Сапфир

Черт, сложно…

Мысли о рисунке-змее делали тени от людей и зонтов темнее, океан равнодушным, а день слишком солнечным. Ненастоящим.

Чтобы не портить себе вкус от еды, Лана насильно выпихнула из головы образ коробки, зловещего шприца и записки, сосредоточила внимание на тарелке, где осталось еще два недоеденных колечка – божественный все-таки кляр, – и заставила себя вслушаться в музыку.

* * *

Вероятно, если бы ни эта странность – удивительное происшествие, случившееся с ней у выхода с платного пляжа, – Лана сочла бы сегодняшний день обычным. Чуть более жарким и чуть более пересыщенным новыми впечатлениями, но все-таки обычным.

Но странность приключилась: кто-то запустил вертолет. Тяжелый, пластиково-металлический, с широкими лопастями винта и синей полоской, идущей от дверей до самого кончика хвоста. Поначалу игрушка, ведомая умелым парнем, держащим пульт и задорно глядящим в небо, совершала изящные пируэты над головами игроков в мяч – парила, жужжа мотором, то влево, то вправо, то вдруг взмывала вверх и становилась похожей не то на точку, не то на далекую птицу.

А после пульт у своего кавалера попросила дама сердца:

– Ну, дай!

– Ты не умеешь.

– Я попробую.

– Джен…

– Ну, дай!

Голос плаксивый, обиженный. Парень сдался спустя еще четыре «да-а-ай!» – одно другого жалостливее, – протянул пульт:

– Только чуть-чуть.

– Я недолго.

И девица, обрадовавшись, принялась дергать джойстики так неистово, как тянет за плюшевую лапу, силясь отобрать мишку, разыгравшийся не в меру щенок.

И вертолет понесло.

Пока пронзительный визг мотора, напоминавший звук бора в стоматологическом кабинете, слышался далеко, Лана не обращала на него внимания, но когда он начал стремительно приближаться – громче-громче-громче, – она резко развернулась и обмерла – геликоптер с устрашающей скоростью несся прямо на нее.

– Джен! Отда-а-ай!

Раздраженный крик, плеск волн, музыка из бара – все смешалось в единый гул и перестало существовать. Расширились зрачки, сбилось дыхание, громко стукнуло о грудную клетку сердце – Лана резко втянула воздух, сфокусировалась, пытаясь решить, в какую сторону уклониться от угрозы, и вдруг… время застыло. Залипло, будто сломался кинопроектор, показывающий жизнь, и на экране высветился один-единственный кадр – тот самый, на котором застопорилась пленка: ребристый от волн океан, повернутые в ее сторону головы парней, играющих в мяч, – на лицах удивление и тревога, – перекошенный рот темноволосого парнишки – обладателя пульта, – наклоненные от ветра листья пальм. Недвижимые.

И вертолет. Он замер так же, как и все остальное, – завис в паре метров чуть выше ее лица, – и теперь она могла рассмотреть ее во всех подробностях: стекло кабины, цифру четыре на выпуклой морде, стальной цвет лопастей, металлические полозья…

Если такими по голове или по лицу, да на скорости, то ссадин, а то и шрамов, не избежать.

От страха звук удара сердца растянулся в сплошной фон – превратился в странный гул, смешавшийся с повторяющейся секундой из звуков шума прибоя, щипка струны гитары и ленты беззвучного крика соседа Джен – странный гул, тошнотворный. Лану от него мутило. В то время, как зрачки ее собственных глаз не двигались, сознание металось по застывшему пейзажу с суматошной скоростью – отмечало детали, ужасалось ясности, успевало их анализировать и делать выводы.

Бред. Но летательный аппарат продолжал висеть в одной точке пространства.

Гул в ушах длился и длился; океан перестал кидать на берег волны, чужие конечности двигаться, стих бриз – Лана выпала из общей картины жизни и зависла в одном из ее короткотечных, почему-то растянувшихся длиною в вечность моменте. Ее тело не шевелилось. Нет, шевелилось, но так же медленно, как и лопасти висящей перед лицом модельки, – один поворот вокруг оси в час.

И тогда, едва понимая, что делает, она усилием воли заставила себя вытянуть вперед правую руку – ту самую, которая не держала пляжную сумку. Секунда – сдвиг на миллиметр, еще секунда – сдвиг еще чуть-чуть… Полминуты – рука поднялась выше, согнулась в локте. Приближалась к лицу и вертушка. Лана только теперь сообразила, что мир вокруг нее не застыл окончательно, но он… замедлился. Скорость, с которой он теперь «жил», позволила бы ей, двигайся она в обычном режиме, несколько раз вставить и вытащить палец меж лопастями, коснуться гладкого бока, отойти в сторону, удалиться от этого пляжа метров на пятьдесят, а то и сто.

Прошел, вероятно, час до того, как поднялась на нужную высоту ее рука – час в сознании и пара секунд в обычной жизни. А стоило осознать: «все, теперь я его схвачу», как время отмерло – ощутило, что «можно», – и моментально обрушился звуками мир. Зашипел прибой, заголосили игроки с мячом, прокричал «совсем дура, что ли?! Направила на человека!» косоротый до того парень. Все задвигалось, зашелестело, отмерло.

Играла музыка, тихо всхлипывала Джен – она больше не будет! Никогда-никогда больше не дотронется до дурацкого пульта; лилась, как и прежде, из висящих в баре колонок маримба.

Лана держала вертолет в руке.

Она не сломала его – аккуратно сомкнула пальцы точно в том месте, в котором рассчитывала – между крышей и винтом, на оси.

– Вы простите ее… нас… Мы не хотели вас… калечить.

К ней, все еще ошарашенной, подбежал «кавалер», на шее которого от нервного напряжения проступили красные пятна.

– Вы извините, ладно? Мы будем осторожнее. Вообще его больше сюда не возьмем.

Лана деревянно кивнула и протянула хозяину летательный аппарат. Развернулась, закинула сумку на плечо и неуверенно зашагала прочь.

Домой она добралась, не замечая ни пляжников, ни их разбросанных по песку тапок. Все шагала и ждала – а не случится ли снова? Чувствовала себя так, будто нырнула на глубину, провела под водой сутки, а теперь вынырнула и обнаружила, что все еще способна дышать.

Вот только нырять больше не хотелось.

Какой-то побочный эффект… от чего? Перегрелась на солнце? Напилась перебродившего сока? Но ведь нет! Сок был свежим, вкусным – его выжимали при ней, – даже фрукты выбирала сама.

Может… от страха? Наверняка. Сыграло шутку сознание, ведь пишут же, что люди в момент смертельной опасности обнаруживают вдруг у себя странные способности – прыгают через двухметровый забор, бегут стометровку за рекордно короткий отрезок времени, находятся в холодной воде дольше, чем человек в обычном состоянии смог бы.

Да, конечно, – вот и ответ. Ее голова просто включила необычный режим – почувствовала, что беды не миновать, и… замедлила время.

Как странно. Как необычно.

И, наверное, полезно.

Чтобы вернуть сознанию ощущение стабильности, и душе спокойствия, Лана почти два часа занималась обыденными делами – вытирала несуществующую пыль, помыла и без того чистые полы на кухне и коридорах, перебрала немногочисленную посуду в шкафах – раз пятнадцать сдвинула влево и вправо по решетке две кружки – одну кофейную и одну чайную. Сообразила, что забыла купить тарелки. Перестелила постель, вытащила из-под кровати чемодан, достала коробку со шприцом – хотела вылить содержимое в раковину, но почему-то вновь не решилась – вернула все на место.

А после заварила чай, взяла со стола газету, развернула на разделе «Требуются» и принялась читать.

«Менеджер по работе с клиентами, продавец-консультант женской одежды, оператор службы такси, дежурный механик, медсестра…» – вакансии в Ла-файе оказались типичными и до боли знакомыми – такими же, как и в любом другом городе. Ни о каких «стриптизершах», «коктейльщицах» и «танцовщицах в клуб» речи не велось, и Лана отчего-то испытала облегчение, смешанное с разочарованием. Все равно – курорт, и все равно будут отличия.

Отхлебнула чаю.

«А что, если подобный эффект можно вызывать по желанию? – прокралась между строчками газетного текста шальная мысль. – Взять и затормозить время, когда хочется, а не когда страшно?»

Глупость. Нереально, быть такого не может. Нормальные люди усилием воли время не тормозят.

Но ведь один раз получилось?

«…Специалист для работы в салоне сотовой связи, рекрутер, курьер, маркировщица, работник торгового зала…»

Нет, ни в каком торговом зале ей сидеть не хотелось. Да и зарплата значилась смешная – двести семьдесят долларов в месяц. Ей таких денег хватит только на еду и коммунальные платежи, а о ресторанах придется надолго забыть.