Кровавое танго

– Дьявола, – Пилар перекрестилась и перешла на шёпот. – Но он и сам дьявол. Если он опять прибыл в Аргентину, никому из нас не уйти от него. Он заставляет замолчать всех, кто с ним сталкивался хоть раз. Навеки…

– Расскажи всё, что знаешь о нём.

– Да ничего я не знаю, иначе давно была бы уже мертва, как и десятки, а может сотни других. Он чокнутый маньяк, или служитель сатаны, а скорее всё это вместе. У него есть ранчо в провинции Сальта. Вроде где-то поближе к Андам, или в лесах кебрачо в Гран-Чако, или на границе с Парагваем… Где именно – никто не знает. Там же собирается их проклятая община, почитателей сатаны. Туда же раз в год привозят молоденьких девушек со всей страны для их отвратительных ритуалов или опытов. Как правило, это сироты или девочки из бедных семей, либо похищенные из индейских племён, то есть те, кого никто наверняка не будет искать. По обыкновению их привозят вначале на несколько дней в поместье Паскуаля, где их «готовят»: усиленно кормят, учат себя вести, одевают как невест перед свадьбой. Им нужны очень хорошенькие девушки, совершенные создания как они говорят. Поэтому если девушка ещё и высокородная и одарённая это особо ценится. Затем их увозят на ранчо. Живыми оттуда не выходят. Они убивают всех, мучительной смертью, а трупы сжигают. Я тоже должна была туда попасть, но Паскуаль не удержался… И «товар» оказался порченным, так как им подавай девственниц. Алехандро, я знаю, что ты от чистого сердца сочувствуешь моей сиротской доле, бесчестью и страданиям в доме этого чудовища, но что может быть страшнее потери ребёнка? Разве мужчине это понять? Поэтому я не рассказывала тебе как это было, – голос Пилар вновь задрожал, и она продолжала, захлёбываясь слезами. – Когда Паскуаль узнал, что я беременна, он приказал избавиться от непрошенного бастарда, ему он был не нужен. Но я католичка и отказалась добровольно делать аборт, хоть и ненавижу распутного антихриста Ортегу всей душой. Но ребёнок-то ни в чём не виноват. И всё-таки он мой ребёнок. Я воспротивилась. Тогда Паскуаль отдал меня этому мяснику, Апрендизу. Меня прикрутили к столу, завязали глаза. Я его не видела, только слышала. Методичный отрешённый голос: он по-немецки что-то диктовал своей помощнице после каждого моего крика, пунктуально фиксировал, когда я окончательно потеряю сознание или умру – они делали всё без обезболивания и намеренно коряво. Для них это был рутинный эксперимент. Он ее называл Эльза, а она его доктором Апрендизом. Я вскорости впала в беспамятство от боли, и это вероятно меня спасло, а когда очнулась, палачей уже не было. Эти твари изуродовали меня – я лишилась способности иметь детей. И ещё была сильная кровопотеря. Удивительно, почему я не сошла с ума, не погибла. Ортега, похоже, немного перепугался и сжалился надо мной: пообещал инсценировать мой побег, когда мне полегчает, дал денег. Перед самым моим отъездом из Ла-Линды туда привезли новую девушку. Я навсегда запомнила её: она такая красивая была, не описать словами, чистый ангел. И видимо из благородных: элегантная, гордая, с хорошими манерами. Непонятно откуда они её ухитрились и посмели выкрасть, ума не приложу: у неё наверняка же были покровители и семья. Но эта девушка оказалась там, в поместье Ортеги. Нам посчастливилось перемолвиться лишь парой слов. Она сказала мне, что её зовут Лючия. А я шепнула ей: «Беги, Лючия, при первой же возможности, беги!». И в этот же вечер она каким-то образом обманула охранников, перебралась через зелёную ограду и скрылась в лесу. Все, кто был тогда в доме у Ортеги, погнались за ней: слуги и приезжие сеньоры, а вернее сказать истязатели. Они спустили овчарок по её следам! Слышишь – собак! Устроили кровожадную охоту на живого человека, юную девочку. Не знаю, как сложилась её судьба. Лючию, как всех других, я более не видела. Я воспользовалась суетой и сбежала сама – на несколько дней раньше, чем планировал Паскуаль. Поэтому он и не знал, куда я сбежала. Надеюсь, что никогда не узнает. Вот и вся история. У этих злодеев нет ничего святого, говорю тебе – они нелюди, хуже зверей. Теперь ты понимаешь, что их надо бояться как огня. И нельзя вставать у них на дороге, если не хочешь поплатиться жизнью.

– И позволить им и дальше изуверствовать, совершать насилие? Ты соображаешь, что ты несёшь, Пилар? Твоя собственная участь тебя ничему не научила?

– Силы неравные, Алехандро. У них деньги, связи, власть. Думаешь я не хотела пойти в полицию и всё им рассказать, заявить? Да это первое, что я сделала, оказавшись на свободе: зашла в полицейскую управу, добилась встречи с префектом полиции. И догадайся, кого я увидела на месте префекта? Да, разумеется – одного из гостей Ортеги, тех, кто захаживал к нему проездом на ранчо Апрендиза. На мою удачу, он не признал меня: настолько я была истощена и сломлена болезнью и пережитым ужасом. Мне оставалось извиниться, сказать, что я передумала заявлять якобы "на своего мужа", развернуться и бежать дальше.

– Послушай, Пилар, а может быть в Штаты уедешь ты? Или куда-нибудь ещё, где ты будешь жить достойно и спокойно. Давно собирался тебе это устроить. Я дам денег. Хочу, чтобы ты ушла из борделя.

– Надеешься избавиться от меня?

– Глупая, я забочусь, чтобы ты жила нормальной жизнью.

– Нормальная – это муж, дом и месса по воскресеньям?.. Привлекательно, но только не для меня. Мне дорога моя свобода.

– Свобода, когда тебя используют за деньги и, завидев издалека такую как ты, прилично одетые дамы переходят на другую сторону улицы?

– Зато я не вкалываю на заводе, и не ложусь спать с пьяным мужем, пришедшим от такой же девки. Как в том в анекдоте: "О чём мечтает почти каждая проститутка? Стать хозяйкой борделя!" Можно забрать шлюху из борделя, но бордель из шлюхи – никогда. Не обольщайся. Мне во веки веков не бросить это ремесло.

– Зачем ты наговариваешь на себя, ведь ты не такая.

– Я не уеду, Алехандро. Здесь ты хоть иногда захаживаешь ко мне.

– Вон оно что. Тогда давай куплю тебе маленький домик на окраине. И буду иногда захаживать туда.

– Ты серьёзно? Алехандро, ты шутишь?!

– Нет, не шучу. Ты же видишь: я совершенно серьёзен. Но не придумывай себе того, чего нет. Тебе известно, что я женат. В Стокгольме у меня супруга и дети. И я очень люблю их. Как только война закончится, я перевезу семью в Буэнос-Айрес. Времени посещать подружек у меня наверняка уже не найдётся.

Пилар бросилась мне на шею.

– Мне дела нет до твоей жены. Ни одна женщина на этом свете не будет любить тебя, как я, и поэтому ты только мой! О, как же я обожаю тебя, Алехандро!..

Я покинул объятья Пилар только на рассвете. Было пасмурно, и шёл неторопливый моросящий дождь. Но со стороны залива Рио-де-Ла-Плата дул родной северный ветер: и вновь всё шиворот-навыворот, потому что северный – значит «теплый». Элегическая и упоительная отрада: средь субтропической зимы идти навстречу этому ветру, примчавшемуся из далёкого лета, вдыхать утренний морской воздух и ловить на пылающее лицо капли холодного дождя. И что за сказочное диво: нити дождя в Буэнос-Айресе на рассвете словно отливают серебром. Аргентина – «страна серебра» и даже ливень здесь какой-то серебряный.

В ресторанчике «Отеро» у меня была назначена встреча с господином Романовым. Пардон – товарищем Романовым. Да чёрта лысого я буду называть его товарищем: совсем рехнулись Советы со своими метаморфозами. Как же меня свербит и коробит от всего их прокоммунистического лексикона!

Мой столик располагался у высокого панорамного окна, стекло которого целиком покрыл конденсат влаги: в ресторанчике было тепло, даже жарко от гриля и плит, и окна сплошь запотели, так что совершенно не разглядишь, что происходит на улице. Дождь снаружи, дождь внутри. В этот ранний час я был одним из первых посетителей. Это верно, что Буэнос-Айрес никогда не спит, но и не принято спозаранку покидать дома, делать дела – это город ночной жизни, в том числе и зимой. Поэтому в зале ресторанчика было полно свободных мест. Официант принёс кофе и газеты. Пока готовили мне завтрак, в ожидании комиссара Романова, уткнулся в новости: фронтовые сводки, биржевые сводки, театральная афиша… Всё стало уже обыденно и до циничного бесстрастно. Привычная жизнь не желает сдаваться, и все усиленно делают вид, что вторая мировая запредельно далеко и их не касается.

А в окно снаружи меж тем кто-то постучал. Для Романова ещё рановато, и зачем ему стучать?.. Я пригляделся: за туманным стеклом показалась стройная женская фигурка, она приблизилась, и вначале я увидел её изящные руки – призрачная тень возложила ладони на стекло окна. А лишь потом появился весь её облик: на улице за окном стояла незнакомая мне девушка и приветливо улыбалась, однако её прекрасные серо-голубые глаза отчего-то оставались печальными. Тёмно-русые волосы волнистыми прядями спускались до плеч и чуть развевались от ветра. Утончённые черты лица казались неземными в своей юной невинной прелести и нежной выразительности. Серебристый дождь как будто расступился над ней и окутал блистающим шлейфом. Она что-то написала своим быстрым тонким пальчиком на затуманенном стекле. Но зеркально отображённый текст, не прочитанный мной, тут же смыло слезами безрадостных аргентинских небес. Поражённый её красотой, я даже не сразу понял, что она стоит под холодным зимним дождём в одном лишь лёгком летнем платьице, прежде воздушном и белом, облепившем теперь намокшей тканью ее тело – совершенно мокрая и продрогшая. Опомнившись и схватив своё пальто, я выскочил стремглав из кафе на улицу и подбежал к своему окну с другой стороны – девушки уже не было. Она скрылась в неизвестном направлении.

– Подскажите, – спросил я у официанта, стоявшего на пороге кафе и ловившего такси для кого-то из гостей, – здесь только что была девушка, невысокая хрупкая девушка в одном платье без зонта и плаща… Куда она пошла?

– Простите, сеньор, но я должен был помочь сесть в такси пожилой даме и стоял спиной к ресторану. Не заметил никакой девушки…

Я внимательно оглянулся по сторонам: улицы были ещё малолюдны, хорошо просматривались, кое-где маячили зонты или надвинутые на лицо шляпы, поднятые воротники и кашне… Фигурки в белом платье нигде не было видно. Но куда же она могла исчезнуть? Свернула в проулок? Зашла в подъезд? Или села в машину и уехала? Что она хотела от меня, почему не дождалась?.. Так много вопросов. Не найдя ответа ни на один, мне ничего не оставалось делать, как вернуться в кафе и закончить свой прерванный завтрак. Вскоре к моему столику подсел припоздавший Романов.

Это был представительный молодой человек, модно подстриженный, в строгом европейском костюме и с великолепным знанием испанского. Заподозрить в нём сотрудника советской дипмиссии в Мехико и тем более посланника ГРУ было трудновато. Если он вообще таковым являлся. Я поверил ему на слово, потому что он передал предсмертное письмо моего отца, которое тот написал мне за несколько минут до расстрела. И может быть отец этого Романова был в той самой расстрельной команде, кто знает… Но теперь мы сидим с ним за одним столом в утренней кафешке в Буэнос-Айресе, мирно попиваем кофе с медиалунасами – медовыми аргентинскими круассанами, которые неизменно тут подают на завтрак, и обсуждаем наш дальнейший план совместных действий.

– Вам удалось выяснить точное местонахождение ранчо Апрендиза? – спросил Романов.

– Нет, Пилар оно неизвестно. Почему бы не попытаться это выведать у завсегдатаев его дружка Ортеги, которые прибывают на ранчо чтобы насладиться сатанинскими обрядами? Вы знали, что происходит там?

– Предполагали. Вряд ли соучастники Апрендиза-Гонсалеса сами знают, где это место. Им, наверное, завязывают глаза и везут в закрытых машинах. Посвящённых, думаю, всего несколько человек: пара проводников, помощница Эльза, да и сам Апрендиз. Может быть Ортега.

– Что они там делают с девушками? Зачем это всё?

– Детали мне не известны. Но, судя по всему, Апрендиз «изучает» уровень болевого порога. Если все остальные законченные садисты и извращенцы, у этого вдобавок ещё и «научный подход». Они же создают «высшую расу». И в рамках евгеники интересуется вопросами чувствительности человеческого организма. Ему, видите ли, важно знать: через сколько человек отключится, когда ему без наркоза отпилят ногу, или когда девушка сойдет с ума после группового изнасилования и так далее. Чем благороднее и уникальнее «материал», тем эксперимент становится специфичнее и значительнее.

– Я бы хотел, чтобы для таких, как они, предусмотрели смертную казнь через сожжение на медленном костре.

– Ну, в Аргентине им это точно не грозит. Борман шпигует Латинскую Америку золотом и здесь готовит для своих соратников запасной аэродром. Поражение Германии стало уже очевидно всем, даже высшему эшелону самих нацистов. Вопрос – на чьей вы стороне?

– Я готов сражаться и погибнуть во имя победы над этой коричневой чумой. Даже плечом к плечу с вами. Но скрывать, что ненавижу и вашу идеологию тоже не буду.

– Другого ответа я от вас и не ожидал. Ваш отец завещал вам помнить добро, а не зло. И жить во имя добра и справедливости. Извините, но я, конечно, прочёл его письмо. Он был истинным патриотом. Сумел у самого порога смерти подняться выше своей классовой ненависти. Мне кажется, что эту идеологию разделяете и вы. Мы благодарим вас за ту информацию, которую вы передали нашим товарищам: о судах со стратегическим сырьём, которые вышли из порта.

– Сведения попали по назначению?

– Разумеется. Их получили в Центре, и они уже в разработке. Не волнуйтесь: до Германии корабли не дойдут.

– Замечательно. А почему вы так уверены, что учёный Давид Левин находится на этом сатанинском ранчо, а может Апрендиз спрятал его в каком-то другом месте?

– Исходя из немецкого прагматизма.

– То есть?

– Лишние затраты, лишние хлопоты – зачем Апрендизу создавать новую базу для отдельно взятого беглого учёного, если есть рабочая и тщательно охраняемая лаборатория на ранчо? Это нерационально.

– Резонно. Ну а если Давида Левина похитил не Апрендиз? Может он сам передумал возвращаться, испугался немилости Сталина? Или он решил уйти к американцам или англичанам? Что если ваша вербовка была неудачной?

– Я лично знаком с Левиным. Собственно, вербовки никакой не было. Он сам уведомил советских представителей в Мехико, что ему повезло покинуть Европу и он прибыл в Буэнос-Айрес, к сожалению других вариантов побега для него не нашлось. Он еврей и от лап нацистов спасается давно. В Америке ему тоже делать нечего – он знает, что его семью в концлагере спасли русские и его родные находятся сейчас в Москве. Так что в лояльности Левина я не сомневаюсь. К тому же, похищение состоялось практически у меня на глазах: я ждал Давида в мемориале Реколета, откуда мы должны были отправить его через третьи страны на родину. Я уже видел Левина, когда его схватили неизвестные и ничего не мог сделать: в Аргентине мы на полулегальном положении, дипломатические отношения между нашими странами в данное время разорваны. Тогда в Центре мне посоветовали пообщаться с вами. Левин очень нужен нам, Александр Алексеевич, его медицинские открытия и разработки новых лекарств помогут возвратить в строй много солдат, спасут жизни людей во всём мире.

– Что вы предлагаете делать? Выпытать у Ортеги где находится ранчо, ворваться туда на тачанке и отбить Левина?

– Что-то в этом роде. Но без пыток и тачанок. К несчастью, людей у меня нет: сотрудников торгпредства и подпольщиков я задействовать не могу, у них своя миссия, не менее важная. Можете считать, что нас всего двое.

– Превосходно. Учитывая, сколько здесь нацистов, будем вдвоём против армии третьего рейха.

– Не всё так безнадёжно. Подумайте: откуда всё же берутся на ранчо девушки из благополучных семей? Должно же быть какое-то объяснение – почему молчат эти семейства, даже если предположить, что потом их обманули и запугали. Но вначале они должны были их чем-то скомпрометировать. Чем? Желательно найти хоть одну такую семью. Если они достаточно влиятельны, то это сыграет нам на руку. Вы знаете их местные нравы лучше, к тому же вы потомственный дворянин.

– Я сам всё время об этом думаю. Но что может заставить сеньоров быть сговорчивее? Подождите-ка… Только одно. Долг чести?

– Карты?

– Почему нет. Предположим, что некий аристократ проигрывает крупную сумму. Вернуть не с чего. Для него это долг чести, как для всякого дворянина. Остаётся только застрелиться. Но объявляется кредитор и предлагает в счёт долга благовидную загородную прогулку с его дочерью, допустим даже в сопровождении тётушки или дуэньи. Конечно, это тоже бесчестье, но это меньшее из зол. К тому же могут пообещать и бракосочетание. Сеньор ничего не подозревает, потому что истинные намерения ни одному здравомыслящему человеку в голову не придут в самом страшном сне. Но дороги нынче опасны: разбойники, наводнения, землетрясения случаются часто. Девушка бесследно пропадает. Все безутешны. Но долг прощён. Все молчат.