Первые грёзы

– Считаю для себя приятным долгом сообщить вам, что на этот раз ваши домашние работы написаны весьма недурно, неудовлетворительных ни одной, есть же и совсем хорошие, по обыкновению, у г-жи Зерновой, г-жи Штоф, г-жи Снежиной и многих других… Я даже позволю себе не возвращать их, а сохранить у себя, как делаю обыкновенно с наиболее удачными сочинениями.

Класс чувствует себя крайне польщённым, ещё бы – Светлов на память сохранил! Но я – сама не своя. «Что же это? А моё?» – с ужасом думаю я, не слыша своего имени в перечне приличных сочинений.

– Что же касается сочинения г-жи Старобельской, – продолжает он, – это, до некоторой степени, литературное произведение, – с последними словами он обращается непосредственно ко мне. – Красиво, поэтично и идейно. Можно, конечно, кое о чём поспорить, кое с чем не совсем согласиться, но это исключительно дело личного взгляда, и сейчас я, к сожалению, лишён возможности вступить с автором в маленький диспут, – при этих словах по лицу его пробегает та милая улыбка, которая сразу преображает всё его лицо. – Мысль же, которую он желает провести, проходит вполне последовательно и логично. Вы, г-жа Старобельская, не пренебрегайте вашими способностями писать, они у вас безусловно есть, развивайте их понемножку. – Он уже совсем приветливо и ласково смотрит на меня.

Что это? Чудится мне теперь его доброта и приветливость после всего того, что рассказывала Вера, как прежде мерещилась во всём его сухость и чёрствость, или он на самом деле иначе смотрит сегодня? Не знаю, но мне становится ещё веселее и так приятно! Ему понравилось! А что хотел он возразить? Интересно. В каком отношении можно не согласиться? Неужели же у меня действительно есть хоть малюсенькая способность писать? Ведь это же не кто-нибудь, а Светлов похвалил, уж он-то понимает, он, который, как говорят, не сегодня завтра сдаст свой профессорский экзамен.

Перед следующим уроком, гигиеной, я с наслаждением помогаю Пыльневой в её – не знаю, впрочем, особенно ли плодотворной – работе. Дело в том, что у Иры сразу установились натянутые отношения с гигиеной и с представительницей её, нашей докторшей Ольгой Петровной; благодаря этому Ира считает «своей приятной обязанностью» – как выражается Дмитрий Николаевич – постоянно устраивать ей какие-нибудь неприятности. Сегодняшний очередной номер: привесить скелету руки на место ног и ноги на место рук. Вот он, бедный, стоит в самой недоступной для живого человека позе: ступни ног почти свешиваются к ладоням рук, – одним словом, бери ноги в руки и марш.

«Штучка» возымела действие: Ольга Петровна доведена до белого каления, а Ирин непорочно-святой вид и безмятежный взор выражают её полную нравственную удовлетворённость. Дежурная водворяет по местам конечности скелета, и урок начинается.

Весёлая, радостная, отправлялась я в этот день к Смирновым, по установившемуся обыкновению со всякой питательной и укрепительной всячиной, ежедневно посылаемой мамочкой Вере. Я шла поделиться с ней известием, что всё почти готово, спутница найдена, так что через два, три дня можно двинуться в путь. Но едва переступила я порог комнаты, как всякое оживление мигом слетело с меня. Вся бледная, казалось, без кровинки в лице, вытянувшись на спине и закрыв глаза, лежала Вера; рядом совсем убитая, словно застывшая, сидела жалкая, согбенная фигура её отца. При моём приближении он встал, а веки Веры, приподнявшиеся на мгновение, снова замкнулись.

– Ей хуже? – со страхом спросила я.

Он только безмолвно, утвердительно кивнул головой.

– Но что такое? Доктор был? Нет? Так надо послать скорей, сейчас. Впрочем, нет, погодите, я нашего, нашего всегдашнего доктора приведу, он такой хороший, он непременно поможет, – суетилась я.

Смирнов, убитый, продолжал безмолвно стоять.

– Не поможет и ваш доктор, – вдруг тихо, едва слышно заговорила Вера. – Кровь горлом хлынула… это… конец.

– Вера, Верочка! Что ты, Бог с тобой! Что ты говоришь? Неправда, этого быть не может! – чуть не рыдая, бросилась я к ней. – Пройдёт, всё пройдёт! Только бы уехать поскорей; понимаешь, уже всё готово, всё так хорошо складывается; барышня, которая с тобой поедет, такая милая. А там, ты сама говорила: море, солнце, горы…

Она опять чуть слышно перебила меня:

– Не увижу я всего этого… Поздно…

– Неправда, неправда! Не поздно, что ты говоришь! Ведь тебе всего 17 лет, и вдруг «поздно». Я сейчас же поеду за Перским, он такой знающий, он сразу тебя на ноги поставит. – Я уже хотела бежать.

– Погоди, не уходи, посиди… – тихо прошептала Вера; ей, видимо, очень трудно было говорить. Она помолчала… – Муся, ведь это смерть… кровь горлом… это последнее… я знаю… я чувствую смерть… смерть в груди… – Она с трудом переводила дух. – Не перебивай… сил так мало… Я бы хотела с ним проститься… с Дмитрием Николаевичем… поблагодарить за всё… сказать… – Совсем ослабев, она не договорила.

– Милая, родная, успокойся. Он придёт, я попрошу, скажу, передам всё… Только это неправда, ты поправишься, да, Бог не захочет, не позволит!.. – не помню, что говорила я, я теряла голову.

В тот же вечер наш доктор, мамочка и я были все трое снова у Смирновых. Вера лежала совсем бледная, безжизненная, не говоря ни слова.

– Пустяки, ничего опасного, – громко и твёрдо произнёс Перский у самой её постели. – Девица очень малокровная, сильно ослабела да ещё и нервная страшно: показалась горлом кровь, она и перепугалась. А я скажу: слава богу, что так, это очистило лёгкие, и теперь на свежем воздухе дело скорей пойдёт к выздоровлению, – уверенным, убедительным тоном продолжал он. – В 17 лет с болезнью бороться ещё не трудно.

– Положение серьёзное, – грустно произнёс он, выходя с нами на улицу, – организм страшно истощён, сердце слабое…

– Так неужели же нет надежды? – испуганно спросила мамочка.

– Я не говорю, что нет, говорю – мало. Впрочем, отчаиваться рано, – молодость чудеса творит. Но скорей, скорей на воздух, в этой обстановке смерть неминуема.

Боже мой. Боже, неужели?..

XI

Опять у Веры. Светлов. Проводы

Придя на следующий день в гимназию, я с самого утра стала караулить Светлова, чтобы исполнить желание Веры. Как назло, на этот раз урока у него в нашем классе не было, видно, и в других тоже, по крайней мере, в течение первых двух перемен поиски мои не увенчались успехом. Наконец, после третьего урока, едва выйдя из класса, я заметила его высокую, стройную фигуру уже на противоположном конце коридора, у самой лестницы. Стремглав полетела я за ним.

– Дмитрий Николаевич! – немного не настигнув ещё его, позвала я.

Он поспешно повернулся; при виде меня лицо его изобразило крайнее удивление; немудрено: за эти полтора года я, кажется, единственная ученица, которая ни разу не останавливала его где бы то ни было, ни разу не задавала никаких посторонних вопросов.

– Дмитрий Николаевич, мне очень нужно поговорить с вами, – вполголоса заявляю я.

Он, видимо, удивлён ещё больше.

– К вашим услугам.

– Да, но мне надо сказать так, чтобы никто не слышал, чтобы ученицы не слышали… Можно мне спуститься вместе с вами по лестнице? Пока мы до самого низу дойдём, я вам всё объясню.

– Конечно, пожалуйста.

– Смирнова, Вера, больна, очень больна… – начинаю я.

– Да, я слышал. Ей нужно скорей ехать. Когда она собирается?

– Завтра, но ей стало так плохо… я не знаю, поедет ли она… Она говорит… что умирает… сама чувствует… И вот она очень, очень хочет увидеть вас, очень просит… проститься…

Меня начинают душить слёзы; всякое напоминание о тяжёлом положении Веры мне невыносимо.

– Неужели так плохо?

Я только утвердительно киваю головой.

– Кровь горлом хлынула… – наконец поясняю я. – Ведь вы придёте? Да? Пожалуйста, непременно. Сегодня же? Да? Так я ей скажу, порадую её.

– Приду, конечно; тут не может быть и вопроса, приду, как только освобожусь. Бедная девушка!.. А адреса вы мне не дали.

Я говорю.

– Благодарю вас.

Он идёт в учительскую, а я медленно бреду наверх.

Едва закусив кое-чем по возвращении домой, я лечу к Смирновым. Что там сегодня? Да и надо поскорей передать Вере приятную новость, порадовать её, что Светлов придёт.

В этот день ей как будто чуточку лучше, но слабость после вчерашней потери крови всё ещё очень сильна.

– Верочка, я передала Дмитрию Николаевичу, он обещал прийти, непременно прийти, – говорю я. – Уже верно скоро, сказал: как только освобожусь.

– Правда? – радостным вздохом вырывается из её груди. – Вот спасибо… И тебе спасибо… – Она нежно сжимает мою руку. – Говоришь, скоро? Я не очень растрёпана? – Она проводит рукой по волосам.

– Нет, нисколько.