Двадцать жемчужин Марии Стюарт

Вероника стояла на кухне у окна, сквозь черные с крапинками от дождя стекла которого был с трудом виден Финский залив. Он был покрыт льдом, так и не растаявшим от трехдневной оттепели с проливным дождем. Дождь и сейчас еще шел, но был мелкий, и эти мелкие капели срастались во влажную туманную дымку. Сквозь нее едва видны были горевшие фонари на Морской набережной и огни от редких проезжающих машин, и уж совсем фантастично выглядели темные с редкими огнями силуэты Кронштадта, едва пробивавшиеся сквозь этот плотный декабрьский туман. Такой черноты она давно не видела в Петербурге.

Был 1992. Уже не было великой страны, гибель которой она как-то пропустила: слишком насыщенной была жизнь, чтобы обращать внимание на какую-то мелочь. А потом стало слишком много проблем, и главная – болезнь сына. Собственно, из-за нее, как только появился просвет (приехала бабушка), она сорвалась в эту командировку, формальным поводом для которой была конференция с ее докладом. Ну, там еще встреча с руководителем, возможность посидеть в архивах и, но главное- нужно было поставить точку в этих сложных отношениях с Вадимом.

Для себя она давно уже все решила, но сказать ему все не получалось. Он последние два года с редкими перерывами работал в Германии. И они в эти перерывы встречались то в Москве, то в Петербурге. Строили планы, мечтали о будущем. Вот уже состоялся и его развод, и денег на дом должно было хватить, а она все тянула с окончательным уходом от мужа. Все решилось в последние месяцы, когда он жил в Бремене по приглашению какой-то галереи, основанной нашим бывшим, решившим заработать на картинах советских художников, ставших так популярными на волне перестройки. А у нее неожиданно заболел сын, только пошедший в первый класс. Сначала банальным гриппом с высокой температурой, а потом она неожиданно обнаружила, что у него стали косить глаза, перестали слушаться пальцы, нервно задергалась рука. В ее жизнь вошел страшный диагноз: инфекционный энцефалит.

Первые пару месяцев, когда она просто панически билась в истерике, приезжая после больницы домой, но потом взяла себя в руки, понимая, что это надолго, и здесь нужно собраться и настроиться на длительное постоянное лечение. Конечно-же, какой тут развод! И хотя их брак для нее уже давно рухнул, она решила, что сейчас не время для всего этого. Пока не время. Нужно решать другие проблемы. Слава Богу, приехала мама. Она каким-то чудом достала лекарства и помогла ей вырваться на неделю в Питер. В конце концов, защиту диссертации никто еще не отменял и доплату за нее тоже. Так что и действующий муж и мама в эту поездку ее отпустили. Она сделала все запланированное и в последний день встретилась с Вадимом. Он наконец прилетел из своей Германии. А ей завтра, вернее, уже сегодня возвращаться домой. Они не виделись четыре месяца. Вероника прилетала накануне его отъезда в командировку, и они договорились, что после новогодних праздников она приедет вместе с сыном уже навсегда. Но жизнь, что называется, внесла свои коррективы. Ей нужно было как-то сказать о том, что все закончилось и они не смогут быть вместе… Но как?

Встретившись в аэропорту, они поехали сначала в его мастерскую на Пушкинской, куда сразу же набежали соседи-художники, начались расспросы, рассказы. Вероника даже была рада этой шумной толпе, ведь можно было просто сидеть и ничего не говорить. Уже после посиделок с друзьями приехали в эту квартиру на Морской. Вадим сдавал книгу в издательство, так что нужно было кое-что собрать и утром быть в городе. Они остались вдвоем, и опять было не до разговоров….

Где-то около двух часов он задремал, а она накинула на голое тело его рубашку, пошла на кухню и стояла, молча глядя в эту туманную пустоту над заливом. Сначала тихо плакала, потом слезы высохли. Ну почему вот так все случилось? Почему жизнь заставила её сделать такой выбор? Неужели она не может быть просто счастливой? Счастливой матерью и счастливой женщиной? Неужели то, что случилось с сыном – это расплата за сумасшедший роман, когда она – мать семейства, замужняя женщина – просто потеряла голову.

Тогда ей казалось, что этот человек ей послан откуда-то свыше. Ведь, не будь его, она не написала бы за эти годы столько статей, не поступила бы в аспирантуру, не стала бы девочка их далекого Красноярска автором столичных журналов и достаточно известным критиком, открывавшим для столичных галерей интересных художников, с мнением которой многие считались…

Время было такое фантастическое. Просто голова кружилась от открывшихся возможностей. Но всего этого не было если бы не он. Она, наверное, квасила бы капусту и пекла пироги по выходным… Нет, это она тоже делала, но еще и писала статьи ночами, занималась переводами, готовилась к лекциям. И эта новая жизнь все больше и больше отдаляла ее от мужа, которому все мешало заниматься творчеством: и отсутствие первое время мастерской, потом, когда она договорилась в Союзе через своих московских знакомых, и им дали ее на двоих, ему мешала необходимость зарабатывать деньги, но она взяла дополнительные часы в своем институте, писала больше статей. Но, конечно, главной причиной был Вадим. Тут сила таланта, интеллект, постоянный творческий труд, а там бесконечное нытье, и требование поддержки… А сейчас нужно было выбрать именно эту рутину и нытье. Потому что так надо. И еще сказать об этом Вадиму. Господи, она уже столько раз проговаривала это про себя и вот, когда это нужно сказать, она стоит и смотрит на этот чертов залив и тихо плачет.

– Слушай, прости, я уснул. А ты что тут стоишь в моей рубашке? Вообще класс… Черное окно и голая девушка в рубашке… Иди ко мне.

Она почувствовала спиной его теплое тело.

– У меня для тебя кое-что есть. Я же виделся с ним в Венеции, я приезжал туда вместе с Костей. Яков в восторге от моих иллюстраций. Я сделал большие листы в гуаши, вернусь, откроем там выставку и будем продавать литографии. А Яков передал тебе подарок. Да, так и сказал, вези своей Марии. Ведь ты же моя Мария? Он все понял по работам. Там везде ты. Смотри, какую красоту он тебе передал.

Вероника почувствовала, как на шею он надел ей украшение. Она потрогал его руками. Это были жемчужины на толстой цепочке. Двадцать штук.

– Двадцать жемчужин. «Двадцать сонетов Марии Стюарт» и двадцать жемчужин. Красивый жест. Нет ну что ты стоишь в темноте. Давай свет включим, я на тебя посмотрю. Вероника, ты чего? Ты плачешь? Что с тобой?

– Это от счастья. Я так давно тебя не видела.

– Слушай, ну потерпи. Все скоро закончиться. Вообще вернешься, подавай на развод, после Нового года забирай сына и приезжай. Мне обещают выплатить приличную сумму, так что эту квартиру я продам, выплачу часть денег Люсе. Мы же вместе этот кооператив покупали, да, формально я платил за все, но ей нужно помочь. У нас кстати сейчас в Союзе можно в собственность огромную мастерскую купить здесь недалеко. Там и квартиру обустроить можно, и работать. Так что все разрешится к лучшему. Давай, не плачь. Смотри, какие бусики тебе нобелевский лауреат подарил, а ты плачешь. Хватит тут слезы проливать, даже от счастья. Кстати, ты когда возвращаешься?

– Завтра, вернее сегодня. У меня самолет в три часа.

– Так, значит у нас всего- ничего времени, все пошли. Я столько времени тебя не видел. И молчи, ты просто прекрасна в этой белой рубашке и этих жемчужинах. Иди ко мне….

Видимо, она повернулась во сне, и наваждение исчезло… Вероника открыла глаза, рядом лежал Виктор. Господи, она собралась выходить за него замуж, а ей снился другой мужчина. Тот, которого она любила и бросила. Столько лет она запрещала себе о нем даже думать, и вот – он приснился ей. Для чего и зачем? Вероника аккуратно встала, чтобы не потревожить своего будущего мужа. Он как-то по-детски засопел и повернулся на другой бок. Да, романтично… Ничего не скажешь… Вообще с тех пор, как он так эффектно сделал ей предложение, многое изменилось. Во-первых, выяснилось, что она станет бабушкой. К сентябрю ждали маленькую внучку. Виктор должен был завершить свои дела в Германии, и поэтому свадьбу отложили на август, ну, чтобы съездить куда-нибудь в путешествие и быть готовыми к встрече с новым членом семьи. Правда, Виктор эту идею воспринимал как-то без энтузиазма, равно и ее усилия в развитии «детского бизнеса». Вообще понятно, это же не его дети. После Германии он собирался осесть в Петербурге, купить здесь дом, жить на природе и ловить рыбу. По всей видимости капитала, военной пенсии и арендной платы за московскую квартиру на это вполне должно хватить. Как-то после подобного разговора Вероника спросила его о том, как он видит ее роль в их новой семье.

– Ну ты будешь заниматься хозяйством, готовить обед, гулять по лесу, разводить цветы…

– Ты серьезно?

– А что тебя смущает?

– Слушай, я последние пятнадцать лет жила в напряженном ритме: аукционы, экспертизы, продажи. Это куда я дену? И потом, я горожанка. Да, приятно отдохнуть в выходные на природе, но театр, выставки, поездки, путешествия, семья, наконец… Я могу, конечно, заняться сочинительством, вон книгу написать про экспертизу антиквариата или еще что-нибудь, но как-то такая размеренная жизнь не очень меня радует.

– Тебе понравится. А дела свои передай детям. Пусть сами крутятся. Ну мы сможем бывать в городе. Будем приезжать в эту квартиру.

Да, сами. Но это что-то очень напомнило ей ситуацию с ее предыдущим мужем, когда она погрузилась в домашние заботы, а в ответ получила отнюдь не слова благодарности. После их развода она дала себе слово, что будет работать всегда и делать все, чтобы как-то держаться на плаву.

– Слушай, ты рассуждаешь как пенсионер.

– Не думай ты об этом, говорю, тебе понравится.

Но Веронике это уже не нравилось. Он не имел права решать все за нее. Нет, она, конечно, не против стать его женой, чтобы все официально, но, похоже, что со штампом в паспорте она приобретала кучу обязанностей в нагрузку… А все эти романтические поездки в Баден и кофе в постель явно будут в прошлом. Нет, надо, что называется, договариваться на берегу. Пока еще не поздно.

Вероника накинула халат и пошла в кабинет. Белые ночи, вроде, в самом разгаре, но за окном темно и туманно. Еще бы, весь июнь льет дождь. То проливной, то моросящий. Мелкие капли превращаются в туман. Почти как тогда. Только за окном у нее не бесконечный Финский залив, а узкая Мойка и отреставрированное здание «Бутылки» в Новой Голландии. Да, кто бы мог подумать в том 92-м, что все так изменится. Даже той Морской набережной нет, сейчас в то кухонное окно видно участок ЗСД и корпуса новостроек на намывных территориях.

Тогда ночью она так и не смогла ему ничего сказать. И только в аэропорту, уже после прощального поцелуя, Вероника, собравшись выпалила:

– Вадим, я должна тебе сказать, что у нас все закончилось, я больше не приеду. У меня заболел сын, серьезно. Это очень сложное нервное заболевание. Я просто не могу, не имею права….

Она ничего не дала ему ответить и повернувшись просто убежала на посадку.

Дома ее ждала расплата за эту последнюю счастливую ночь, снова обострение болезни, снова жизнь пошла по одному графику: работа, больница, вечером подготовка к работе и готовка еды, стирка, потом работа, больница… Но она, сжав зубы, с упорством во чтобы то ни стало решила победить эту болезнь. Эта борьба забирала всю ее.

Муж неожиданно стал зарабатывать какие-то деньги. И тут после стольких лет ограничений и забитого состояния, его прорвало. В ход пошел алкоголь, начались скандалы, на все возражения она вдруг услышала: «А что ты тут возмущаешься – ты вообще сто долларов получаешь, цени, что я есть» … Да, в институте мало платили, но она шила, брала заказы, работала на двух ставках и шила соседям. И плюс ко всему, были бесконечные походы по врачам, посещение больницы. Она все взяла на себя, и терпеть к себе такое отношение не хотела. И она ушла. Тогда тем декабрем не смогла уйти из-за любви, а потом через три года ушла, потому что достало. И вновь вернулась в Петербург в свою коммуналку.

Она даже приехала к Вадиму в гости. За это время он сменил еще две жены. Потом, кстати, женился еще раз. Но между ними все было уже закончено. А перед ней стояли другие задачи. Она дала себе слово, что никто больше не упрекнет её в том, что она зарабатывает всего сто долларов… Первые деньги ей помогла заработать торговля недвижимостью, потом появился, как она говорила, «третий сюжет ее творческой жизни» – антиквариат. Кстати, в тот первый магазин её рекомендовал именно Вадим, так что она и за это была ему благодарна. И за то, что он сделал из нее профессионала, и за большую любовь, и за новую профессию, благодаря которой она сейчас может спокойно смотреть в завтрашний день. Это ведь дорогого стоит.

Правда, на это ушло почти пятнадцать лет, но за эти годы было столько прекрасных произведений искусства, интересных сделок, поездок на аукционы, реальных научных открытий. Не было только любви. Нет, не любви как секса или романтического приключения, а именно любви как любви. Как той, о которой она приказала себе забыть. Воспоминание о ней лежит в дальнем углу шкафа вместе с той ниткой жемчуга, подаренной нобелевским лауреатом и книгой стихов «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», где его иллюстрации, и где почти в каждом рисунке ее портрет. И не всегда в приличном виде….

Да, Вероника сто лет не вспоминала об этом, и вот этот сон, точь-в-точь повторяющий ту их последнюю ночь. Столько лет прошло, а она все помнит. Может, просто потому, что ей так никогда и не с кем не было так хорошо. Даже с тем, чье предложение выйти замуж она приняла почти три месяца назад. Она до сих пор не уверена, что правильно поступила….

Время было уже половина девятого, но из-за пасмурной погоды казалось, что еще совсем ранее утро. А так вроде уже пора вставать, завтрак готовить. Господи, опять… Только она «вздохнула», решила, что меньше будут торговать, напишет книгу, и вот – опять готовка, стирка… А так хочется чего-то возвышенного романтичного. А тут опять капусту квасить. Нет она не против, но что-то не то. Лучше уж риск, азарт, бриллиантами торговать, но без рутины. А пообщавшись почти каждый день с Виктором, она как-то поймала себя на мысли, что этого всего не будет. Слишком буднично все. Наверное, ей просто хотелось продолжения той любви, что оборвалась почти пятнадцать лет назад….

Вероника подошла к старинному шкафу, отодвинула книги, затем фальшивую стенку и открыла сейф. Вот они ее сокровища. Она достала книгу и коробочку с бусами. Села за стол и стала читать, перебирая жемчужины.

Красавица, которую я позже

любил сильней, чем Босуэла – ты,

с тобой имела общие черты

(шепчу автоматически «о, Боже»,

их вспоминая) внешние. Мы тоже

счастливой не составили четы.

Она ушла куда-то в макинтоше.

Во избежанье роковой черты,

я пересек другую – горизонта,

чье лезвие, Мари, острей ножа.

Над этой вещью голову держа,

не кислорода ради, но азота,