Верея

Я взмахнула рукой и детей поглотил туман. Через секунду они исчезли, оставив после себя лишь легкий аромат беспокойства и любопытства.

– Ну и? – произнёс Унгал, а я расправила уставшие плечи.

– За морем я известен как маг, предсказывающий будущее. И мне было видение о короле орков в тумане. Это было очень давно, но судьба приказала ждать. Речь о том, что всё в нашем мире циклично и последовательно, но некоторые вещи можно предотвратить. Этим я и занимаюсь на пиратском острове.

Орки? Так нас называют за морем? Глупо и наивно. Впервые слышу о пиратском острове, хотя неудивительно. Я перестала интересоваться другими континентами с момента рождения Волибора.

Не могу сдержать улыбку, но она и не означала мою доброжелательность. Несмотря на всю лёгкость и ранимость, я была самой могущественной из магов на земле. Дочь богов, восставшая из земли, наделённая её силой, и многие недооценивают меня, видя лишь лёгкий ветерок перед лицом. Но этот ветерок – моё могучее дыхание, которое можно почувствовать везде, и в горах, и в пустыне и на борту корабля, который блуждает по морю. Я и есть бог на этой земле. Единственный бог, которого они заслужили. Пусть и не признанный остальными богами.

– Говори, – приказал Унгал.

– Боюсь, что королеве придётся спуститься домой, туда, где и была рождена. – уверенно начал низкий человек. – Знаю, что звучит странно, и…

Какое хамство. Во мне мгновенно вспыхивает ярость.

Кто он такой, что так небрежно рассуждает и приказывает мне? Все, кто рядом – это лишь существа, созданные отцом. Моя семья дала жизнь этому месту и детям, рождающимся в каждом доме Урунга. Никто не будет указывать мне! Если я терплю унижение Воронве уже на протяжении больше ста лет, это не значит, что теперь каждой его букашке я позволю так обращаться со мной. Ещё и так громко, выставляя в дурном свете перед теми, кто не имеет права думать обо мне плохо.

– Как вы смеете? – улыбаюсь и медленно встаю. В зал врывается злой и громкий ветер. – Что вы знаете о моем доме и по какому праву так серьёзно распоряжаетесь судьбой? Я позволила тебе предстать перед Унгалом У-Тангом не для того, чтобы ты раскрывал свой рот и позволял литься грязи из него! Твоя случайная связь с богами не даёт тебе право так по-хамски считать, что ты можешь указывать мне! Дочери бога! Кто ты такой и по какому праву считаешь, что говоришь правду, в которую призываешь верить?

Теперь уже Унгал пытался успокоить меня. Но это бесполезно. Сейчас я видела угрозу, и как прежде, во мне нет ответственности за убийство, за разрушение. Так я прожила много лет в одиночестве, приучив себя лишь обороняться и уничтожать, не давая возможности на исправление ситуации ничему живому. На болотной горе мне ни единого раза ничего не угрожало. Наверное, по этому сейчас Унгал так удивлён.

Гувер Рогнед нервно улыбается и взмахом руки испаряет мой ветер, который заставлял его придерживать шляпу на голове. От этого я ещё сильнее улыбнулась. В голове слышен звон. Он играет со мной. Думает, что его поверхностная магия сравнится с моей? Я ураган в этой крохотной комнате, и только ещё хоть одно лишнее слово – разнесу здесь всё. Все эти люди будут плакать и кричать, их тела будет пронизывать настолько сильный ветер, что будет казаться иглами. А потом…

Что?

В моей голове резко появляется свет, и я испуганно смотрю на себя со стороны. Вся словно призрак, качаюсь и парю, сжимаю кулаки до бела и продолжаю улыбаться. Это будто не я, а колыхающееся отражение в треснувшем зеркале.

Стой, Бирель. Что ты делаешь? О чём думаешь? Неужели за долгие годы нахождения здесь ты не подавила в себе зло и разрушение? Что с тобой происходит? Разве это больше не чуждо тебе?

– Вы безумны, ваше величество, и никогда не избавитесь от этого. Безумны, жестоки, неукротимы. Вы, ваши дети и муж будут расплачиваться за глупости Паэлиоса, – коротышка был серьёзен. – Однажды это погубит вас и вашу семью. Я лишь хотел помочь, но, судя по всему, вы действительно сильнее всех, так же как сильнее вас ваше безумие. Вас спасёт лишь смирение и уход. Вы ведь сами знаете, что лишь он может ответить на все ваши вопросы. Только тот, кому вы молитесь. Даже боги бывают неправы, Бирель. Сейчас они вами недовольны и ждут вашего сокрушения. Вы слишком долго пробыли не на своём месте, ощущая себя счастливой. Кара будет преследовать вас. Я лишь хотел помочь.

– Вон! – взорвался Унгал, но Гувер и без этого уже собрался уходить.

– Моё дело – предупредить! – напоследок бросил морской человек и ушёл со всей своей командой. – Спасибо за ночлег!

Последнее уже было лишь эхом.

Девочка, которая поёт

Бирель У-Танг.

Болотная гора.

«Правь» – мир светлых богов, божественный закон. «Навь» – обитель тёмных божеств, подземный мир, не только загробный мир, но и альтернативная вселенная, существующая по другим законам. «Явь» – явный, земной мир, мир людей.

Унгал запретил говорить о том, что произошло. А я лишь с опаской смотрела на своё отражение в зеркале. Мой идеальный мир пошатнулся, не успев обрести до конца реалистичные краски. Я боялась и знала, что в глубине души разрушительна, во мне ярость, гнев. Но с появлением детей перестала об этом думать и, казалось, запечатала в себе зло. Сейчас же всё словно в трещинах и вот-вот рассыплется. В очередной раз я на грани и совсем ничего не понимаю. Не знаю, чего именно ждут от меня. И ждут ли вообще.

Что ожидало меня в этом месте и то ли случилось? Знает об этом что-то отец? О чём говорил Гувер? Неужели это приглашение в палату? Как можно говорить о том, что мне не место на этой земле, если в обители тоже быть нельзя? Почему прошлое так пристально шагает следом и даёт о себе знать каждый раз, когда я хоть немного счастлива? Что, если я сама хочу этого?

– Неужели?.. – шепчу тихо в темноте перед сном, пока Унгал укладывает Журри в соседней комнате.

Неужели меня проговорили к смерти? Для этого я должна вернуться? Что будет с моими детьми? С народом? Я не плохая и никогда не хотела быть такой. Всё то, что во мне живет – это лишь последствия. Это ведь так, верно? Кто-нибудь верит мне? Я никогда не хотела быть плохой и не стану ей. Но есть вещи, которые способны помешать в этом. И это тоже я.

***

Прошло много лет с того момента. Я позабыла о тревоге и умиротворённо наблюдала, как моя семья радуется каждому новому дню. Это и было истинным счастьем, даже когда знала, что умру и не буду бессмертна, как боги. Уже нет.

В одну из ночей Воронвэ всё-таки явился ко мне лично и лишил божественной силы, оставив лишь магию. Она являлась символом моей принадлежности к небесам, но не более. Святые небеса для меня теперь навсегда закрыты. Весь небесный простор. Это причиняло боль. Теперь я там лишь посмешище и урод. Всех, кого лишают божественности, принято называть комелями от слова комель. Это нижняя часть дерева, которая находится выше корней. Таким образом, на святых облаках считают, что лишенцы достойны жизни лишь в самом низу, но не там, где корни. Наш удел лишь наблюдать за цветущими ветвями и не иметь возможности сдвинуться с места. Мы лишь нижняя часть чего-то возвышенного и обязаны сохранять ему прочность, ровную осанку, непоколебимость.

– Ты счастлива? – спросил верховный, укрытый тенью.

Возможно, от этого вопроса многое зависело, но я предпочла ответить честно.

– Да, благо богам, – тихо шепчу.

– Не смей! – зло шипит на меня Воронвэ, делая шаг навстречу лунному свету. – Даже и не думай говорить о том, что происходящее с тобой – это воля Богов! Ты здесь уже столько лет и всё никак не поймёшь, что это место непредназначенное тебе! Сколько раз я посылал знаки и предупреждения? Но нет. Ты настырно продолжала ждать и молча требовать, чтобы я пришел сам. Неужели ты совсем не понимаешь, чем это чревато для всех тех, в ком ты сеешь напрасную надежду, любовь? Это глупо, Бирель. Ты такая же, как твои родители. Творишь, что вздумается, и не думаешь о последствиях! Этого всего не случилось, если бы твои родители сразу подняли тебя в Верховную палату. К остальным!

– Они любят меня! – закричала я, роняя кристальные слёзы.-Они хотели для меня только лучшего! Не осуждайте их волю, пожалуйста!

Его длинные светлые волосы лежат на полу, как притихшие змеи, вальяжно свернувшись клубками вокруг густого подола тёмных одеяний. Сидя перед ним на коленях, я в который раз ощущала страх и желание исчезнуть, лишь бы не находиться в поле зрения этих глаз. Сколько себя помню, его тень всегда где-то мелькает и наводит ужас, который перехватывал дыхание и леденил душу. Впервые за долгое время я снова почувствовала рядом присутствие кого-то более сильного. Мне было ненавистно это чувство. Я ненавидела быть слабой, только по этому убивала людей, находясь в обители. Мне было важно ощущать себя всемогущей, той, которую не посмеют обидеть или предать…

– Любят? – произносит тихо Воронвэ и наклоняется, роняя свои пряди на моё каменное лицо. – Бирель, как давно ты мечтаешь о смерти? Неужели ты и правда думаешь, что я такой же, как твои муж и дети? Думаешь, я поверю в эту наигранную улыбку, в которой ты прячешь желание свернуть им шеи? О, я прекрасно тебя понимаю и помню, какой ненавистью горели твои глаза, когда ты еще была в обители. Я помню, как ты улыбалась, когда топила людей в болотах. Как смеялась, хлопая в ладоши, когда детскую невинную, заблудившуюся плоть рвали дикие медведи. Ты ведь тоже всё это прекрасно помнишь. Не так ли? Сама прекрасно знаешь. Знаешь, почему нужно вернуться, подняться в палату и занять свое место! Природа беспощадна и неукротима. Она вольна делать то, что пожелает, обязана сохранять баланс и возобновлять пересохшие истоки бытия. Но ты решила, что собственное счастье важнее. Так нельзя, Бирель. Есть на святых небесах вещи, которые обязаны быть тем, чем являются. Ты не сможешь стать чем-то другим. Неужели ты и правда хочешь и меня убедить в том, что изменилась?

– Замолчи! – кричу я, хватаясь руками за лицо, ногти зло впиваются в кожу. – Замолчи! Замолчи! Замолчи!

Он так жесток. Слова, словно лезвия режут медленно, нацелены на боль, а не на глубину пореза. Меня буквально разрывает на части от боли, обиды и злости. Я не в состоянии поддаться полностью мыслям о том, что поступила неверно, что обрекла многих на страдание и смерть.

– Чем дольше остаёшься здесь – тем хуже делаешь всем, в том числе и себе. Мне жаль видеть тебя такой. Я не хочу этого, но ты прекрасно знаешь, что происходит с комелями. Ты покинешь Явь и попадёшь в Навь. Правь лишила тебя божественности, но я могу помочь…

– Тогда почему Навь, находящаяся под вами, слепо верит, что на всё воля Воронвэ? Как вы можете винить меня и мою семью, когда это результат ваших решений? По какой причине мои родители решили, что их дочь будет в безопасности здесь? – кричала я, смотря в пол и щурясь от злости.

Тишина.

В тот момент я поняла, что осталась в комнате одна. Лишь лёгкий ветерок тихо шепчет о нахождении здесь кого-то кроме меня в прошлом.

Воронвэ говорил о мире, в котором существуют не все. В который верят лишь знающие боги, Комели или жители других миров, посвящённые в веру. Земля, на которой росли мои дети, была другой. Исключением из бытия сего. И всё потому, что боги никогда не спускались на неё. А если и спускались, то не дарили людям веру, знание и уходили, равнодушно отводя взгляд от жаждущих сердец. Нет моей вины в том, что отец хотел подарить этой земле Бога и привести сюда Явь.

Я обрела новые ценности и перестала с теплом вспоминать о прошлом, наблюдая за отцом через камень памяти. Неподвижен. Снова. В плену тишины и одиночества. Опять его настигло что-то необъяснимое и могущественное. Как бы мне хотелось, чтобы он хотя бы на минуту оказался рядом.

Прости, это моя вина. Ты снова бездушен и твёрд, лишён возможности жить, как раньше, до моего появления. Я разозлила Воронвэ, в очередной раз наслав беду на обитель.

С тех пор всё изменилось, я многое потеряла и пыталась думать лишь о том, что обрела. Род болотного бога прерван, усыплён, закрыт от глаз всего живого, среди людей и богов. Никто больше не вспомнит о нас, никто больше не помолится Паэлиосу. И в этом виновата лишь я. Это сводит с ума. Или уже свело.

***

На тот момент Самбору уже исполнилось двадцать пять, а Волибору двадцать. Нас всё устраивало. Изо дня в день я понимала, что вскоре они все покинут дом и обретут свои семьи. Запечатаю их в памяти такими. Рвущимися из родного дома на волю. Всех, кроме Журри, которая с детства была больна моими грехами. Слепа, но чувствительна к звукам, она хвостиком бродила за мной по замку даже в свои пятнадцать. Никто не мог её излечить, эти прекрасные, как зеркало, глаза были широко открыты, но не могли увидеть мир. Она невероятно чувствительна, всё трогала и пробовала, иногда горько плакала. Отчего моё сердце разрывалось на части.

– О, Журри, – я нашла её в который раз в саду, плачущую. – Моя долгожданная малышка!