Америка-Россия. Холодная война культур

В понимании отцов-основателей и вслед за ними практически всех американцев стремление к расширению власти является частью человеческой натуры, настолько сильной, что жесткие барьеры в обязательном порядке должны быть воздвигнуты на пути личных амбиций, притязаний и посягательств, угрожающих свободе институтов. Порядок и благополучие изобилуют, когда политические институты и люди, ими руководящие, добропорядочны и благоразумны. Беспорядок и несчастье происходят из порочных институтов или развращения доброкачественных институтов амбициозными, интригующими, коварными людьми. Контролирующую функцию несет народ. По словам Томаса Джефферсона, «Любое правительство дегенерирует, когда оно доверено только правителям. По этой причине только сами люди могут быть надежными хранителями власти»[44 - Thomas Jefferson. Notes on the State of Virginia, 1782.].

Правительство в Америке с самого начала виделось как неприятная, неизбежная необходимость. «Общество в каждом государстве – это благо, но правительство, даже в лучшем своем состоянии, есть необходимое зло, а в худшем – неприемлемое зло», – устанавливал Томас Пэйн в трактате о правительстве в 1776 году. Далее Пэйн разъясняет: «Общество создается нашими желаниями, правительство – нашими пороками; первое содействует нашему счастью позитивно, объединяя наши привязанности, второе – негативно, ограничивая наши изъяны»[45 - Paine Th. Of the Origin and Design of Government in General.Common Sense, 1776.]. Александр Гамильтон в 1787 году на вопрос, зачем нужны правительства, отвечал: «Потому что людские страсти не подчиняются диктату разума и справедливости без принуждения»[46 - Alexander Hamilton. The Federalist. December 1, 1787.].

Будучи представителем и попечителем интересов народа, правительство не имеет автономной жизни, и существует оно только до тех пор, пока народ в нем заинтересован. Декларация независимости установила, что, как только правительство перестает удовлетворять требованиям управляемых, люди «имеют право изменить или свергнуть его и учредить новое правительство». Президент Авраам Линкольн при инаугурации определял лимит собственной власти: «Эта страна, со всеми институтами, принадлежит народу, населяющему ее. Как только они устают от существующего правительства, они могут использовать свое конституционное право исключить его элементы или свергнуть его»[47 - Abraham Lincoln. First inaugural address. March 4, 1861.]. Выразитель наиболее консервативных позиций традиционного республиканского недоверия государству президент Рональд Рейган декларировал в прощальной речи в 1989 году: «“Мы, Народ”[48 - Выражение «We the People of the United States» открывает Конституцию.], говорим правительству, что делать, а не оно нам. «Мы, Народ» являемся водителем – правительство это автомобиль. И мы решаем, куда он должен направляться, каким путем и с какой скоростью».

Основным предметом надзора граждан за правительством является то, насколько верно оно реализует основополагающие принципы государства.

Отношение американского общества к власти представляет живейшую демонстрацию врожденного национального недоверия к ней и пропасти между идеалами и действительностью: между тем, как «должно быть», и тем, как «есть». Две трети американцев считают американскую «государственную систему хорошей, но работающих в ней людей некомпетентными». Половина американцев считают, что простые граждане «не имеют большого влияния на действия правительства», что подтверждается самой низкой в развитом мире явкой на выборы. Каждый пятый американец не верит, что «когда правительство берется за решение проблемы, проблема будет решена»[49 - The State of Disunion: 1996 Survey of American Political Culture, University of Virginia.]. Причем наиболее разочарованы в государстве и обеспокоены состоянием системы не самые бедные американцы, а белое образованное население страны, ее средний класс.

Американская традиция жестко ограничивает роль и полномочия правительства. Теоретическая основа этого принципа была заложена родоначальником либерализма Джоном Локком: отношения между государством и индивидом, по Локку, – это в чистом виде правовое и экономическое удобство, затрагивающее только практические аспекты существования. Томас Джефферсон, став президентом в 1801 году, определял: «Мудрое и бережливое правительство сдержит людей от нанесения вреда друг другу, а в остальном оставит их свободными регулировать их собственное стремление к деятельности и совершенствованию и не лишит заработанного хлеба – в этом сущность правильного правительства». Джефферсон добавляет, что правительство должно препятствовать не только попыткам одних людей нарушать права других людей, но и ограничивать самое себя от уменьшения индивидуальных свобод граждан. Полвека спустя Авраам Линкольн подтверждал: «Легитимная цель правительства состоит в том, чтобы делать для сообщества людей то, в чем они нуждаются, но совсем не могут или достаточно хорошо не могут сделать сами – по отдельности в своем личном качестве. Во все то, что люди могут сделать для себя самостоятельно, государство вмешиваться не должно». Исследование общественного мнения, проведенное Университетом штата Вирджиния в 1996 году, демонстрирует, что 61 % опрошенных считают, что лучшее правительство то, что меньше правит. За сокращение федерального и региональных правительств выступают 64 % опрошенных; 63 % опрошенных считали, что «федеральное правительство контролирует слишком большую часть нашей повседневной жизни»[50 - Ibid.].

Безальтернативность демократии

Безальтернативность и преемственность демократической системы наряду с исключительной гибкостью составляющих ее элементов обеспечивают устойчивость системы. Дебаты о демократии могут быть остры и непримиримы, но они касаются деталей системы и ведутся ради улучшения ее функционирования. Основополагающие принципы никогда не ставятся под вопрос, и возможность применения других систем всерьез не обсуждается.

«Пусть никто не думает, что национальные дебаты означают национальное разногласие»[51 - Lyndon В. Johnson. Commencement address. National Cathedral School, Washington DC, June 1, 1965.], – предупреждал президент Линдон Джонсон. Непрекращающаяся острая полемика между политическими партиями, экспертами и простыми гражданами разворачивается исключительно внутри консенсуса о демократическом строе. Преемственность системы прочитывается даже в ежедневной прессе, где при обсуждении текущих проблем и задач участники дискуссий ссылаются на основополагающие документы и утверждения основателей нации, исходные формулировки которых и по сей день служат мерилом и эталоном либерально-демократических принципов.

Ведущий историк либеральной традиции Луис Хартц (1919–1986) считал, что американский консенсус берет начало в учении Джона Локка. Американское государство, по словам Хартца, «началось с Локка, развивалось с Локком и остается с Локком, ценой абсолютного и иррационального пристрастия» к нему[52 - Hartz L. The Liberal Tradition in America. New York: Harcourt,1991. P. 6.]. Сила либеральных идей Локка была продемонстрирована и неудачной судьбой тех, кто мог бы бросить ему вызов. Федералисты, выходцы из высших слоев общества, и партия вигов, не сумевшие обосновать правление элитой, свернули свои аргументы и заявили, что классов в обществе не существует. Лидеры Юга, такие как Джон Калун (John Calhoun), отстаивали рабство через обреченные на провал призывы к разуму и договору, понимая, что «божественное начало» всех людей отрицает подневольность – но одной рациональной логики никогда не было достаточно для убеждения американцев.

Понятие «либерализм» в данном контексте используется в своем изначальном определении – как политическая философия, подчеркивающая ценность индивидуальной свободы и роль государства в защите прав граждан. По мнению Хартца, дух либерализма настолько проник в американскую индивидуальность, что весь спектр политических мнений зиждется только на нем. Политолог Алан Вулф, продолжая аргументацию Хартца, констатирует, что в Америке кроме либералов никого нет[53 - Wolfe A. Nobody Here but Us Liberals // The New York Times. 2005. July 3.].

Подобную политическую однородность многие историки объясняют в первую очередь отсутствием феодального периода при становлении Америки (в то время как в России отсутствовал либеральный период). Хартц подчеркивает, что Америка не знакома и с революционной традицией, которая в Европе ассоциируется с французской революцией. Как отмечал Алексис де Токвилль, великое преимущество американцев состоит в том, что они пришли к демократии без испытания демократической революцией: «они рождены равными, вместо того чтобы становиться ими». Вследствие отсутствия революционной традиции отсутствовала и контрреволюционная традиция: без Робеспьера не могло быть Мэстра[54 - Максимилиан Робеспьер – самый известный из лидеров французской революции 1789 года. Граф Жозеф-Мари де Мэстр (1753–1821) – адвокат, дипломат, писатель и философ, один из лидеров контрреволюционного движения и авторитарного консерватизма в годы после революции.].

Заключение Хартца выражает общепринятое убеждение: никакая другая идеология, в особенности европейские марксизм и социализм, не могли бы прижиться на американской почве: индивидуализм, отсутствие феодальной, революционной и контрреволюционной традиций, при сокрушительной убедительности учения Локка, исключили возможность их развития. Неизменность либерально-демократического строя Америки резко контрастирует с разнообразием политических систем в Европе, где монархии варьировались между просвещенным вариантом и абсолютизмом, социалистический строй в разной степени развития был установлен во многих государствах, а коммунизм для некоторых служил идеалом. Россия, безусловно, держит первенство по количеству экспериментов с политическими системами.

Помимо исторических обстоятельств незыблемость либерально-демократического выбора Америки утверждается уникальной особенностью – божественным характером ее источника. Поскольку Бог вечен, вечны свобода и права человека. Как не ставится под сомнение существование Бога, так не ставятся под сомнение свобода и права человека. Системные ценности для американцев настолько очевидны, настолько «в крови», что факт написания Конституции государства со ссылкой на Творца в первой строке остается незамеченным. Один из немногих людей, отметивших этот факт, английский писатель Гилберт Честертон, говорил: «Для демократии нет другой основы, кроме догмы о божественном происхождении человека».

Происхождение демократии «от Бога» дает политической системе религиозный оттенок. В демократию американцы верят. Демократия в Америке – это гражданская религия. Честертон назвал Соединенные Штаты «нацией с душой церкви». В России самодержец обладал сакральностью, потому что был единственным помазанником божьим. Америка была построена на идее происхождения всех людей от Бога, и поэтому сакральность распространяется на весь демос. Демократия в Америке сакральна, как сакральна была в России монархическая власть.

Однако безусловное доминирование либерально-демократической идеи несет в себе опасность. По словам Хартца, навязчивая сила либерализма столь велика, что парадоксальным образом она создает угрозу самой свободе. Основная этическая проблема либерального общества состоит не в тирании большинства, как опасались многие, но в «тирании мнения». Истерия, которая время от времени охватывает Америку и которую ни одна другая западная нация не могла понять, предполагает наличие уникального механизма: «когда либеральное сообщество сталкивается с военным и идеологическим давлением извне, оно трансформирует эксцентричность в грех»[55 - Hartz L. Op. cit. P. 11–12.]. Либерализм способен превратиться, пишет Хартц, в «колоссальный либеральный абсолютизм», который воспрепятствует конструктивным действиям в мире, отождествляя неясное с недобрым, и (…) вдохновит истерию внутри страны, порождая тревогу там, где существует неясность». Те, кто неистово настаивает на чистоте американской традиции, особенно восприимчивы к болезни политического экстремизма, говорил Хартц как раз в тот момент, когда только начинала разворачиваться антикоммунистическая кампания сенатора Джозефа Маккарти.

Устойчивость и долговечность системы обеспечиваются также исключительной гибкостью ее параметров, которую отцы-основатели нации мудро заложили в основополагающие документы. «Я понимаю, что законы и институты должны идти рука об руку с прогрессом человеческого разума…По мере того как делаются новые открытия, раскрываются новые истины, изменяются обычаи и мнения вместе с изменением обстоятельств, институты должны следовать ритму времен», – предусматривал Томас Джефферсон[56 - Dewey J. Freedom and Culture. Amherst. New York: Prometheus Books, 1989. P. 120–121.]. Джордж Вашингтон в 1796 году формулировал основной принцип политической системы как «право людей создавать и изменять устройство его правительства»[57 - George Washington. Farewell address to the People of the United States. September 17, 1796.]. Чтобы это предписание не было понято превратно амбициозными правителями, Джефферсон уточнял: «Идея, что институты, созданные для пользования нации, не могли быть изменены или преобразованы, даже для того, чтобы служить своим целям, (…) может быть полезной мерой предосторожности против злоупотреблений монарха, но совершенно абсурдны по отношению к самой нации».

Джефферсон приблизительно наметил ритм изменений: каждое поколение имеет право выбирать для себя форму правительства, наилучшим образом повышающую его счастье. Основной документ, Конституция Соединенных Штатов Америки, будучи самой давней действующей конституцией в мире, с момента вступления в силу 4 марта 1789 года, получила 27 поправок. В отличие от других государств поправки к Конституции в США не изменяют и не удаляют принятый текст, а добавляются к нему, подтверждая таким образом незыблемость исходных посылов.

Практическое функционирование государственной системы

Помимо вышеописанных фундаментальных особенностей американской либерально-демократической системы стоит также отметить несколько свойств ее практического функционирования.

Система сдержек и противовесов, ключевая характеристика американского государства, определяет все практическое функционирование политической конструкции. В стремлении обеспечить свободу и более всего опасаясь тиранической концентрации власти в одних руках, основатели государства создали такую архитектуру, которая выдержала все действующие элементы системы в постоянном противоборстве. По сути правительство было построено так, чтобы каждая его часть препятствовала работе других. В соперничестве ветвей и институтов правительства «сдержки» и «противовесы» подразумевают право, способность и ответственность каждого подразделения следить за деятельностью других и использовать свои полномочия для ограничения их власти.

Такая конструкция действительно позволяет избежать тирании какой-либо одной группы. Но, с другой стороны, она понижает эффективность системы, увеличивает число и сложность бюрократических процедур и далеко не гарантирует от совершения значительных ошибок, а в крайнем случае может привести к параличу государственного механизма. При всех существовавших сдержках и противовесах небольшая группа неоконсерваторов успешно провела решение о войне в Ираке, за последствия которого нация будет платить еще очень долго и дорого.

Основное отличие американской бюрократии от российской состоит в том, что при сравнимом – гигантском – весе она выстроена так, чтобы свести к минимуму человеческий фактор: система безлична, процедуры ее сухи как алгоритмы, процессы автоматичны и автоматизированы.

Государствообразующий слоган «правительство законов, а не людей» подразумевает снижение личного влияния функционеров на процессы, строгое применение законов, следование установленным процедурам без каких-либо исключений и обезличенность взаимодействия функционеров и граждан, что вместе взятое придает взаимоотношениям граждан с государством автоматичный и даже роботизированный характер. Ни индивидуальная рефлексия, ни эмоции не имеют места в бюрократическом процессе. В сравнении с характерными российскими чиновниками, с которыми всегда можно «договориться», американские чиновники – сущие роботы, а попытки вывести разговор за рамки установленного алгоритма и «повлиять» на них материально грозят тюремным сроком.

Обезличенность взаимодействия между чиновником и гражданином действует с обеих сторон: чиновник сводится к функции, утрачивая в рабочее время свои человеческие особенности, а гражданин для чиновника представляет собой запрос для обработки, но не живую личность с эмоциями и надеждами. Подобная практика имеет в преимуществах объективность, надежность и предсказуемость; в недостатках-догматизм, доходящий до абсурда, когда написанные правила применяются вопреки здравому смыслу и в противоречие реальности. Механичность процессов и процедур также играет важнейшую роль в минимизации возможностей для взяток и коррупции. Автоматизм процедур повышается с использованием почты и Интернета, через которые сегодня производится большая часть взаимодействия граждан с государственными органами.

Уровень компетентности чиновников и эффективности правительства является перманентным объектом критики как со стороны граждан, так и со стороны самих чиновников. Госсекретарь Джордж Шульц так описывал свой опыт работы в государстве: «В бизнесе я научился быть очень внимательным, поручая задачи сотрудникам, потому что, с высокой вероятностью, они исполняли то, что им было поручено. В правительстве нет нужды об этом беспокоиться». Особенно ярко дисфункция федерального и регионального правительств проявилась во время ликвидации последствий урагана «Катрина» в конце августа 2005 года, когда несогласованная работа чиновников создала риск для жизней тысяч людей.

Свобода и права человека

Видение свободы в американской системе ценностей созвучно видению демократии. В массовом сознании элементы либерально-демократического кредо накладываются один на другой, и термин «свобода» может использоваться в значении терминов «демократия» или «гражданские права».

Свобода является всепроникающей характеристикой, действительной для всех сфер жизнедеятельности. Политическая свобода представляет собой право и возможность самоопределения как выражение индивидуальной воли. В Америке индивидуализм и либерализм связывают понятие свободы с индивидуальной свободой от внешнего принуждения и с невмешательством государства в индивидуальные «поиски счастья» человеком – при условии, что свобода других тем самым не ограничивается. В Европе и в России социалистическое мировоззрение отождествляет свободу с равенством, ибо свобода без равенства сводится к доминированию сильнейшего и делает акцент на возможности человека реализовать свой потенциал – стать свободным от нужды, бедности, лишений или угнетения.

Концепция «свобод» (множественное число) созвучна с «правами» и используется в сочетаниях «гражданские права», «конституционные права», «права человека» и «естественные права». Концепция «прав человека» отражает фундаментальные права, которыми обладают все люди без исключения, и принадлежит к области международного права, в то время как «гражданские права», следуя из понятия «гражданства», обычно рассматриваются в контексте суверенного государства. Концепция «естественных прав» также универсальна за счет происхождения этих прав из законов природы и мироздания; она используется все реже, ибо общепринятое мнение не испытывает необходимости в ссылке на природу. Таким образом, «гражданские права» являются составной частью «прав человека» и вместе с ними – частью «естественных прав».

Концепции свободы и свобод подвергались критике 3. Фрейдом, Ф. Ницше, К. Марксом и сторонниками социализма, но не американскими исследователями. Как и в случае демократии, свобода, в американском политико-культурном понимании, не имеет альтернативы, и внутренние дебаты разворачиваются по вопросам того, как полнее ее обеспечить. Однако в последние годы в США появилась критика «культурного империализма» и презумпции моральности американской политики.

Обоснование прав человека как очевидной социальной данности предлагают многочисленные теоретические подходы. Среди научных теорий биологический подход представляет человеческий альтруизм и способность к сопереживанию как сравнительное преимущество в процессе естественного отбора. Последователи философа эпохи Просвещения Дэвида Юма (1711–1776) считают, что права человека закрепляют моральный кодекс, выработанный в ходе биологической и социальной революции. Социологическая теория закона и труда Макса Вебера рассматривает права человека как социологическую модель установки законов, основываясь на том, что человек в обществе принимает правила, исходящие от легитимного источника, в обмен на безопасность и экономические преимущества. В защиту прав человека была также выстроена «теория интересов». Один из влиятельнейших сегодня философов в области права Джон Финнис[58 - Труд Джона Финниса (John Finnis) «Natural Law and Natural Rights» считается ключевой современной работой в области философии естественного закона.] (род. 1940) утверждает, что права человека служат средством для создания необходимых условий для благосостояния людей. Другие последователи теории интересов обосновывают обязанность уважать права других людей личной выгодой и корыстью человека скорее, чем альтруизмом или благожелательностью, ибо признание и уважение прав других обеспечивает признание и уважение собственных прав.

С другой стороны, теории «естественных законов» и «естественного права» обосновывают права человека на основе своего фундаментального принципа: вещи таковы, каковы они есть, потому что такими их создала Природа. Еще более прочное основание правам человека, с точки зрения многих исследователей и просто граждан, предоставляет религия. На колоколе Свободы в Филадельфии начертаны следующие слова из Библии: «Провозгласи свободу по всей земле на всех ее обитателей». Естественные законы природы и Бог стали основой американского видения прав человека через работы Джона Локка, согласно которым быть человеком – достаточное условие для обладания правами. Томас Джефферсон использовал подобные аксиомы в государственных документах: «Бог, давший нам жизнь, одновременно дал нам свободу»[59 - Thomas Jefferson. Draft of Instructions to the Virginia Delegates in the Continental Congress, August 1774.]. Токвилль, наблюдавший американскую жизнь в 30-е годы XIX века, дает взгляд со стороны: «Американцы соединяют в своем сознании понятия христианства и свободы настолько тесно, что невозможно объяснить им одно без другого».

Важнейшим архитектором современной концепции прав человека стал поборник утилитаризма Джон Стюарт Милль (1806–1873). Утилитаризм считает движущей силой общества количественную максимизацию человеком приятных для него последствий: счастья, удовольствия, удовлетворения своих стремлений или других элементов, связанных с благосостоянием. В своем важнейшем труде «О свободе» Милль основывает аргументацию прав в большой степени на «принципе вреда», постулирующем, что человеку должно быть позволено делать все, что он желает, при условии, что это не вредит другим. «Принцип этот прост: единственное оправдание вмешательства в свободу действий любого человека – самозащита, предотвращение вреда, который может быть нанесен другим. Собственное благо человека, физическое или моральное, не может стать поводом для вмешательства, коллективного или индивидуального»[60 - Милль Дж. О свободе / Пер. с англ. А. Фридмана. Наука и жизнь.1993. № 11. С. 10–15; № 12. С. 21–26.]. Учение Милля отрицало патерналистские законы, поскольку, по мнению автора, они принимали граждан за детей. В отношении свободы мысли и суждения Милль, также на утилитарной основе, утверждал, что юридические ограничения на выражение мнения никогда не обоснованны.

Ключевым современным трудом о свободе и правах человека стало эссе политического философа и историка идей Исайи Берлина (1909–1997) «Две концепции свободы», впервые опубликованное в 1958 году. В нем Берлин провел различие между «негативной» и «позитивной» свободой, которое стало основой дебатов об отношении между понятиями свободы и равенства. Негативная свобода, согласно Берлину, устанавливается простым отсутствием определенных условий: преград, барьеров, ограничений или вмешательства со стороны других, в то время как позитивная свобода требует наличия в человеке определенных черт: контроля, самообладания, самоопределения, самореализации. Негативная концепция свободы используется в поиске ответа на вопрос: «Какова территория, внутри которой субъект – человек или группа людей – имеет возможность или должен иметь возможность делать или быть тем, что он способен делать или быть, без вмешательства со стороны других людей?». Позитивная концепция, в свою очередь, стремится ответить на другой вопрос: «Что или кто есть источник контроля или вмешательства, устанавливающего для человека, что делать или чем быть?»[61 - Berlin I. Two Concepts of Liberty. 1969. P. 121–122.].

Следуя категоризации Берлина, гражданские, или политические, свободы составляют негативные свободы, в сферу которых правительство не должно вмешиваться: свободу передвижения, свободу мысли, вероисповедания и собраний, право на жизнь, безопасность и неприкосновенность личности, право на собственность, свободу от рабства, равенство перед законом и отправление правосудия согласно законам. Позитивные свободы носят социальный или экономический характер и, наоборот, требуют от правительства действия и обеспечения: это право на образование, на минимальные средства к существованию, социальное обеспечение и защиту, юридическое равенство.

Основная отличительная черта практического функционирования понятия свободы в Соединенные Штатах – это незамедлительная, энергичная и звучная реакция общества на любую реализовавшуюся или потенциальную угрозу свободе со стороны правительства. Эта реакция исходит от политических оппонентов, от неправительственных организаций и непосредственно от самих граждан. Понятие и дух свободы настолько интегрированы в национальное сознание, что ответная реакция носит автоматический характер, как если бы при появлении опасности срабатывал пусковой механизм, ее запускающий. Подавляющее большинство американцев разделяют девиз Американского союза гражданских свобод (American Civil Liberties Union, ACLU), одной из крупнейших и активнейших негосударственных организаций в США: «Свобода всегда в процессе утверждения»[62 - «Liberty is always unfinished business». American Civil Liberties Union (ACLU), annual report, 1955–1956.].

В последние годы власти Соединенных Штатов давали обществу особенно много поводов для мобилизации на защиту конституционных прав: число угроз свободам и собственно американской демократии, по мнению большинства американцев, возросло параллельно с угрозой терроризма. Непродуманное вторжение в Ирак на ложных основаниях, бессрочное заключение подозреваемых в терроризме без предъявления обвинения на базе в Гуантанамо, жестокое и изощренное обращение с заключенными в тюрьме «Абу-Грейб», содержание секретных тюрем в странах Восточной Европы, незаконное прослушивание телефонных разговоров американских граждан – все эти события вызывали громкое публичное возмущение. Согласно убежденным либералам, самая большая угроза демократии – их собственный президент Джордж Буш.

Роль блюстителя правды и разгласителя секретов часто играет пресса. Широко известна роль журналистов газеты The Washington Post в раскрытии скандала «Уотергейт», приведшего к отставке президента Никсона. В качестве недавней демонстрации своей влиятельной роли, в декабре 2005 года, The New York Times опубликовала информацию о замолчанном разрешении президента Буша на прослушивание телефонных разговоров без ордера и на просмотр электронной почты американских граждан, подозреваемых в связях с «Апь-Каидой»[63 - Risen J., Lichtblau E. Bush Lets US Spy on Callers Without Courts // The New York Times. 2005. December 16.]. Эта новость породила в обществе сильный резонанс и в очередной раз подняла тему превышения президентом власти под предлогом борьбы с терроризмом. Следующую волну возмущения вызвали слова президента, многократно повторенные членами администрации, о том, что сам факт публичного обсуждения этой программы «помогает врагам», и последовавшие за этим обвинения в адрес оппонентов в отсутствии патриотизма.

Комментатор газеты The New York Times Роберт Герберт заметил, что президент Буш мог последовать мудрому совету влиятельного журналиста Эдварда Марроу (1908–1965), сказавшего известную фразу: «Мы не можем защищать свободу за рубежом, изменяя ей дома» – но он этого не сделал. Он предпочел реакционный подход в стиле известного своим радикальным консерватизмом сенатора Барри Голдуотера (1909–1998), оставившего в истории такое изречение: «Экстремизм в защите свободы не грех… сдержанность в стремлении к справедливости – не добродетель»[64 - Herbert В. The Nixon Syndrome // The New York Times. 2006.January 9.]. Герберт, согласно традиционному подходу, проверяет политику президента Буша на соответствие основополагающим принципам американского государства. Величайшая черта американской демократии, пишет он, состоит в том, что важные национальные вопросы всегда проходят через мощные национальные дебаты. Поэтому разрешение на прослушивание без ордера американских граждан на американской земле является «гигантским шагом к тоталитаризму», а в худшем случае – к «кошмару надзора в советском стиле». Во-вторых, без системы сдержек и противовесов Соединенные Штаты перестанут существовать такими, какими мы их знаем. Разрешение суда на прослушивание необходимо для предотвращения концентрации власти в одних руках. В-третьих, президент есть лишь президент, а не монарх. Президент не может поступать так, как ему удобно. В свое время президент Никсон стал жертвой своего ошибочного в контексте американской системы убеждения, что «если президент делает это, значит, оно не противозаконно». Президент Буш своими действиями, подводит итог Герберт, заявил, что система сдержек и противовесов к нему не применяется, что он стоит выше закона и что он лучше знает, как управлять государством, чем Мэдисон, Джефферсон, Гамильтон и другие основатели.

Токвилль, Хартц и многие другие опасались проявления деспотизма в форме самопровозглашения «тайного слуги тирании» защитником свободы. Токвилль, тем не менее, оставался оптимистом американской демократии: американцы, был убежден он, в силу своего исторического пути обладают «пристрастием к свободным институтам», которое всегда вдохновит их на сопротивление. Действительно, это пристрастие заложено в генотипе Америки и до сих пор срабатывало, когда ее руководство сходило с верного пути. В последний раз такая корректировка произошла в ноябре 2006 года, когда республиканцы в ответ на свои серьезные просчеты потеряли большинство в обеих палатах конгресса.

Свобода прессы

Вместе со свободой личности свобода прессы является интегральным элементом американской демократии и в силу своей публичной сущности стоит на «переднем фронте» в борьбе за соблюдение демократических заповедей.

Свобода прессы гарантируется первой поправкой к Конституции, ратифицированной в 1791 году. Ее принцип берет начало, как и остальные элементы системы, в учении эпохи Просвещения и, в продолжение категоризации власти Монтескье на три ветви, прессу называют «четвертой ветвью». Эдмунд Бёрк, в частности, писал: «Три Сословия есть в Парламенте; но на Галерее Репортеров вон там сидит Четвертая власть, гораздо более важная, чем все они». Декларация независимости штата Вирджиния в 1776 году провозглашала, что «свобода прессы является одним из величайших бастионов свободы и никогда не может быть ограничена деспотичными правительствами». Конституция штата Массачусетс в 1780-м декларировала: «Свобода прессы является обязательной для безопасности свободы в штате: следовательно, она не должна быть ограничена в этом штате». Томас Джефферсон определял роль прессы так: «Наша свобода зависит от свободы прессы, и ее ограничение значит ее потерю»[65 - Thomas Jefferson. Letter to Dr. James Currie. January 28, 1786.]. Алексис де Токвилль еще в начале XIX века восхищался тем фактом, что пресса в Америке, ничуть не менее «неистовая», чем французская, была оставлена в покое: «никому не приходило в голову вводить цензуру»[66 - Watson P. Op. cit. Р. 585.].

В обеспечении свободы прессы участвуют сами журналисты, общество и неправительственные организации. Известнейшие из них, «Репортеры без границ» и Freedom House, ведут мониторинг почти во всех странах мира и регулярно составляют рейтинги свободы прессы. «Международная биржа свободы самовыражения», объединяющая 72 неправительственные организации[67 - International Freedom of Expression Exchange, www.ifex.org (http://www.ifex.org/).], ведет мониторинг нарушений свободы слова и прессы и кампании в защиту журналистов, подвергающихся гонениям. Также существует большое количество премий, вручаемых журналистам за различные проявления мужества в исполнении их работы.

Роль прессы в Америке состоит в первую очередь в критике правительства. Стиль коммуникаций между прессой и властью в Америке отличается обязательностью критического подхода. На телевидении, во время пресс-конференций и на страницах печатных изданий американские журналисты ни в коем случае не стремятся задавать удобные для власти вопросы: подавляющая часть вопросов прессы сосредоточена на уязвлении власти в ее дефектах и неэффективности. Скандалы разгораются и транслируются средствами массовой информации регулярно и систематически.