Когда возвращается радуга. Книга 3

– Энн… – Ирис заботливо укутала ей ноги шалью. – Я счастлива, что ты здесь. Но я же вижу – у тебя сердце не на месте. Ты ведь сбежала тайком, да? Иначе чинно-мирно приехала бы в карете, как знатная госпожа, и белым днём. Ну, давай, рассказывай.

– Что с тобой поделать…

Маркиза со вздохом осушила пиалу, сбросила, наконец, меховую накидку и отстегнула пелерину с платья.

– Теперь жарко… Слушай же. Ты так восторгалась Генрихом, и всё не верила, когда я тебе говорила, что король – не мужчина. – Она смешалась. – Я хотела сказать – в первую очередь он государь, а потом уже рыцарь, кавалер, и прочая, и прочая. Такие, как он – люди особого вида, они и на мир, и на остальных людей смотрят по-другому. Не сказать, что плохо, просто иначе. Для страны это, может, и хорошо, а вот для нас с тобой…

Ирис переполошилась.

– Он тебя оскорбил? Унизил?

– Ах, нет. Почти нет, если не считать унижением разговоры о предстоящей женитьбе на Бриттании и этой рыжей Бесс. Но с этим я давно смирилась, и знаю, как жить дальше. Речь сейчас не обо мне.

И вот, собравшись с духом, Аннет выложила подруге все подробности разговора в Лабиринте, подслушанного ими со Старым Герцогом.

– Я подумала: ты должна это знать, – добавила после паузы. – Ужасно быть куклой, за которую всё решают. Да, случается, что женщине порой просто некуда деваться; тут-то и выходят за того, кого предложили, будь он даже старый, больной и горбатый. Смиряются, и терпят, и живут. Но мы-то с тобой свободны! По какому праву эти мужчины решают за нас? Мы свободны, Ирис!

– Вот и матушка Камилла говорит о том же, – пробормотала феечка и спрятала лицо в ладонях. – Ох, как это всё…

Щёки горели, и не из-за тепла камина.

Так вот для чего, вернее, для кого обихаживалось женское крыло в доме де Камилле! Не для гостьи – а для будущей жены.

А ведь она было совсем простила Филиппу его бестактность, решив, что он приглашает её в свой столичный особняк всего лишь от избытка гостеприимства! Возможно, даже набравшись восточных обычаев, где для почётного гостя не жалели самого лучшего… А оно вот как, оказывается. И его постоянное, хоть и ненавязчивое, внимание, и прогулки по Роану, и интересные беседы…

И странное нежелание стать её крёстным… Разумеется, ведь тогда он не смог бы на ней жениться!

– Ну почему они все… – начала с горечью. – Все думают о себе, будто настолько неотразимы, что женщины сами на них виснут и за счастье почитают быть им подаренным… Аннет, неужели они все – павлины? И даже твой Генрих? Ой, прости!

Маркиза фыркнула.

– А что – Генрих? Он и есть главный павлин среди всех. Наверняка возле каждой цыпочки хвост распускает.

– Не скажи. Говорят, у него уже давно нет фаворитки.

– А-а, не верю. Возможно, он слишком хорошо её прячет. – Аннет дёрнула плечом. – Не хочу больше о нём… Но ты – ты не удивлена? Я-то думала, моя очередь отпаивать тебя чаем и чем-нибудь покрепче.

– Я не привыкла к вину, да и не хочу привыкать, – слабо улыбнулась Ирис. – Печально, конечно, что всё так складывается, неприятно, но… Да, не удивлена. Было бы странно, если бы меня не попытались использовать в политических целях. А я-то удивлялась, почему султан разрешил мне, наконец, называться настоящим именем…

Задумавшись, повертела в руках фарфоровую чашку.

– А ведь Филипп, в сущности, неплохой человек. И очень сильный. Столько лет сопротивляться привороту, да ещё постоянно подпитываемому, не каждый сможет. Я лишь недавно поняла – или мне показалось, что поняла – отчего он такой бесстрастный. Он настолько привык держать в узде чувства, что теперь, когда сбросил оковы чужой воли, остаётся таким же по привычке. Это уже часть натуры. Но он оттаивает, правда, Аннет, я вижу!

Она смешалась, опустила глаза.

– Он тебе нравится? – прямо спросила подруга.

Ирис покачала головой.

– Не более остальных. Мне нравится и маршал Винсент, и герцог Жильберт – вот прекрасные образчики мужчин; отчего-то кажется, что уж они никогда и никому не позволят распоряжаться женским сердцем и судьбой. Я, должно быть, наивна, да?

– Так, самую малость. Помнишь, я рассказывала, что, по приказу Генриха, мне должны были подчистить память, а затем выдать за достойного человека? Так вот, этим «достойным» назначили Винсента, и он уже чуть было не посватался… – Она фыркнула. – Матушку Аглаю сразил бы удар! К счастью, ни до первого, ни до второго не дошло.

Ирис вздохнула.

– Что это мы всё чай да чай пьём? Ты, наверное, проголодалась. Давай, попросим Мэг принести что-нибудь на ужин. Должно быть, лететь от Эстре до Лютеции долго и утомительно…

Ей удалось сохранить лицо и не расплакаться при Аннет. Давно её так не обижали. И даже то обстоятельство, что Филипп в конце концов отказался от навязанной женитьбы, мало того – рискнул головой, переча королю, не утешало. Согласился же он изначально с приказом государя, и был готов жениться на безродной вдове, хоть и небедной – но ведь она прекрасно помнит, каков он сноб! Ага, значит, стоило ей стать признанной принцессой, дочерью Баязеда – и сиятельный граф тотчас воспылал к ней великой любовью, не побоявшись заговорить о её свободе выбора!

Теперь она понимала, что значит – быть пешкой в чужой игре.

Она ещё выплачется. Но не сейчас. Позже.

…Отправляясь в тайное путешествие со Старым Герцогом, но стараясь скрыть своё отсутствие втайне от возможных соглядатаев короля Аннет разыграла недомогание. Анри с двумя верными горничными поддержат видимость, будто мама-маркиза занемогла, слегка простудилась, и желает провести в постели два-три дня, никого не принимая: причуда, вполне естественная для благородной дамы. Поэтому ничто не помешает ей побыть здесь с Ирис подольше и дождаться Армана д’Эстре, отбывшего на какую-то важную встречу. Правда, есть у неё в Лютеции ещё одно небольшое дельце…

Упоминая о деле, она отвела глаза. Ирис женским чутьём поняла – лучше не спрашивать.

Конечно, для маркизы нашлась в этом доме чудесная маленькая спальня, такая же уютная, как и хозяйская. Но почти до рассвета подруги секретничали – то за очередным чайничком зелёного чая, то за крошечными рюмками травяного ликёра – подарка матушки Констанции; и говорили, говорили… О негодяях мужчинах и о том, что глупые женщины им всё прощают; о женской гордости и о вещах, которые всё-таки прощать нельзя, о несправедливости судьбы, сводящей не тех, не там и в не то время. Конечно же, плакали. И утешались, говоря себе: может, не такие уж они и павлины? Есть в них что-то хорошее…

Такова уж женская дружба, редкая, но на века. Выговоришься – и исцелишься сердцем и душой. И вновь прекрасна и безмятежна…

Заснула Ирис лишь под утро. И снились ей на новом месте три прощальных письма эфенди, в которых, как казалось, она упустила что-то важное, дикий, заросший буйной зеленью остров в океане, и суровый разноглазый взгляд Хромца.

Глава 4

Назар шёл по бесконечно длинному тоннелю, сжимая в одной руке, подрагивающей от усталости, фонарь, другую не снимая с рукоятки хозяйкиного кинжала, отчего-то заткнутого за пояс. Выходит, так и не отдал наставнику…

Впереди по кое-как обтёсанному каменному полу прыгало нечто круглое, с торчащими обрывками ниток, призывно крутилось – и словно манило, звало за собой… Тусклый свет ложился на неровные стены, сквозь клочья мха и плесени кое-где проглядывали белёсо-жёлтые неровности известняка. Пахло сыростью и подвалом. Впереди, там, куда уводил подпрыгивающий мячик, царил мрак, отступающий с каждым новым шагом, но открывалось при этом немногое – всё те же стены узкого коридора, вырубленного, казалось, в нескончаемой горе. А за спиной – Назар это знал так же ясно, как то, что бродят они в этом месте уже не первый час – смыкалась темнота.

Даже хорошо, что фонарь оттягивает руку. Значит, масла в нём пока достаточно. Вот если бы он был ещё и зачарован! Но вряд ли братья-монахи… или правильнее их называть – братья-инквизиторы? Нет, как-то не очень благозвучно. В общем, вряд ли они разменивали драгоценную святость на освящение простых фонарей, в которые достаточно залить нужное количество горючей жидкости. Да и не так много её нужно, чтобы брату Петру успеть обойти погреб, выбрать нужную бочку и нацедить вина, да отнести в трапезную…

Какой брат Петр? Какие бочки?

Мысль промелькнула – и растаяла. Всё шло должным образом, по задуманному плану…

Какому плану?

Впрочем, и это недоумение как-то быстро растворилось, словно утянутое остающейся за спиной тьмой.

Возможно, одному в этом месте пришлось бы страшно. Однако рядом, плечом к плечу, уверенно шагал побратим, и нёс бурдюк с маслом – заправлять лампу, и запасные фитили, и сухари с водой. А ещё – прихваченный из кладовки тяжёлый тесак. Уж с ним-то, не то, что с благородным кинжалом, Пьер привык иметь дело, даром, что с виду хлипкий: приходилось разрубать свиные да бараньи туши на хозяйской кухне. Лакей на побегушках – он у всего дома на подхвате…

И ещё, скосив глаза вниз, Назар увидал крутящегося возле ног пса. Явно из господского дома – высокого, статного, как конь, с длинной вьющейся шестью. Псу было не по себе. Назар чувствовал его страх и неуверенность – но в то же время и готовность вести их за собой, защищать… Этот-то как сюда попал, под землю? Зачем увязался?

Откуда-то явственно потянуло сквозняком. Лохматый мячик прыгнул вбок – прямо в раззявленную пасть новый прохода, побратимы дружно шагнули за ним… и упёрлись в решётку, закрывающую вход. Чугунные прутья с палец толщиной казались непреодолимы, но Пьер пробормотал:

– Где-то оно здесь, я по сну помню…

Пошарил на стене, нажал на какой-то выступ – и литая решётка легко, без скрежета и шороха скользнула вверх. Похоже, за подъёмным механизмом тщательно следили. Но кто? Однако сейчас Назара куда больше озаботили острые, и, кажется, даже заточенные, так характерно они поблёскивали – нижние концы прутьев, мелькнувшие при подъёме перед глазами. Вот обрушится вся эта махина вниз – и пришпилит к полу, аж косточки захрустят…