Когда возвращается радуга. Книга 3

– Точно, клубок. – Яростно почесал в затылке. – Ишь ты… Как у Бабки Ёжки, что ли? Путеводный?

* * *

Утро порой бывает щедрым на подарки, причём не всегда приятные. Гуляк и кутил оно награждает жесточайшей головной болью и сожалениями о минувшем дне, и уж тем более – ночи; пожилых людей встречает не слишком приятными ощущениями: онемевшим телом, болями в пояснице, да много чем ещё… И только молоденькие девушки и юноши долго сохраняют эту удивительную способность – радоваться каждому восходу, словно первому, долгожданному и единственному, и напрочь забывают о неприятностях дня минувшего. Для них он канул в Лету, во тьму, вместе с растаявшей ночью.

Может, так и надо?

Впрочем, Ирис не любила философствовать, во всяком случае – с утра. Верная своей привычке, она чуть свет была уже в саду, помогла проснуться захиревшим от долгого невнимания лилиям, похвалила пионы за пышность цветения, подтолкнула к росту приунывшую поросль розмарина и базилика. А ещё раньше наведалась на чердак, ибо вчера, проходя с инспекцией по убранным комнатам, туда заглянуть забыла. А вот теперь оценила по достоинству исполнительность и прилежание слуг из дома де Камилле: маленькое помещение под крышей они вычистили до блеска, старый хлам отсортировали и снесли в угол, прикрыв рогожами, а несколько круглых окошек отмыли до невидимости стекла. И уже ничто не мешало оценить по достоинству превосходный вид на солнце, восходящее над столичными шпилями и башнями, кровлями и флюгерами.

Сейчас, с одобрением оглядывая посыпанную свежим песком садовую дорожку, Ирис вновь вспомнила о вчерашних расторопных работниках, а заодно и об их господине. И смешалась. Как ей теперь к нему относиться?

За каждым знаком внимания, за очередным вежливым словом, сказанным, возможно, безо всякого подтекста или задней мысли ей теперь будет чудиться одно и то же: стремление очаровать её, увлечь и… связать замужеством. Каким бы нейтральным не было прежнее отношение к Филиппу, никуда не деться от знания горькой истины: ему приказали на ней жениться. И он согласился. Да, раскаялся, да передумал. Но попыток её обаять не оставит, ибо…

Ей вдруг стало жарко.

Ибо хочет стать достойным? Так, кажется, он сам выразился?

Означает ли это, что и впрямь его чувства сильны настолько, что он осмелился спорить с королём?

Нет, не может быть. Филипп де Камилле настолько человек долга… Он прямо-таки пропитан верностью и честью, представить его бунтовщиком невозможно. И всё же…

Вспыхнув до кончиков ушей, она, чтобы скрыть от самой себя смущение, нагнулась и принялась яростно обрывать крошечные макушки мяты – для утреннего чая. Ах, на что он ей сдался, этот граф! Она ещё с Джафаром не разобралась, а после разговора с матушкой-настоятельницей всё перемешалось в голове. Какой-то был во всём сказанном аббатисой, намёк, желание что-то приоткрыть… Зажатые в тёплой горсти, листочки пачкали ладонь соком и одуряюще резко пахли. Но Ирис о них уже забыла. Как ей во всём разобраться?

Она пришла к единственному, пожалуй, правильному выводу: вместо того, чтобы гадать, права или нет – нужно встречаться. Разговаривать. Узнавать этих мужчин больше. И слушать, слушать свой внутренний голос! Он плохого не подскажет.

Ирис вдруг вспомнила незрячую Наннет, для которой недавно составила целебные глазные капли. На душе потеплело. Как бы то ни было – Филипп добрый человек. Конечно, он давно вырос, годами не бывал на родине, а потому не удивительно, что забыл о кормилице, ведь мужчины не сентиментальны. Однако вспомнил ведь, призвал, отправил лечиться…

Чаша весов маленькой Немезиды существенно прогнулась под весом большого доброго дела, перевесив и снобизм графа, заметно поубавившийся в последнее время, и его напускное равнодушие.

Но первую чашу вновь перетянуло чувство долга, возведённое в крайнюю степень.

А в противовес ему – поиски и спасение друга, Огюста Бомарше…

Нянюшка Мэг озадаченно посматривала из окна кухни на свою голубку, застывшую с прикрытыми глазами возле грядки с травами. Сложив ладони чашечками, она то приподнимала одну, опуская другую, то меняла руки. И такое сосредоточенное выражение застыло на её личике, будто рыжая феечка никак не могла решить чрезвычайно важную задачу.

Шёпотом Мэг попросила кухарку греметь посудой потише: чтобы не мешала молодой хозяйке.

…А тем временем их ночная гостья, о которой думали, что она спокойно почивает, поглядывала из тростников за парочкой, уединившейся в лодке посреди паркового пруда. Она вся превратилась в слух. Потому что в челноке неподалеку сидел на вёслах, несмотря на ранний час, сам Его Величество Генрих. А напротив него, на простой деревянной скамейке, не покрытой даже ковриком или циновкой, внимала скупым речам рыжеволосая красавица, одетая хоть и неброско, но очень, очень дорого… Судя по блаженной улыбке, которую Аннет с удовольствием стёрла бы с этого хорошенького личика, ещё не набелённого, она просто млела от речей короля.

Охраны с ними не было. На противоположном от маркизы берегу мелькали в кустах перья на шлемах; но беседа этих двоих была приватной.

Сердце Аннет истекало кровью.

Ах, зачем, зачем она попросила Армана доставить её в Лувр? В какой-то безумной надежде, что все недоразумения между ней и Генрихом, наконец, утрясутся, улягутся сами собой, и найдётся вдруг выход из тупика, в который загнали их обязательства, она не остановилась даже перед тем, чтобы вызвать Анри на доверительный разговор. И вот сейчас поджидала его в парке. Но вместо того, чтобы откликнуться на приглашение, отправленное со Старым Герцогом, и быстрее ветра помчаться к любимой женщине, этот венценосный негодяй отправился на встречу с какой-то… рыжей кикиморой!

И теперь он говорит ей о чём-то серьёзно, и ветер сносит слова, но и без того всё ясно, потому что эти двое подаются навстречу друг другу, и их губы смыкаются. Вёсла бессильно висят в уключинах, лодку кружит, кружит на месте, пока эти двое не могут оторваться от своего мерзкого занятия…

Злые слёзы кипели на щеках Аннет.

Не сдержавшись, она всхлипнула. Попятилась. Осторожно выбралась с сухой прогалины на прочную садовую тропу. Насухо вытерла щеки. Никто и никогда не увидит, как она страдает.

Прочь.

– Сударыня! – услышала за спиной и стремительно развернулась. Он! Неужели всё-таки пришёл? И не смогла сдержать разочарования.

– А-а, это вы, мастер Жан! Простите, мне надо идти.

– Погодите…

Он приблизился вплотную. Глянул испытующе.

– Есть такое понятие, как долг государя перед отечеством…

– Ах, оставьте!

В груди Аннет задрожала какая-то струнка, но усилием воли женщина подавила её.

– Оставьте эти громкие слова, мастер Жан. Как верная подданная Его Величества, я отношусь с пониманием и одобрением ко всем его действиям. Так и передайте. Вместе с моими заверениями в величайшем уважении и почтительности.

И даже присела в придворном реверансе. В конце концов, двойник короля заслуживал не меньшего, а порой и большего уважения, ибо в последнее время Генрих, как щитом, прикрывался им от наиболее неприятных дел.

Аннет уже собиралась уйти с гордо понятой головой, когда мимо неё промелькнуло нечто светлое и пушистое. Белоснежный разноглазый котёнок прошмыгнул у её ног, повис на штанине мастера Жана и ловко вскарабкался по боковине камзола на плечо. Уставился на пришелицу голубым и жёлтым глазами.

Бывший кузнец мягко усмехнулся.

– Хотите погладить, Аннет? Говорят, разноглазые коты приманивают удачу.

– Да у меня её столько! – криво усмехнулась маркиза. – Просто девать некуда эту удачу.

Но, не устояв, погладила котёныша по пушистой спинке. И замерла, когда большая теплая ладонь накрыла её руку.

– Терпение и время поставят всё на места, поверьте, дорогая.

На миг ей показалось… Но нет: шрам над бровью от окалины, бородка совсем без проседи, а главное – та самая рука, что лежала сейчас поверх её пальцев, загорелая, с небрежно обровненными ногтями вместо холёных Генриховских – явственно подтверждали, что перед ней всё же двойник.

– Я знаю Жан. Мне не впервой терпеть, – просто ответила она. – И… спасибо.

Она больше не оборачивалась. Шла по дорожке к месту условленной встречи с Арманом, и с каждым шагом впечатывала в песок оказавшиеся пустыми надежды. Вот так. Ходить надо по земле, а не в облаках.

Бывший кузнец печально смотрел ей вслед… и перекатывал между пальцами небольшой сапфирит на цепочке. Без этого корректора внешности, что слегка менял его физиономию, делая не слишком похожим на себя самого, он не рискнул появиться перед Аннет.

* * *

И угораздило же Филиппа де Камилле попасть на этот дурацкий дружеский обед!

Впрочем, отказываться от приглашения было неудобно. Как-никак, с маркизом де Питюи они приятельствовали с детства, да и в юности порой участвовали в определённого вида забавах – правда, граф более в качестве сопровождающего, поскольку общество доступных девиц, как светских, так и полусвета, оставляло его равнодушным. Но, наблюдая за чужими ошибками, он делал выводы и не допускал ошибок собственных. Учился жизни без особых потерь для себя самого. Познавал её уроки на сторонних примерах. Так, приятной неожиданностью стало, что тот же маркиз, в оную пору ещё виконт, оказался бесшабашен и отважен не только при атаке неподдающихся предметов страсти, но и в боевых сражениях, а при очередной осаде Ла-Рошели спланировал и удачно провёл штурм, первым оказавшись на стенах оной цитадели.

Да и при дворе маркиз повёл себя достаточно умно. Немногие знали, что под маской истинного эпикурейца, вечно праздного ловца развлечений скрывались тонкий ум и наблюдательность, а также сердце, не чуждое состраданию. Именно он однажды подтолкнул Филиппа к дипломатической стезе, соблазнив тем, что пребывание вдали от вероломной Анжелики, к тому времени вторично выскочившей замуж, и погружение в тонкости интриг и государственных переговоров прекрасно отвлечёт друга от сожалений и пустых вздохов.