– Эх. Если бы было две комнаты у меня, можно было бы жильцов пригласить. Дом, конечно, можно в деревне сдавать, только он в таком ужасном состоянии, почти развалился совсем, надо бы отремонтировать, но денег нет. За что ни возьмись, всё не слава Богу.
– Если бы… Распричиталась. Смотрите на неё. Желания у тебя нет, вот и киснешь. В книгах жить нельзя. Выходи давай на свет Божий из литературы. И прекрати нюни распускать, подруга. Пойду. Ты не обижайся на меня, если что-то не то сказала. Слышь? Поздно уже, а мне вставать ни свет ни заря, Дика кормить, потом в приют ехать. Возьму его к себе, завтра же и возьму. Нагляделась на тебя, наслушалась твоего нытья. Тоска. Прекращай ныть, а то… жалко тебя.
– Ладно. Именинников нельзя ругать. А вообще-то, ты права. Что-то надо придумывать мне. Заходи, не забывай. Спасибо, что поздравила, одна ты со мной и общаешься, – тихо сказала Семёновна, вздыхая.
– С днём рождения тебя, соседушка. Не хнычь. Жизнь сама укажет, что делать, а чего не делать. Вот вспомнишь мои слова. Ну, пока. Да, есть у тебя книга хорошая для меня, знаешь ведь, что я обожаю, когда про любовь врут? Дай почитать что-нибудь.
И именинница подарила ей ещё одну книгу.
Через несколько дней Семёновна заболела и с высокой температурой попала в больницу. Там рядом с ней оказалась бабулька. Шустрая такая. Они разговорились о жизни одинокой, о пенсии маленькой, та и говорит:
– А ты нищенствовать не пробовала?
– Как это?
– Одеваешься бедно, но аккуратно, лицо должно быть доброе, но скорбное, потренируйся перед зеркалом. Лучше обойтись без речёвок, это особое искусство, боюсь, не потянешь. Вялая ты какая-то. Видно, цели у тебя нет.
– Как это вы так быстро разглядели?
– Глаз у меня намётанный, – хитро улыбаясь, говорила бабулька, оглядываясь. – Видишь ли, чтобы овладеть, как нужные струны задевать, необходимо курсы специальные проходить, а туда не всех берут. Ты, я смотрю, бабенка чистая, кроткая.
– Что же мне делать-то? – как заворожённая спросила Семёновна.
– Тебе и так будут подавать, как пить дать, будут. Глаза у тебя потухшие. Из тебя идеальная нищенка выйдет. Платочек прямо на лоб надвигаешь… а знаешь, тебя и так жалко, можно и без платка обойтись. Берешь стаканчик картонный или пластмассовый, и стоишь. Наберётся мелочи четверть стакана, пересыпаешь, оставляя несколько монет, и дальше просишь. Встаёшь там, где много людей ходит в обе стороны. Только долго не стой, чтобы не засекли профессионалы.
– Какие профессионалы? Полиция, что ли?
– Да нет, которые этим живут. У них же бизнес такой.
– А вы откуда знаете?
– У меня одна знакомая на них работает. Уже, почитай, лет пять. Но это сложно. Ей денег надо много, сыну на квартиру новую копит. А тебе ведь только на то, чтобы к пенсии немного добавить, для этого не надо ввязываться в кабалу к кому-то «толстому». Я так их называю, бизнесменов, что этим промышляют.
– Ой, как вы говорите интересно.
– С моё поживешь, не так заговоришь. Я ведь в больницу каждые три месяца ложусь для экономии. Но ты молодая ещё, и здоровая, как я погляжу. Мужика тебе надо хорошего. В твои годы это самое оно, – сказала она, подмигивая и улыбаясь.
– Ой, скажете тоже. Мне же пятьдесят семь стукнуло.
– Эх, Семёновна, разве ж это возраст? Ну, рожать, конечно, поздно, а вот мужика найти – самое время. Давай контактами обменяемся, мобильник-то есть у тебя. Ничего, что на ты?
– Знаете, я так вам рада, вы мне столько всего нового и интересного рассказали.
Она достала свой кнопочный мобильник, чтобы записать номер новой знакомой.
– Короче, про остальное расскажу позже, не всё сразу, как говорится в народе. Понищенствуешь, телефон себе купи нормальный. Что это у тебя? Это ж прошлый век какой-то, ей-Богу. В Интернет с твоего не войдёшь и вообще. Как ты без Интернета обходишься? Там столько всего… Столько… получше телевизора будет. А когда не нищенствуешь, улыбайся давай, сразу смотришься по-другому. Улыбайся, и не только ртом. Глазами, глазами, изнутри светись, мужики на это знаешь как клюют, – говорила неожиданная знакомая, – ладно, мне надо позвонить. Извини, дорогая. Позже договорим.
Семёновна лежала на больничной койке и думала, где же ей встать со стаканчиком. И почему-то стало светлее на душе.
Вспоминая слова бабульки, оказавшейся такой опытной женщиной и посоветовавшей ей, что надо поездить, поискать места, где можно безопасно постоять в течение нескольких часов со стаканчиком, она стала мысленно намечать свой разведывательный маршрут.
Выписавшись из больницы, Семёновна, сразу и занялась поисками удобных точек для нового приработка. Она наметила опорный пункт недалеко от метро «Проспект Мира», ещё – на выходе из метро «Новослободская», из «Баррикадная», и несколько других точек, в разные стороны от центра.
Какое-то время она наблюдала за нищими. Помня, как их классифицировала соседка по больничной койке, наглядно изучая процесс нищенствования, догадывалась, кто сам по себе, а кто, как говорила её новая знакомая, на службе у «толстых».
Те, кто для себя выпрашивает у сердобольных прохожих, немного пособирают и уходят. На следующий день в другое время приходят или не приходят вовсе. Стараются стоять там, где не очень и удобно вроде бы, поэтому не создаётся впечатление какой-то стационарности, чтобы выглядело так, будто шёл человек, обеднел, остановился, достал стаканчик и стал просить.
А те, кто на службе, так и просят с утра до вечера, кто на билет, кто просто ради Бога, а кто на операцию себе или ребёнку, и на тех же самых местах стоят или сидят, пока их не переведут «толстые» на другие точки. У кого – таблички с надписями, а кто повторяет заученный текст. Полиция ни разу к нищим не подходила, ни с проверкой, ни с вопросами. Видимо, и правда есть договорённость со всеми инстанциями. Надо же, а раньше она и не замечала такого массового нищенствования на улицах.
Несколько раз видела разведчица, как подходили прилично одетые люди к просящим и забирали выручку. Наблюдала она так, чтобы не быть замеченной, об этом тоже её бабулька предупредила.
Наконец пришло время и Семёновне отважиться на дерзкий эксперимент. Помня, что надо одеться бедно, но при этом аккуратно, поняла, что особенно стараться нет смысла, поскольку все наряды у неё более чем скромные, однако заштопанные и чистые. Одевшись, посмотрела она на себя в зеркало, увидев своё скорбное и вместе с тем доброе лицо, поняла, что и тренироваться незачем. Только как-то ей стало не по себе. Сделав над собой усилие, успокоила себя тем, что умных людей надо слушать, а бабулька явно недюжинного ума, раз надоумила её, как деньги буквально из воздуха делать.
Приехала на Новослободскую. Время – одиннадцать часов. Вышла из метро, повернула направо и, пройдя немного, встала у стены дома, ближе к проходу между тем домом и торговым центром.
Стоит со стаканчиком. Никто не спрашивает, почему просит; просто идут мимо, кто-то подаёт, кто-то – нет.
Несколько стаканчиков поменяла. Простояла часа два с половиной.
Вдруг услышала громкий смех, посмотрела в том направлении, откуда смех доносился, и увидела троих слепых, девушку и двоих парней, которые шли и держались за плечо впереди идущего. У Семёновны сердце защемило, и дышать стало трудно, в памяти всплыл фильм, но название ей никак не удавалось припомнить, в том фильме слепых именно таким образом показывали. Смеющиеся слепые ребята, которых она увидела, так и шли. Впереди – парень, за ним – девушка, замыкающий – опять парень. В руках у них – белые палочки. Двигались небыстро, но уверенно. Один из автомобилей выезжал на проезжую часть, другой стоял, а слепые шли между машинами. Тот, который выезжал, проехал совсем рядом с ребятами, а они так заразительно смеялись, просто заливались. Весело им, и молодые совсем, лет по двадцать.
– Надо же, водитель и не видит, что мы слепые, умора. Обхохочешься, – говорила девушка.
– Да уж, если бы видел, пропустил бы, – поддержал один из юношей.
– Здорово мы притворились зрячими… – сказала девушка.
Слепые ребята, одетые в джинсы и белые футболки, были такими чистенькими, симпатичными и светлыми. Семёновне стало жутко.
Смеющиеся молодые люди прошли между машинами и продолжили свой путь по тротуару, уже шеренгой, взявшись за руки, крайние ловко нащупывали дорогу палочками и уверенно продвигались. Они громко разговаривали, а женщина-нищенка смотрела, как они удаляются.
Никто на них внимания не обращал, кроме Семёновны. Всё это происходило метрах в пятнадцати от неё, будто нарочно, чтобы она видела.
«Господи, что же это? Я тут стою с руками, с ногами, всё вижу, слышу, лошадь здоровая, и милостыню прошу, а эти дети слепые… И так радуются, что их не задавили», – в отчаянии думала она, и ком подступил к горлу. И почему-то именно в тот момент вспомнила, что она Надежда Семёновна Помогаева, в девичестве Жданькина. Вспомнила, как радовалась перед свадьбой, что у мужа такая замечательная фамилия. И сам он был, действительно, Помогаев. Да вот себе помочь не смог. А она всё на свете проглядела. И вот сейчас, так внезапно, осознала, что нерастраченной себе хочет найти применение.
Когда перестали её по имени звать, она теперь не помнила, и на вопрос, отчего своё имя сократила до Семёновны, ответить затруднялась. Может, и жизнь вся наперекосяк из-за этого пошла? Так она и смотрела вслед слепой молодёжи, пока не потеряла их из вида. И думала о том, что-то их ждёт в будущем, и будет ли оно у них, будущее? Но если они умеют смеяться, значит, определённо будет, сама-то она уж и забыла, когда смеялась. Опомнившись, словно проснулась от долгого сна, выбросила стаканчик и направилась к метро.
Вторая глава
Приехав домой, отправилась в больницу, где недавно лежала. Зашла к врачу, которая её лечила.
– Как хорошо, что я вас застала, – зайдя в кабинет, обратилась она к доктору. Даже не знаю, к кому идти, поэтому пришла к вам. Помогите, очень вас прошу.
– Здравствуйте. Что это вы, опять заболели? Давайте, садитесь, а то прямо лица на вас нет. Что-то случилось?
– Да. Случилось. Случилось. Просьба у меня к вам.
Помогите, пожалуйста, информацию добыть.