Сбежавшая жена босса. Развода не будет!

– Ну, что за девочка, – сокрушается Альберт. Думает, что под нос себе бубнит, но я сквозь кашель его слова различаю. Ловлю небрежно брошенное, но по-своему теплое обращение, беспокойные нотки в грубом голосе – и давлюсь с новой силой.

Звон стекла за спиной, плеск воды, тяжелые шаги – и на стол передо мной опускается стакан, а Туманов садится рядом. Двигает стул ближе, разворачивается вполоборота и, чуть ли не обняв меня, легонько по спине похлопывает. Хочу сказать ему ехидно, что «поглаживаниями» поперхнувшегося человека точно не спасти, но ком все еще стоит в горле.

Дрожащей рукой стакан беру, подношу к губам. И замираю, потому что все мое внимание вдруг концентрируется на жесткой ладони, что ползет вдоль позвоночника вверх, пересекает границы выреза платья, ложится на оголенную кожу и, отбросив кудряшки, останавливается на шее. Сжимает, согревает, пронзает миллиардами импульсов.

Доктор из Туманова отвратительный. То целует меня под видом искусственного дыхания, то гладит, пользуясь моментом. При живой-то жене! Пока живой… Если так пойдет и дальше, то сам же сделает себя вдовцом.

Натягиваюсь, как струна, затаив дыхание. И эта пауза каким-то образом помогает мне перевести дух. Тяжело и судорожно сглатываю, ощущая неприятную резь в гортани. Пью воду, потому что рядом с Альбертом каждый раз во рту пересыхает, и незаметно смахиваю проступившие слезы.

– Я успею до шести… – сипло произношу. – До шести утра времени много, – поднимаю заплаканный, но при этом дерзкий взгляд на хозяина дома, но не ожидаю, что наши лица окажутся так близко.

Черная бездна стремительно поглощает меня, но бархатный смех выводит из забытья. Туманов надо мной потешается?

Толкаю его в грудь, чтобы отстранился, неосознанно задерживаюсь на твердых мышцах, очертания которых прощупываются через хлопковую ткань рубашки. Хорошо, что не с голым торсом рассекает опять! Но даже от этого невинного прикосновения я теряюсь. Альберт наоборот напрягается, отчего его мускулы превращаются в камни.

Одергиваю руки, будто обожглась, и сама отстраняюсь, отъезжая на стуле назад. Взглядом показываю Туманову на место напротив.

– Что? – непонимающе изгибает он бровь.

– Там сядьте, – пальцем тычу. – Подальше от меня, – по глупости уточняю, отчего Альберт хмурится. Из-за нервного тремора моя фраза звучит как приказ. И, конечно же, такое поведение удивляет и возмущает хозяина.

– Это мой дом, и я сижу, где хочу, – со сталью чеканит в ответ.

– Как скажете, – поднимаюсь, чтобы самой переместиться. Или вовсе покинуть кухню, опять голодной. С тоской бросаю прощальный взгляд на манящие сырники, покрытые румяной корочкой. Собрав волю в кулак, намереваюсь уйти.

Но тяжелая рука ложится на мое плечо и припечатывает меня обратно к стулу. Следом Альберт встает и, все-таки вняв моей просьбе, размещается напротив. Нас разделяет обеденный стол, однако даже на расстоянии Тумановская энергетика бьет меня мощными волнами.

Как едой наслаждаться в таких условиях? Если чувствуешь себя приговоренной к казни, а перед тобой – последний ужин. Вроде бы и хочется съесть его как можно скорее и насытиться, а с другой стороны – лучше отсрочить момент смерти.

– Сама приготовила? – Альберт протягивает руку к тарелке и, после того как я киваю, берет сырник.

Кусает неуверенно, будто отравиться боится, а потом съедает его целиком. Проглатывает, не пережевывая. Как питон свою жертву. Вот и меня так же заглотит, не поморщится.

– Неплохо, – бесстрастно дает оценку.

Неплохо?

Погружаю в рот кусочек, на этот раз аккуратнее. Пробую. Зернистость творога, запах ванили, сладость сгущенки и кислинка клюквы…

Вкусно же!

Или я от голода преувеличиваю свои кулинарные способности? Да нет! Стасе нравилось всегда, как я готовлю. Павлику, кажется, тоже. Хотя… он чаще в кафе меня водил. Божечки! А не потому ли, что не хотел лишний раз стряпню мою пробовать и при этом обидеть боялся правдой?