Чейзер

Острая на язык, упертая, вредная и непробиваемая. А ведь думал, проблем не предвидится; ошибся. Встретил не столько проблему, сколько интересное разнообразие в монотонных буднях. Жизнелюбивая мышка, пытающаяся выбраться из стальных кошачьих когтей, куда интереснее безвольного газетного шарика, валяющегося на полу. Конечно, он проткнет, скрутит и изгрызет в клочки и то, и другое – сомнений нет, – но хоть поиграть с кем-то живым на ночь…

– Ну все. Жди в гости.

– Бегу чай ставить.

Сука.

Мак улыбнулся, переключил скорость и вдавил педаль газа. Пора начать настоящую погоню.

* * *

Слезы катились по щекам, но Лайза их не чувствовала.

Неужели нет такой дистанции, при которой получится оторваться? Неужели не уйти? Ведь сказала, что бумаг нет, два раза сказала, бесполезно… За спиной не человек – зверь, ему все равно, в кого всаживать клыки. Вспорет, выпотрошит, подержит лапу на затихшем пульсе и уйдет, оставив остекленевшие глаза жертвы созерцать выцветшее небо.

Какого черта… Почему все бесполезно?

В зеркале дорога все еще была пуста. Сколько в запасе – минуты, секунды?

Мираж натужно бряцал разболтанными окнами; впереди чернел горизонт – мост в смерть. Слившиеся в бурую ленту кусты на обочине, холодное дыхание в затылок, мелькание полосы разметки – это все, что она запомнит? Рвущую внутренности боль, проклятое отчаяние и собственные хрипы? Хрипы в конце пути?

А ведь думала, что день не мог стать хуже…

Она гладила руль подушечками больших пальцев. Давай, милый, давай… Теперь только мы с тобой против всего мира, ты и я. Может быть, это наша последняя дорога, но надо попробовать удлинить ее настолько, насколько это возможно, надо хотя бы попытаться…

Стрелка спидометра застыла на отметке в двести километров в час. Лайза впервые пожалела о том, что не согласилась сменить его: теперь и не узнать, как быстро колеса поглощают километры. Боялась привлечь внимание, не хотела отвечать на ненужные и неудобные расспросы знакомых. Зря. Сейчас бы гордилась собственной машиной. И собой. Хотя бы ненадолго.

Тело постепенно отказывало: немели руки, наливались свинцом ноги, горло саднило и издавало хрипы. Лайза злилась сквозь слезы и держалась за эту злость, как за спасательный круг; еще быстрее, еще!

Справа мелькнул знак, предупреждающий о развилке.

«Делвик. 1 км».

Решение пришло мгновенно: она свернет, и он не заметит, пролетит мимо. А пока сориентируется, это даст ей пару лишних минут.

В поворот она влетела на полной скорости; завизжали шины, заскрипел корпус, бок едва не проскреб по бетонному ограждению. На какой-то момент показалось, что Мираж не удержится – соскользнет, пробьет ограждение, слетит вниз и покатится вокруг своей оси, сминаясь, как алюминиевая банка.

Обошлось. Он не подвел и в этот раз, чудом удержавшись на шоссе. Лайза, проморгавшись (как же жжет глаза!), чуть расслабила вконец потерявшие чувствительность пальцы и посмотрела в зеркало заднего вида. Пусто. Пока пусто.

Но не прошло и полминуты, как из динамика раздался визг шин идущей позади машины.

Черт! Черт-черт-черт! Она же забыла выключить внутренний телефон, и теперь этот мужлан выполнил тот же трюк – на полном ходу свернул на Делвик. А-а-а-а!!!

Когда педаль ушла в пол до предела, мотор Миража взревел, как ошпаренный кипятком тигр. Под капотом жестко и неприятно забряцало, корпус затрясло, как в ознобе.

Лайза сжала зубы.

В таком режиме машина долго не протянет. Это конец. Конец им обоим.

Вспышки боли, плавающие по телу от макушки и до самых пяток, становились все сильнее. Скручивало сердце, желудок, низ живота, огненным столбом горел позвоночник. В какой-то момент перестала поворачиваться шея, из носа потекла кровь. Теперь блузка от Мано побурела спереди и сзади.

Лайза перестала сдерживать рыдания.

Почему? Почему все должно было закончиться таким образом? Один-единственный утренний визит, принятая в руки папка, а после удар по голове и висящий на хвосте монстр. Неужели она оступилась настолько? Настолько, чтобы закончить свою жизнь в смятом, как вареное яйцо, лежащем на обочине Мираже, истекающей от внутренних кровотечений, раздавленной еще до того, как умереть окончательно? Почему последним, что она запомнит, будет темная лента трассы, летящая навстречу, и холодное дыхание незнакомца в спину?

Сколько ей осталось – последние пару минут? Меньше?

Словно в ответ на ее мысли, динамик выдохнул:

– Если ты не снизишь скорость в следующие тридцать секунд, последствия будут необратимые.

«Они уже необратимые, разве ты не видишь? – захотелось выкрикнуть ей. – Неужели ты думаешь, что это все можно залечить?!»

Но слова не вырвались наружу, так и застряли в опухшем, першащем и едва пропускающем воздух горле.

Какой смысл отвечать, спорить, что-то доказывать… Поздно.

– Срочно снизь скорость.

Лайза молчала; глаза теряли зрение.

– Останови машину, и я оставлю тебя в живых.

Ух ты… пошли сделки. Что, не удалось тебе меня догнать, сволочь? Не удалось поставить на колени, так теперь предлагаешь мировую? Маскируешь собственный проигрыш?

Несмотря на беснующиеся мысли, она чувствовала, что время на исходе. Тело вскоре откажет полностью: нервная система погасит импульсы, клетки онемеют в бесчувствии. Конец… какие там тридцать секунд, конец наступает уже сейчас…

– Останови машину, еще есть шанс! Но через пятнадцать секунд он пропадет!

Пропадет? Ей было все равно, ее жизнь расстелилась, раскаталась на многие километры позади, капля за каплей лежала на бетонном шоссе. Какая теперь разница? Ты свое дело сделал, охотник. Наслаждайся.

Единственное, чего Лайзе не хотелось, так это того, чтобы Мираж в последний момент слетел в кювет. Он этого не заслужил, пусть останется жить относительно целой легендарной машиной, сумевшей все это время держать Чейзера на расстоянии. Пусть продолжит существование не мятой грудой мусора, а тем старым добрым Миражом. Самым любимым автомобилем в мире.

Задыхаясь, едва живая, она все же сбросила скорость.

Не потому, что так приказали из динамика, а чтобы в последний момент отдохнуть. Пусть полминутки, пусть хоть несколько секунд – открыть окно, если получится, и вдохнуть глоток прохладного ночного воздуха. Спокойно посидеть – без гонки, уже без страха, – закрыть глаза и мысленно попрощаться с теми, с кем не смогла попрощаться иначе.

Съехав на обочину, автомобиль обреченно чихнул и заглох; из-под капота, как из жерла проснувшегося вулкана, повалил пар. Лайза погладила руль, медленно и тяжело вдохнула, сдвинула в сторону приросшие к педалям ноги и погасила фары.

Темнота, тишина, жар собственного тела.

В зеркало смотреть не хотелось – там она увидит окровавленное, ставшее уродливым лицо, отекшее и забрызганное. Язык распух, горло наоборот сузилось, по телу продолжали бродить рвущие на части боли.

Она напряглась, похрипела, подняла руку и надавила на кнопку, чтобы открыть окно; в салон, вытесняя скопившийся спертый воздух, тут же влетел прохладный ветерок. А вместе с ним запах земли, пропитанной влагой, диких цветов, росы; донесся одинокий стрекот сверчка.

Впереди темнел горизонт.

Теперь, когда фары погасли, не стало ни дороги, ни поля рядом, ни гор вдалеке – лишь черное покрывало ночи и россыпь звезд над головой; тучи растянуло.