Виргилиевых стихов на французском языке, сделанный славным Делилем; любители Поэзии могут сравнить как подлинник, так и переводы французский и русский; сей последний Господина Петрова[22 - Имеется в виду перевод «Энеиды», выпущенный Василием Петровичем Петровым в Петербурге в 1781–1786 годах.] [Шаликов 1815–1816: 3, 201–203].