Как разлагался пластик

Вот отчего лезвие идет неумело. Наивно было полагать, что Идол где-то неподалеку. В самом деле, режиссеру вздумалось обмануть не только зрителя, но и актера. Наемница. Заткнулась. Поплелась к лавочке, ведь прогулка измотала. Села, вывернула карманы. Аттракцион, который я выбрала, мог обойтись чрезвычайно дорого. И тут грех – заплатить.

Бритва, веревка и мыло – скучный набор. Самообман веселил, но настала пора заканчивать игры. Все те дни я думала, можно ли обмануть Бога. Сейчас сижу и смеюсь. Слышала, людей с моим потенциалом раньше хоронили за оградой. Не то чтобы меня это беспокоило. Но дурить себя больше не хотелось. Внушать, будто это заурядная прогулка под звездным амурским небом.

Горе вполне можно разделить на степени. Запросто представляется ничем не примечательный день. Ночью или утром родители замечают, что доченька исчезла. Жители поднимаются на поиски. Рыщут по лесам и полям. А итог вместе с тем всем ясен – не будет ни тела, ни следа. Мама и папа бездумно смотрят вдаль, в надежде увидеть доченьку. И живут той надеждой, ни в чем себя не виня.

Самоубийство – дело другое. Покончить с собой или умереть от рук неведомого существа. Разные степени. Разные…

Я сидела на ледяной лавке и глядела по сторонам. Тоскливо. Ветер выл сам с собой. Почувствовала себя глупо, ведь Идол все не приходил.

Вконец замерзла. Отправилась домой. Спустившись с холма, отчего-то загляделась на озеро. Подошла ближе. К рыбацкой проруби тянулись следы – одни маленькие, другие – побольше. Но к берегу вернулся только один.

06.01.1992

Дневник

07.01.1992

Бежала домой с небывалым азартом. Здравствуй, потрепанная тетрадь. Покажу тебе кое-чего задорно, и даже припудрю хвастовством. Покажу так, словно первую пойманную рыбку родителям.

Я навещала сыночка. Собиралась уходить, как увидела плывущий силуэт. Он приближался не шибко стремительно, даже нехотя. По сторонам не осматривался, шел уверено, по-хозяйски. Думала, прошагает мимо, но он резко остановился точно напротив. Тогда я сумела его разглядеть: пестрая шляпа, красная бабочка, кудрявый волос. Да. Одиночество, которое я трепетно смаковала все эти дни, оказалось выдумкой.

Сбилось дыхание. Я допускала, что в день похорон мне все померещилось. Но старая сказка, что рассказала мама, говорила об обратном. И вот он стоял в считанных шагах. Повернул голову, рукой указал на свободную часть скамьи. Я не знала, как поступить. Хотелось сбежать, но страх сковал тело так, что я не могла и пошевелиться. Не было сил выдавить: «Присаживайтесь». Или, на худой конец, одобрительно кивнуть.

Идол не прислонялся к чуть заваленной спинке скамьи. Сидел совершенно ровно, и вместе с тем, казалось, напряженно. А чего, не на стуле ведь электрическом… Ожидалась банальна глупость: «Как тебя зовут?» Я собралась отвечать, но вопроса не следовало. Ни через минуту, ни через пять. Идол молча смотрел вдаль. Время будто загустело, его течение стало невыносимо медленным.

Холодно. Паршиво. Закололо в подушечках пальцев. Онемели руки. Мне чертовски понравилось. Потряхивало от мороза или его появления, не знаю. Это казалось неважным, я лишь всячески накручивала себя. Представляла, как Идол убивает меня. Сочиняла для него реплики и не зря: болтуном его не назвать. Впрочем, его молчание предстало насыщенным на фоне всего, что я уже привыкла слушать. И все же хотелось спровоцировать его. Выкинуть какую-то глупость.

Он не шевелился. Сидели с полчаса, тишины не выдержал ветер и все же зашептал для разрядки, но в миг стало тихо. Природа не желала болтать вместо нас.

Вконец замерзла, он же не подавал вида. Поднялась и пошла к выходу. Шла аккуратно, старалась не озираться. Оглянулась, будучи метрах в тридцати от него. Идол все еще сидел. Сидел, казалось, так же. Напряженно и странно.

Дневник

08.01.1992

Я пошла на кладбище за полночь, когда уснули родители. Должна признаться, место стало сакральным. Лавка и на сей раз не пустовала. Еще издали увидела темный силуэт.

Уверенно вышагивала по нитке, тянула носочек. И вот подошла к скамье. Идол не шевельнулся. На коленях покоились жилистые кисти, из-под кожи выпирали пухлые вены. Снова защемило в груди, снова ветер сдувал снег с деревьев. По телу забегал холод.

Плавно подняла руку, на кожаной перчатке застыл лунный блик. Пальцем указала на край скамьи. Тишина в ответ. Глаза его полностью скрывались под полями огромной шляпы. Возможно, он нахмурил брови или сморщил лицо. Но разве это важно? Ведь он по-прежнему улыбался. А я не могла оторвать взгляда от бледно-розовых рук. В голове не укладывалось, как он не застыл в сорокаградусный мороз.

В сущности, мне было плевать на его скудную реакцию. Уселась рядом, закинув ногу на ногу. Меж нами оставалось сантиметров тридцать, не думаю, что больше. Вечерние забавы. Там чудесно дышалось. Всякий раз, как я выбиралась на улицу, холодный воздух дурманил. Слезились глаза.

Совсем не слышала его дыхания. Казалось, сижу рядом с трупом. Цели ночных прогулок могут быть разными, это я хорошо знала. А блажь у него на уме… Какое мне дело до этого. Ложь. Мне хотелось узнать, зачем он приходит. Лестно думать, что для встречи со мной. Ясно, зачем прихожу я. Родной дом в момент стал чужим, Маша превратилась в зрелый гнойник. Стены давят сильнее и сильнее. И это заслуженно. Комната с трудом выносит Машу. Нытье и безалаберность. Свинство и апатию. Кто знает, как долго протерпит меня скамья.

Я прикоснулась к нему, но тут же одернулась. Неловко, но уже лихо боролась со смущеньем. Я откровенно таращилась на него. Фыркнул Эол, воспарили конфетные фантики. Шапка слетела, за секунду пролетела метров с десять и ухнула в куст багульника. Идол повернулся ко мне и потянул руки к шее. Заерзала от него, он же двинулся ближе. Задышала прерывисто. Я сидела уже на самом край скамьи. Вскочила и попятилась от приближающегося кошмара. Запнулась и свалилась на могилу, подо мной хрустнула веточка искусственных хризантем. Увидела светящиеся изумрудные глаза. Они показались стеклянными. Их блеск излучал таинственный магнетизм.

Я поднялась и побежала домой, жадно глотая ледяной воздух. Меня трясло. На вкус солянка эмоций прекрасна, но ингредиенты неузнаваемы. Еще немного, и сердце бы выскочило, я задыхалась. Ликовала и вместе с тем боялась. Жизнь дорожала, ее бледный эскиз сегодня броско размалевался.

Гляди-ка, комната так же пуста и беззвучна, но как же похорошела. И мерзко-зеленые шторы более не кажутся безвкусицей. С удовольствием черкаю в помятой тетради. Страницы малость разбухли от слез, но писать можно. Да и как добротно пишется!

Мне так понравилось, Господи, так понравилось! Я жду завтрашнего дня. Чувствую, расползается аура бессмертия. Сладко, представлять себя особенной. Отчего он остановился, ведь мог запросто придушить. Но не стал. И, конечно, мы проверим все это, нужна лишь еще одна встреча. Последняя, и точка, нужно хоть себе пообещать. От судьбы, верно, не уйти, но как она… Злится, когда дразнят?

***

Это был он… От его запаха хотелось блевать. Он вонял тухлой рыбой. Комната впитала всю вонь. Я проветривала уже. Два раза проветривала. Застудила дом, а тошнотворный запах никуда не делся. Еще воняло гарью. Воняло сгоревшим волосом. Мать ничего не учуяла. Но почему? Она ругалась, когда я настежь распахнула окна. Но ведь дышать нечем.

Вот, откуда в тот день взялся странный, едва уловимый запах. Это его запах. Он был близко. А этой ночью Идол уже сидел в моей комнате. Я знаю, он сидел в кресле напротив моей кровати. Больше нет нужды искать его. Ходить на кладбище. Похоже, он будет приходить сам. Ведь он любит смотреть, как я сплю.

Запись от 23.08.2024

– Машенька, газетку забери…

На улице под проливным дождем ждала Зоя. Я глянула в окно, она стояла терпеливо, хотя могла сунуть газетенку в ящик, или, на худой конец, швырнуть на веранду да пойти по своим делам. Накинула фуфайку, вышла на улицу. Зоя не шевельнулась, будто ждала, пока я подойду и возьму проклятую бумагу прямо из рук.

– Фенечка хочет, чтоб ты зашла…

Зоя, заприметив, что я отреагировала прохладно, уточнила, или скорее пригрозила: «Очень хочет…» Очень так очень… Молчаливо кивнула в ответ, и пошла в хату, дабы одеться потеплее. Топать до старушки было в тягость, тут тебе и ливень, и куча хлопот по дому. У хряков-то кто чистить будет… Но в глубине души, конечно, понимала, что предстоящая встреча несколько важнее уборки навоза. Швырнула засохшие лепестки гладиолусов, что готовила для гербария, и пошла к старухе.

Всякий раз, когда я шла в сторону кладбища, накатывала тоска, и дело здесь не в серых могилках. По пути ненароком заглядывалась на холм за озером. Там мы с мужем начали строить дом еще в восемьдесят девятом… Он задумывался футуристическим: круглый каркаc, высокий змеевидный фундамент. Смелый план оказался настоящим вызовом не только для строителей, но и для нас, для деревни. Но не хватало то денег, то желания. А после Борька и вовсе исчез, оттого маленькая Бузлуджа так и осталась в дерзких планах и помыслах. На холме и по сей день стоит лишь полуразрушенный фундамент, а весь участок порос елью. Потому у домика только одна призрачная схожесть с величественным болгарским сооружением. И то, и другое – вызов, с которым мы не сумели справиться.

Подойдя к калитке, я отчего-то перекрестилась, а после вошла во двор. Там было чисто: трава скошена, дровишки аккуратно сложены под навесом. Я сразу юркнула в дом, обошла все комнаты, но Фенечку не отыскала. Зоя ухаживала за старушкой и говорила, что та совсем не встает с кровати. Стало не по себе. Я пошла к огороду.

– Тута я, тута…

Старуха Феня одной рукой бросала поленья листвяка в банную печь. Следом в огонь отправлялись платья, фотографии и прочее барахло. Все это походило на дурной сон. Она закинула охапку дров и все вещи, а после принялась хаотично бродить по дворику, прибирая все по местам. Выглядела она совсем отреченной и неземной. На меня не реагировала. Стало жуть как неловко. Годы свое берут, может, позабыла? Или Зойка, дура, решила так позабавиться. Ну тоже ересь – нам уже не по десять. Я покралась к улице совсем тихонько и нерасторопно – не хотелось тревожить старушку, как вдруг она звонко выпалила: «Ну все! Идем у хату!»

Я в миг продрогла не то от колючей мороси, не то от неожиданной фразы. Облокотилась на дощатый забор и бездумно смотрела в сторону озера.

– А-а-а… Увидела, увидела?

Приглядевшись, я заметила, что в самом его центре появился небольшой островок. Старушка взяла меня под руку и повела в дом, бубня под нос: «Времечко, времечко…»

В кухне пахло выпечкой. Увидела на столе надломленную рыбную кулебяку. Я разулась и села на табурет. На полу блестело несколько лужиц, будто мыли его в спешке, толком не отжимая тряпку. Я томилась в безмолвном ожидании, а Феня не могла найти себе места: она то суетливо вытирала посуду, то копошилась в корзине с фруктами, то наводила порядки на полках.

– Агриппина Григорьевна, садитесь, пожалуйста…

В этот момент старушка тянулась к шкафчику, чтобы поставить соль на место. Рука ее остановилась на полпути, и Фенечка необычайно резко замерла, точно робот, у которого сел аккумулятор. Мой зов вывел ее из транса, она довольно взглянула на меня и прекратила бесноватые зигзагообразные хождения по кухне, усевшись за стол. От столь официального обращения на морщинистом лице нарисовалась робкая улыбка. Думалось, это натолкнет Феню на разговор, но она продолжала молчать. Взгремело затянутое тучами небо, сильнее разошелся дождь.

– Идол никого не убил. Ни одного ребеночка! – лицо Фени не переменилось, однако старушка произнесла эту фразу заносчиво, будто сей факт был поводом для гордости. Я вдруг поняла, что за секунду узнала об Идоле больше, чем за предыдущие шестнадцать лет, оттого зародилось неконтролируемое, буквально кошачье любопытство. Захотелось подогнать ее: «Ну, ну?» Но в порыве воодушевления я не заметила, что по щекам бабушки потекли слезы. Сделалось стыдно. Феня задрала подбородок и резким выдохом сдула слезинки, а после сказала:

– Это мы… Это мы убиваем.

Меня как ледяной водой окатили. Замерла. По телу пробежала дрожь. Феня ждала, терпеливо ждала, пока я поведаю свою тайну. Я увидела это в проницательных глазах, почувствовала в тяжелом затхлом воздухе. А после я поймала сверлящий укоризненный взгляд, который говорил лишь об одном: то вовсе не тайна, а секрет на весь свет.

Захотелось прильнуть к старушке, ведь у нас поганое и постыдное, но все же родство. Я поднялась, крепко обняла ее, и мы тихо заплакали.

– Лжецы они все! Кругом одни лжецы!