Люди, животные и внешняя природа

Люди, животные и внешняя природа
Вера Резник

Маленькая повесть состоит из двух частей и была дописана недавно. 1. Люди и собаки. 2. Люди и кошки. Её герои – супружеская пара, зимой – преподаватели, а летом – своего рода «старосоветские помещики», проживающие у себя в деревенском доме в течение многих лет, наблюдающие русскую деревню и стареющие в меняющемся мире. Главное в этой повести – попытка увидеть мир русской деревни и контраст в тональности двух, составляющих повесть, частей.

Вера Резник

Люди, животные и внешняя природа

1. Люди и собаки

Феллини в одном из фильмов представлено огромное колесо обозрения, на котором накрепко привязанные к сиденьям, исполненные восторга пассажиры, размахивая руками, медленно въезжают в об-лака. А так как между пассажирами расстояние неизменно, как между Ахиллесом и черепахой, струение времени можно заметить только по уплывающей из-под колеса тени, или по тому, что кто-то уже скрыт облаками.

Картошку этого года Профессор окучивал по второму разу. Он стоял в ботве, подтягивая вялую резинку тренировочных штанов до уровня груди, по пояс голый, и мечтательно говорил, что когда-нибудь напишет книгу под названием «Реабилитация субъекта». – «Это кому же выйдет реабилитация?» – хмуро говорит Профессорская Жена. Профессор делает вид, что не слышит и, жмурясь на солнышко и поигрывая плечами, чтобы размять их, думает, а потом говорит, что название плохое, потому что слово «реабилитация» некрасивое и слово «субъект» тоже нехорошо собой, а если название внешне непривлекательно, то какая же книга. К этому мгновению тренировочные штаны снова ползут вниз.

В большом деревенском доме четыре собаки: Феня, Маня, Глаша и Сука Аня. Это не значит, что Маня и Глаша не суки, просто таково полное имя последней по счету собаки, избравшей себе прибежищем, чтобы издохнуть, подъезд городского дома, в котором живут ее будущие хозяева. Приятельница хозяйки, известный искусствовед, снисходит до брюзгливого: «Где четыре, там и двадцать четыре…». А Феня действительно старый рыжий кобелек, которого в свои дурные минуты Профессорская Жена бранит буридановым ослом: состарившийся Феня мнителен и, опасаясь подвоха, пребывает в глубокой нерешительности перед всеми дверьми. Зато впечатление складывается, что Феня сильно себе на уме. Это не так. Феня очень простодушен.

В отличие от жены, стряпающей безотчетно, Профессор стряпает в состоянии кристальной ясности сознания относительно производимых им действий. Он всегда не прочь отвлечься и что-нибудь приготовить, особенно после того как жена призналась ему, что необъяснимо ненавидит заправлять салаты. Сотрапезники обмениваются редкими репликами. За едой Профессор думает о еде. Жена Профессора воображает море.

«Косу, – делая ударение на “о”, говорит Профессору соседка Люся, проходя с коромыслом по профессорскому участку, – возьми у Композитора». Люся поводит плечом коромысла в сторону ближайшего дома. Профессору все равно, у кого брать косу, а Профессорская Жена думает, откуда здесь «феня»[1 - Композитор «по фене», воровскому жаргону тот, кто пишет «оперу», т. е. кляузничает оперуполномоченному.]. Косу приносит сам Композитор, призрачный алкоголик, не занимающий на земле уже никакого осязаемого места. За косу надобно поднести, и Профессорская Жена наливает в граненый стакан до половины водки, а потом с ужасом смотрит, как в прозрачную жидкость падают такие же прозрачные слезы разобиженного Композитора.

Самые густые тени всегда на границе с самым ярким светом. Свет в июне пронзительный, и в утреннем саду разгул караваджизма. Куст шиповника осыпан белыми бабочками цветов. Но жена Профессора зачарована кромешным изумрудным провалом в сердцевине куста. Плерома[2 - Плерома (греч.) – полнота, исполненность, философский и богословский термин.] – догадывается Жена Профессора.

Сука Аня сполна хлебнула в жизни лиха и за появившихся у нее хозяев готова положить живот в любой точке пространства и времени. Она твердо знает: тяжелейший из грехов – обман доверия. Взгляд, которым Сука Аня глядит на хозяев, струит ангельскую духовную любовь, обволакивающую и растворяющую во влажных клубящихся испарениях не только фигуры хозяев, но и все вещи домашнего обихода. От других людей Сука Аня взгляд угрюмо отводит.

По сравнению со спиритуализованным Композитором Профессор – воплощение физического присутствия. В городской квартире Профессор мается, злобно переругиваясь с компьютером и подозревая в ответной ненависти принтер, сканер, мобильный телефон и стиральную машину. Даром что у Профессора и батюшка и матушка – оба профессора, крестьянская кровь деда и бабки бурлит в профессорских жилах, когда, похерив соображения чистого разума, Профессор окучивает картошку, окапывает кусты, сажает деревья. Пересаживает, вырубает, прореживает, унавоживает и огораживает. И косит! О, это упоение повторением! С каждым взмахом косы Профессор утверждается в блаженстве неподвижности и исчерпывающей себетождественности, обретая себя снова и снова в том же самом месте и в том же самом состоянии. «Глуха, слепа, noli me tangere!» – ликует Профессорская душа. Вечером после стольких соединений с физическими телами Профессор не артикулирует речь, похож на Маугли и не проходит в дверь, а проваливается в нее. За ужином чайная ложечка оказывает Профессору серьезное сопротивление. Жена Профессора воображает море.

Маня, Феня и Сука Аня свой ум не прячут, он у них на морде – у Глаши на морде ума нет. Это потому, что Глаша думает. Тупое усилие мысли в глазах у большой черной Глаши совсем не ум. Поутру Глаша долго соображает, хочет ли она идти в лес на прогулку. И когда восторженная свора на садовой дорожке едва не сшибает с ног взявшего палку и кузовок Профессора, Глаша наконец принимает решение и растягивается в солнечном пятне на полу террасы. Минут через десять, когда лай вдали затихает, Глаша вдруг вспоминает, что на втором лесном перекрестке предстоит раздача печенья, она вскакивает и, позабыв о преклонных летах, черным дельфином ныряя в траву и вылетая из нее, во весь дух несется за ушедшими.

Как-то раз Глаша неважно себя почувствовала и не захотела есть и гулять, а только лежала на полу, печальная и грузная. «Перекормил», – подумал Профессор и повез Глашу в ветеринарную клинику. В клинике ветеринар посмотрел на Глашу, потом посмотрел на Профессора, потом снова – на Глашу, а потом сказал: «Она сейчас родит. Вон и молоко уже капает». И добавил: «Одного надо оставить, а то помереть может». Поехали грустный Профессор с печальной Глашей домой. Дома повздыхали, помолчали – через два дня родилась Маня.

Жена Профессора озадачена: приценилась к окуням, которых выловил проходивший мимо дома плотник… «Бери, тетка, за такую цену продавали во времена Жилина и Костылина», – говорит плотник.

Кудлатая Маня – Профессорская фаворитка, вожак своры – вспыльчива и непредсказуема: у Суки Ани с ней сложные отношения. Из-под темной челки, скрывающей Манину морду, виден только черный кожаный кончик, но если челку откинуть, неожиданно откроется утиный нос высокопородной помеси. Своей мордой и экстерьером – после купанья Маня похожа на опустившегося на передние конечности маленького ихтиозавра – Маня повергает в тупое изумление ветеринаров. «Схапендус!» – говорят одни. «Шнауцер», – говорят другие. Хотя по сравнению с Сукой Аней Маня ростом не вышла, она как-то умудряется глядеть поверх нее: «Парвеню» – написано на морде под челкой.

«Маня, покажи личико!» – говорит Профессор. В тот же миг Маня утыкается косматой мордой в угол или закрывает ее лапами. Профессор в сотый раз оглушительно хохочет: «Маня! И так ничего не видно».

Профессор выстригает у Мани свалявшиеся пряди шерсти французской колтунорезкой, расчесывает их, бормоча: «Ты самая, самая главная… кто ж еще!..». Он знает: под челкой на морде у Мани счастливая улыбка.

В деревенской лавке кончился стиральный порошок, за ним нужно ехать на соседнюю станцию. Дорога занимает несколько минут, но обратная электричка приходит не сразу. Чтобы ее не упустить, народ коротает время в грязном поле вблизи железнодорожной насыпи. Спасение от солнца можно сыскать только под стеной единственного строения – заброшенной пекарни. Но там на земле уже расселись, постлав под себя старую газету, мужик в тельнике и две толстые бабы. В руках у одной невостребованный газетный лист: «Подразделение римского легиона», – громко говорит баба. «Когорта», – подумав, отзывается мужик в тельнике. «Опера композитора Верди», – громко говорит баба. «Если короткое – “Аида”», – говорит мужик в тельнике. «А вот и “Травиата”», – говорит баба. «Сатирическая статья, особо резкая по тону», – говорит баба. Воцаряется молчание. «Электричка!» – орут с насыпи.

Приехал Коля, студент Профессорской Жены. Он из Толмачева. В институте Коля подошел к Профессорше и спросил, что она думает об интерпретации Рихтером анданте 21-й сонаты Шуберта. Музыка к профилю института отношения не имеет, Жена Профессора не снесла восхищения: Коля сделался в доме своим человеком. Коле нравятся иностранные слова, и он часто без повода, весомо и с упоением растягивая звуки, произносит слово «паспарту». За обеденным столом разговор забредает куда придется, но, кроме музыки, Коля ничего не знает, и он жестко говорит: «Ну а сейчас мы возвратимся к Брамсу», и властно стучит вилкой по тарелке.