Когда возвращается радуга. Книга 2

Девушка переменилась в лице и опустила глаза.

– На что он мне сейчас, няня? Ты же знаешь, я в трауре. Мне украшения носить не полагается.

– Однако же…

– Не ищи, – решительно прервала её Ирис. Лучше сказать всё сразу, чем вызывать ненужные подозрения. Ещё, чего доброго, Мэг начнёт грешить на объявившегося Назарку… – Не найдёшь. Я ими откупилась.

– Да как же это!

Ничего не понимая, Мэгги вытаращила глаза. Ирис вздохнула.

– А вот так…

Аккуратно затянула шнурком горловину мешочка с валерианой.

– Очень сильный был ветер, Мэг. Очень страшный. Их корабль, – кивнула на койку со спасёнными, – у меня на глазах столкнулся с нашим. Я видела, как рвались паруса, как ломались мачты… Страшно, – повторила, глянув виновато. – А эфенди писал, что с любым Ветром можно договориться. Проявить уважение, угадать имя и предложить подарок. Они очень любят драгоценности.

Няня молитвенно свела ладони.

Она даже не усомнилась в словах названной дочери. И оттого, что безоговорочно верила, и оттого, что сама нынче слышала, как моряки во время намаза в очередной раз благодарили Аллаха за неслыханное чудо: дескать, шторм закончился внезапно, как по мановению руки; а ведь обычно в этих широтах он затягивается на неделю. К тому же, за три года жития в доме мудреца и чудесника Мэг навидалась всякого.

И кто же ещё мог догадаться спасти их всех, как не её девочка, набравшаяся мудрости от своего эфенди!

– Ах, жалость-то какая, – только и промолвила, покачав головой. – А какие подарки были… Я-то помню, как ты всё ворковала над ними, как дитя над игрушками. Вот, например, стрекоза с зелёными крылышками, ведь до чего хороша была…

– Хватит, няня!

Ирис сердито отвернулась. Сморгнула слезу.

– Оттого, наверное, у меня и получилось, – сказала, уняв дрожь в голосе. – Ветер – он мудрый, как эфенди. Распознал, что любимое отдаю.

Прикусила губу. Тряхнула рыжими кудрями.

– Всё, матушка Мэг, не будем об этом. И смотри, чтоб никому ни словечка! Сама знаешь, женщинам нельзя магичить. Мало ли что подумают!

– Молчу-молчу!

Мэгги торопливо перекрестилась, украдкой по привычке оглянувшись, и, всё ещё покачивая головой и сокрушённо бормоча слова сожаления, вернулась к своему занятию.

Ей удалось подобрать несколько кафтанов для незнакомки, а из одного, отороченного мехом, она надумала выкроить наряд для мальчика. Здесь, в море, солнце пока жаркое, но с каждым днём, по мере приближения к берегам Франкии, оно всё меньше греет, надо бы потом пересмотреть и сундук с тёплой одеждой…

Незадолго до вечерней трапезы, когда Али ловко разгружал принесённый с кухни поднос на низкий столик, заглянул уставший донельзя Огюст Бомарше. Глянул на ширму, прикрывающую спящих, устало опустился на подушки для сиденья.

– Али, это, конечно, не по правилам обеденного этикета, но налей мне сперва шербета. Благодарю.

Осушил внушительную пиалу, перевёл дух.

– В горле пересохло… Я ненадолго, крестница. Хотел справиться о том, как там наши гости. Похоже, они угодили в переделку, и если бы не это крушение – неизвестно, что ждало бы их дальше. Невольничий рынок, не иначе…

Ирис с Мэг ахнули в один голос.

– Да-да. Представь, корабль, на котором их везли, оказался пиратским. Ну, не явным, конечно. У одного из молодчиков обнаружилось каперское свидетельство. Это надо вовсе ополоуметь, чтобы сунуться с ним на пути караванов, бороздящих пути из Османии во Франкию и обратно. Подданные Великого Султана очень не любят нахальных бриттов, это факт, а уж «джентльменов удачи» и подавно.

– И что теперь с ними будет?

– С пиратами-то? Не думаю, что в Марселе их ждут с распростёртыми объятиями; но куда больший счёт им могут предъявить в Константинополе.

– Нет, что с нашими гостями? – нетерпеливо перебила Ирис. – Они же не… не имеют отношения к этим негодяям?

– Что ты, Ирис-ханум, разве ты не видела, что у дамы на запястьях следы от верёвок? Да и на шее… Хм. Их явно удерживали силой. Наверняка похитили. Но… тс-с-с…

Бомарше, приложив палец к губам, поднялся и на цыпочках приблизился к ширме. Осторожно заглянул за перегородку.

И надо же случиться совпадению, что именно в этот миг «спящая красавица» открыла глаза…

Ирис этого не видела, но заметила, как остолбенел её друг.

Внезапное узнавание – вот что читалось на лице дипломата.

Машинально придерживая на груди покрывало, женщина смотрела на него, приоткрыв от изумления рот. Затем в страхе оглянулась. Обнаружив рядом с собой спящего ребёнка, успокоилась. И приложила палец к губам в понятном всему миру знаке молчания.

Огюст Бомарше так и впился взглядом в её сына. Узнавание на физиономии дипломата сменялось явным смятением.

– Не может быть, – прошептал он. – Не может такого быть… А я уже отпустил всех голубей. И не сообщить…

***

Почтовых голубей отпустил с посланием не только консул Бомарше, но и капитан Джафар. Быстрокрылые птицы были приучены летать по ночам, дабы не попасться хищникам, а потому и дипломат, и опытный мореход сперва дали им прийти в себя после штормовой трёпки, а потом уже, составив каждый своё донесение, да не в одном, а в трёх экземплярах, привязали к лапкам – и отпустили в ночную тьму, взывая каждый к своим богам, чтобы не встретились по дороге ни ястреб, ни альбатрос, ни злые шквалы, ни шальные стрелы-пули.

По расчётам франка и османца маленькие курьеры должны были добраться до консульства и резиденции королевского представителя в Марселе не менее чем за полтора суток. Это при лучшем раскладе, отдыхая на мачтах встречаемых кораблей или на крошечных островках. Да ещё при условии, что в полёте не застигнет дождь. И даже в случае недоброго стечения обстоятельств хотя бы один из шести посланцев принесёт добрую весть о том, что с «Солнцеподобным» и его ценным грузом всё в порядке, что совсем скоро, дня через три-четыре при хорошем ветре он войдёт в Марсельский порт, буде на то воля Всевышнего. Хотя бы один из шести. Маленькие отважные птички, переносящие нужные сведения иногда почти за тысячу лье, причём, гораздо быстрее самого выносливого курьера, ценились баснословно дорого – порой, за одного голубя просили до тысячи золотых монет! Но и пропадали нередко, ибо врагов у них хватало, да и мать-природа не всегда играла на их стороне. А сколько отважных вестников гибли в кошачьих когтях или от мальчишеских рогаток, опустившись, порой, напиться у колодца или лужицы!..

Поэтому-то послания и готовились в нескольких копиях.

Но в этот раз словно чья-то невидимая рука разгоняла перед сизокрылыми птахами препятствия. Впрочем… рука осязаемая: невидимое, но хладное, вымораживающее дыхание, упреждая вестников, заставляло убираться с линии полёта и ястребов, и летучих мышей, отклоняло зарождающиеся смерчи и тайфунчики, разгоняло облака. И уже к вечеру одна троица пернатых вспорхнула в окошко голубятни османского посольства, а о второй торопливо докладывали Филиппу де Камилле, с которым недавнишний шторм, натворивший дел в караване, сыграл забавную шутку: оторвал от основного сопровождения и пригнал прямёхонько к родным берегам. Оттого-то и появился он во Франкии раньше всех, и ходил мрачный, как туча, пока не получил долгожданных известий от Бомарше. После чего помчался к королевскому представителю, за разрешением воспользоваться Старым Порталом, дабы незамедлительно передать Его Величеству Генриху добрые вести.

…Вестников обычно награждали. Вот и получил посол награду… Высочайший приказ жениться

Кто ж знал, что один взгляд синеглазой распутницы ввергнет душу Филиппа в пучину тягостных раздумий и сомнений? И даже воля монарха покажется ему деспотичной и недостойной просвещённого времени? Ох уж, эти женские очи…

Зато его король не колебался ни секунды. Решение правильное. Женившись, граф де Камилле, подобно легендарному Александру, одним махом разрубит Гордиев узел проблем: продолжит, наконец, угасающий род, ибо после смерти старших бездетных братьев остался единственной надеждой больного отца; накрепко привяжет к Франкской земле рыжекудрую османочку с прилагающейся к ней сокровищницей мудрости. (А он, Генрих, этим самым утрёт нос выскочке Бесс)… Франко-османский брак дополнительно скрепит мирный Договор между двумя державами, как бы ни кривилась при этом Бриттания. И, что немаловажно, его давнишний друг поборет, наконец, нездоровую страсть, снедавшую его со времён отрочества и неудачной помолвки.

Да. Франкии не нужны озабоченные сердечными недугами дипломаты. В сердце посла должна гореть единственная любовь – к своей стране.

Ну, и к королю, конечно, но сие касается всех подданных, независимо от лиц.

А потому, желая ускорить, так сказать, процесс отвязки нездоровой привязанности от своего протеже, Его Величество не отказал в аудиенции графине де Камю, той самой синеокой прелестнице, предательнице; несмотря на то, что подобной чести – немедленного приёма – многие высокопоставленные лица дожидались неделями. Прямо сейчас, в данный момент, он желал поговорить с этой особой – и проставить жирный крест на её возможных надеждах и планах. А что последние, касаемые бывшего обманутого жениха, пестуются и лелеются, Генрих не сомневался.

– Проходите, сударыня, – сухо бросил он застывшему в дверях воздушному созданию. Особа, что ни говори, была хороша, дивно, сказочно хороша и свежа; но последние несколько лет женские чары на короля не действовали. После загадочной гибели Дианы де Монферрей, последней фаворитки, его постель никто не согревал, и двор давно уже терялся в догадках: неужели Его Величеству так запала в сердце изменница, замеченная в связях с бриттами, что он не в силах её позабыть? Или так блюдёт верность невесте Елизавете? Хм-м… Семь лет блюдёт, а при неземной любви, предполагающей подобную верность, давно бы мог и жениться. Нет, что-то здесь не так. Либо же…