Мистерия

Но карточки были вчера, и Тайра надеялась, что у нее в запасе вновь четыре «свободных» дня в «загоне», как было до вчерашнего допроса, но ошиблась – колдуна будто укусила пустынная муха. Он расхаживал по полутемному залу, сжимал плотные кулаки и исходил злобой; вился следом по прохладному полу длинный подол расшитой золотом туру, зеркальным эхом отражался от стен глубокий и недобрый голос.

– Думала, сумеешь все скрыть, притворившись немой? Не выдать способности? А ведь мы давно наблюдаем, давно, и ты раскололась-таки, как пересохшая глиняная чаша.

Раскололась? Выдала себя? Когда и где? Как? Неужели кто-то следил за ней по ночам, но ведь взгляда извне не ощущалось в клетке?

Обычно любившая редкие минуты в прохладе, Тайра заиндевела – неприятно замерзла в позвоночнике. Они не могли ничего узнать, колдун брешет, не могли…

– Подружка-то твоя выдала тебя! Мы поговорили с ней, знаешь, хорошо поговорили – по душам, и она рассказала о том, что ты предсказала про воскрешение наложницы из Сладкого Дома, той, что ударила голову – про ее скорый выход из полумертвого состояния…

Сари?! Нет, только не это! Они допрашивали Сари – били ее, пытали? Опаивали? Или просто предложили денег?

В последнее Тайре хотелось верить так же мало, как жевать смешанный песок с глиной. Нет, по своей воле она ни за что не поверит, никогда не подумает на подругу плохо.

Но факт оставался фактом – Брамхи-Джава нашел подтверждение того, что так долго и целенаправленно искал – Тайра могла «видеть».

Боже помоги ей теперь. Спаси от мук и жестоких сердец, спаси от алчущих ртов, защити от забывших доброе умов.

– Видишь, значит! Можешь! А передо мной сидишь невинной козявкой. Да ты на глаза-то свои посмотри, сутра! Одни глаза же тебя выдают!..

– Я просто предположила! – Она впервые за все это время подала голос, попыталась защититься. – Про ту девушку, я просто предположила, хотела утешить Сари…

– Ты меня за одногорба не держи! Думаешь, не способен я внутри центр силы твоей различить? Думаешь, вообще идиот? Ну, так я тебе скажу, полянка хромоногая, а ты послушаешь меня и намотаешь на ус. Я уже отправил людей за верховным Уду! Он приедет и сотворит с тобой то, что делал со многими подобными тебе – проведет невидимый жгут к твоим внутренностям и начнет откачивать энергию. – Колдун, напоминая кружащего вокруг добычи стервятника, совершил вокруг Тайры еще один круг. Остановился, зло и довольно рассмеялся. – Да-да, он заберет ее всю, каждый день будет сцеживать с тебя силу, как с загонных кархуз сцеживают молоко, а ты – ты превратишься в овощ! В безвольный, неспособный ни шевелиться, ни думать, мешок! И уже скоро, это произойдет совсем скоро… Три дня у тебя. Три дня, сутра.

Уду?

Это слово сковало внутренности. О способностях черного жреца знали все – тот умел обращать свет в тьму, а чужую силу пускать на пользу для своих целей – плохих целей, недостойных. Пил, как пьют песчаные кровососы, энергию из других и творил с помощью нее. Неужели ей предстоит та же участь?

Ненавистный зал похолодел еще на несколько градусов.

Ким, она не хочет себе такой судьбы. Ким… Где же ты?..

– А я пытался по-хорошему, да? Пытался. Говорил, что получишь много. Согласись ты, и я бы тоже получил сундук с золотишком, ну да ладно! Артачишься, так и я на сделки больше не пойду.

Брамхи-Джава шагнул к Тайре и наклонился прямо к ее лицу; от его кожи пахло гниением – так ей показалось; блеснули в полумраке черные глаза.

– Три дня я буду учить тебя уму-разуму, но помереть не дам, не надейся. Если передумаешь, произнесешь охранникам мое имя. А если нет…

Если нет, ты овощ – не человек, не женщина, никто – дойная кархуза, поняла?

Она поняла его без слов.

Как поняла и то, что без чужой помощи не сможет подняться на враз ослабевших ногах.

Ее больше не пускали в «загон».

Вместо этого – утром, днем и вечером – били. Молча, жестоко, умело.

Всего за одни сутки кожа Тайры покрылась синяками – от подошв жесткой обуви болели ребра, от ударов затылком о стену ныла голова, резко и быстро садилось зрение. Распухшие губы, выкрученные руки, саднящие ладони – впервые, раскаленная площадка с начертанными на ней квадратами, казалась ей спасительным местом – там хотя бы не трогали, не у всех на глазах…

В первую ночь, извиваясь на соломе от боли, Тайра просила Кима вернуться, дать ей знак, научить, как быть дальше. Спрашивала, за что она получила такую судьбу – в качестве какого урока?

Ким не приходил – ни наяву, ни в коротких моментах забвения.

Учитель просто ушел. Ушел.

Во вторую ночь после полученных травм и, зная, что сил не хватит для того, чтобы восстановить и малую часть из них – Тайру не поили и не кормили – она обреченно пребывала в состоянии апатии, касалась разбитых суставов, на которые наступали чужие ноги, и думала о Сари. Ей казалось, что подруга извиняется, за что-то извиняется.

Это все не важно.

Тайра больше никогда не увидит ее, никого не увидит. Она не успела купить собственный дом и растение в горшочке, не успела побывать в местах, где растет трава, не успела научиться чему-то важному, так и не познала мужчину…

Почему она не сделала иного выбора? Зачем вообще встретила Кима? Ведь могла бы когда-то отдаться Раджу и утопать в довольстве и комфорте. Пусть не душевном, но физическом.

Она могла бы пойти работать в иное место – пройти мимо белокаменного особняка с глиняной у двери табличкой, могла устроиться торговкой – путешествовать через пустыню в дальние страны. Да, конечно, по ночам бы пришлось ублажать погонщиков караванов, но она все равно бы увидела больше, чем теперь. Теперь она уже ничего не увидит. Потому что на третью ночь, после того, как ее вновь пинали по ребрам, голове, лицу и конечностям, Тайра решила умереть.

Решение это далось легко, почти без боли.

Она не будет овощем, не будет служить ни злому колдуну, ни его правителю, не будет плевать в лицо тем, кто подарил ей «видение», лучше скажет им напоследок «спасибо», так уж она устроена.

Где-то там, за пределами тесной клетки, наверное, догорал закат. Медленно уплывало к горизонту белое, раскаленное солнце, обдувал заключенных жаркий и сухой ветер.

А еще дальше, если подняться выше – над всем этим, над крышами и сводами Руура, простилается до самого горизонта необъятный небосвод и просторы бескрайней пустыни, за которой лежит покрытый травой Оасус – далекий белый город с богатыми людьми, мраморными дорогами и золотыми куполами дворца Правителя.

Оттуда уже едет Уду. И к утру он будет в Рууре.

Как никогда сильно, Тайре захотелось вдруг увидеть напоследок бедную улицу, на которой она росла. Обнять родителей, которых почти не помнила, прижаться к ним, вдохнуть запах материнских рук и, возможно, спросить, зачем они оставили ее, зачем согласились отдать?

Хотя, может, ее родители давно мертвы? Или наоборот, живут в счастье и довольстве – ей не узнать. Сил смотреть нет, да и пытаться незачем.

Уже недолго ей лежать на соломенной подстилке, изнывая от боли. Недолго смотреть на земляной свод и упираться ногами в решетку. Недолго терпеть побои, унижения, страх.

Ким никогда не учил тому, как призывать Жнеца – он был резко против преждевременных обращений к Смерти – считал, что та может согласиться забрать с собой неспособных справиться с хандрой глупцов, по незнанию позвавших ее, но Тайра сможет сделать это.

Ей придется.

Потому что у нее в запасе единственная ночь, когда ее сознание еще способно мыслить, и каким бы сложным ни оказался процесс вызова существа из Нижнего мира, она сможет выполнить его.

И да простит ее за это старый учитель.

Она проснулась глубокой ночью и вздрогнула. Со стоном перекатилась со спины на бок, попробовала подняться, сесть, но не смогла – ослабли руки.

Зачем она позволила себе провалиться в беспамятство, когда время на исходе? А что, если за пределами пещер уже начало всходить солнце, и над Рууром занялся невидимый отсюда рассвет, а Уду приедет раньше намеченного срока?

В клетке еще темно, но минуты утекают – Тайра не должна дожить до утра, не должна увидеть его.

Несмотря на боль в груди и затрудненное дыхание, она собралась с силами и навалилась на ватные ладони – села, привалилась спиной к стене, кое-как вытянула перед собой ноги. Попробовала собрать воедино разбежавшиеся мысли, сосредоточиться.

Как же надоело немощное тело – прежде такое красивое. Теперь оно являлось обузой, сковывающим свободу тесным саваном, мешком с ослабшими и изнуренными внутренностями, которые она сама – своими решениями – довела до такого состояния.