Последняя роза Шанхая

Затем, кивнув группе отдыхающих за столом и помахав танцующим на танцполе, я села у барной стойки. При мерцающем свете я посчитала бутылки на полках. Шестнадцать. Это все, что у меня осталось. Включая дешевое местное рисовое вино, немного газировки и остатки джина. Этого хватит на три, самое большее, пять дней. После чего у меня не останется запасов, а на рынке уже несколько месяцев назад закончилась газировка, сорговое вино, пиво, джин и все виды виски.

В прошлом году дела в моем ночном клубе стали ухудшаться, и я надеялась поддерживать свой бизнес за счет продажи алкоголя. Теперь я не знала, что делать. Я никогда не представляла, что мне придется столкнуться с такого рода проблемами. Три года назад, до войны, я считалась самой богатой наследницей в Шанхае благодаря наследству, оставленному моей матерью, и я никогда не думала, что стану управлять джаз-клубом, поскольку такие как я не были рождены для работы. Но японцы разбомбили город, а трусливая националистическая армия не смогла нас защитить. Одержавшие победу, жадные японцы захватили город, заморозили мой банковский счет и конфисковали состояние моей семьи. Я стала бедной – я была ошеломлена. Я никогда не думала, что мне придется работать, но, чтобы выжить, мне пришлось научиться зарабатывать деньги.

Доведенная до отчаяния, я отказалась от своих планов поступить в колледж и обратилась к своему двоюродному брату, бывшему акционеру этого в то время обанкротившегося джаз-клуба. Я продала свои драгоценности, приобрела по дешевке этот бизнес и облачилась в длинное, облегающее платье с разрезом до бедра. Я научилась умножать двузначные цифры в уме. Я носила в своей сумочке светло-розовую приходо-расходную книгу, чтобы отслеживать ежедневные расходы. Когда я сталкивалась с похотливыми мужчинами, которые любили распускать руки, я редко кричала, вместо этого изобрела игру на выпивку и часто составляла им компанию, чтобы подстегивать их тратить деньги на алкоголь. Этот клуб, этот бизнес был всей моей жизнью.

Оркестр закончил играть, и толпа, покачиваясь, покинула танцпол, устремившись к бару и ко мне. Поднялась волна стонов.

– Что? Бренди нет? Идем в «У Киро».

«У Киро», ночной клуб Сассуна, тоже обслуживал местное население. Это был один из многих конкурентов, с которыми я сталкивалась, среди них несколько дискоклубов во Французской Концессии, которые завлекали посетителей экзотическими русскими танцовщицами, и дюжина небольших местных клубов с низкой входной платой.

Я взяла стакан с барной стойки.

– Кто хочет сыграть в игру с выпивкой?

– Простите, мисс Шао. Нам нужны хорошие виски и бренди, – ответил мистер Чжан, гангстер, крутящий в руке нож.

– У меня есть бренди.

– У вас уже месяц как нет хорошего алкоголя.

Он направился к выходу со своими людьми. Несколько посетителей, покачав головами, последовали за ним. Музыканты оркестра сложили свои скрипки и трубы на коленях и посмотрели на меня.

– Давайте послушаем что-нибудь из Дюка Эллингтона. – Я махнула им рукой, коснувшись своего болезненного лба. У меня оставалось лишь два варианта: либо позволить своему бизнесу нести убытки, либо снова навестить Сассуна.

Глава 5

Эрнест

Вестибюль жилого дома на Пешеходной набережной слабо освещала лампочка в углу, отбрасывая жёлтые блики на металлические двухъярусные кровати, протянувшиеся от стены до стены. Между ними вместо занавесок висела какая-то клетчатая ткань. Где-то дребезжала решетка радиатора; воздух был спертым и влажным, но Эрнест привык к этому. Он тихо прошел между кроватей, стараясь не наступать на пальто и шляпы, разбросанные по полу. В коридоре люди ютились на сложенных в кучи чемоданах, и отличить одних от других было сложно. Дважды он спотыкался о локти, пока, наконец, не добрался до тускло освещённого банкетного зала, где стояла его двухъярусная койка.

Мириам спала на втором ярусе, их чемодан стоял у ее ног. Эрнест лег, прислушиваясь к различным звукам, раздававшимся вокруг: мокрому кашлю, напряженным вздохам, приглушённым рыданиям и ворчливому голосу женщины, говорившей по-немецки: «Как же нам выжить в этом чужом городе?» Он ощущал невероятное напряжение, исходившее от окружавших его людей. Ему сказали, что на первом этаже здания набилась по меньшей мере тысяча евреев. Некоторые из них были немцами, большая часть – австрийцами, прибывшими в Шанхай на океанских лайнерах. Германия напала на Польшу, когда Эрнест уехал из Берлина в Италию, чтобы сесть на океанский лайнер, который они с Мириам ждали шесть месяцев. Теперь ходили слухи, что Германия завоевала Польшу, а Франция с Британией объявили ей войну. Эти разговоры угнетали, но он мог убедиться в их правдивости только, прочитав газету или послушав радио.

Путешествие из Италии до Шанхая заняло почти месяц. Они остановились в Порт-Саиде, прошли через Суэцкий канал и Аденский залив, повернули на восток и, наконец, достигли Шанхая. Дни, проведенные на океанском лайнере, были временем роскоши и надежды. Да. Он смог бы это сделать, смог бы начать новую жизнь в Шанхае, защитить Мириам и дождаться родителей, которые остались в Германии. Но прибыв на место, он понял, что ему нужен план. Эрнест знал, что Шанхай находился в японской оккупации, но он и представить себе не мог, что город был в таком бедственном положении. Река Хуанпу, где швартовалось множество кораблей, напоминающих по форме банан, яликов, траулеров и парусных лодок, представляла собой желтый канал, загаженный переливающейся нефтью и кусками мусора. На другом берегу, за многоэтажками и зданиями в стиле ар-деко, виднелись разрушенные бомбами дома, темные, похожие на норы переулки и низкие лачуги без окон. Весь город пропах невыносимой вонью и тонул в какофонии автомобильных гудков и резкого скрипа деревянных колес рикш. Велосипеды, фургоны, автомобили и экипажи лавировали на улицах между истощенными рикшами, попрошайками с ампутированными конечностями и кашляющими китайскими беженцами с болезненно-желтой кожей и опустошенным взглядом.

Но это был самый прекрасный город во всем мире. Здесь не было ни отвратительных флагов со свастикой, ни проклятых нацистских мундиров, ни немцев, угрожающих ему арестом. Оккупированный Шанхай являлся единственным портом, открытым для евреев, единственным городом, который принял его без въездной визы. Этот город был его мечтой, а Берлин – ночным кошмаром. Он не собирался возвращаться до тех пор, пока Гитлер не падет.

– Эрнест! Где ты был? – Мириам выглянула с верхней койки, покусывая ремешок своей шапки-ушанки. Эту бежевую шапку из овечьей шерсти она выбрала себе на океанском лайнере в качестве сувенира. Шапка была мальчишеской, но ей она понравилась.

– Я думал, ты спишь. Я ходил искать работу.

– Нашел что-нибудь? – Огромные глаза Мириам засветились надеждой. – Я голодна, и смогла бы съесть дюжину пфанкухенов[1 - Пфанкухен (с нем. Pfannkuchen) – блинчики, оладьи.].

– Пока нет. Но не переживай, я найду работу. – И когда это произойдет, он сможет купить ей все, что она захочет. Двенадцатилетняя Мириам была замкнутой девочкой. Он играл с ней в волчок, когда она была совсем маленькой, и тащился по колено в снегу, чтобы купить ей пфанкухенов – ее любимый завтрак. После Лии он поклялся, что будет хорошо заботиться о Мириам.

– Эрнест, Комитет Комора искал тебя, – сказала Мириам невинным голосом, в котором звучали нотки страха, они начали проявляться с момента их отъезда из Берлина.

– Они сказали, что наши койки будут переданы прибывающим беженцам. Нам нужно съезжать. У нас есть пять дней.

Комитет, добровольческая благотворительная группа, организованная местными евреями, подобрала их на пристани и привезла в это здание, приемный центр. Ему казали, что их пребывание будет временным. Но пять дней…

Эрнест повернулся на бок и положил голову на руку. Внезапно его охватила усталость, и все мужество и оптимизм, которые он изображал на океанском лайнере, испарились. Он закрыл глаза. Это просто усталость. Ему просто необходимо было хорошенько выспаться.

На следующее утро он чувствовал себя еще хуже. Голова раскалывалась, ноги ужасно болели, и, слушая бесконечный шум и нескончаемые жалобы вокруг, его накрыло волной пессимизма – ему никогда не найти работу в этом городе. В конце концов он встал и порылся в чемодане в поисках зубной щетки и пасты с океанского лайнера, проведя руками по своим пожиткам: драгоценному фотоаппарату фирмы «Лейка», ручке «Монблан», стопке нотных листов, которые он вытащил из-под ботинка члена молодежной организации «Гитлерюгенд», их с Мириам одежде и паре перчаток, которые упаковала его мать.

Очередь в туалет была длинной. Многие люди с мрачными лицами держали в руках фляги и жестяные коробки, чтобы наполнить их водой. В отражении оконного стекла Эрнест увидел свое собственное заросшее щетиной лицо, с таким же выражением отчаяния, как и у всех остальных. Он отвернулся, желая, чтобы очередь двигалась быстрее, поскольку его мочевой пузырь был полон. Но прорваться без очереди было совершенно исключено. И вот, в течение долгого часа он неподвижно стоял, затаив дыхание, пока его мочевой пузырь расширялся, наполняясь еще больше и вызывая боль. Кто знал, что, сбежав от войны в Европе, он столкнется с такими человеческими страданиями? И на что бы только он ни согласился ради свободной кабинки, чтобы облегчиться! Когда он уже был уверен, что умрет недостойной смертью от разрыва мочевого пузыря, настала, наконец, его очередь воспользоваться туалетом.

Он мог поклясться Богом, что это был самый блаженный момент в его жизни – расслабиться, выпустить каждую каплю, которая причинила ему столько боли. Облегчившись, он стоял у умывальника, чтобы вымыть руки, и ему казалось, что он заново родился – новый человек, освобожденный от бремени, неуязвимый. Он начал напевать себе под нос.

– Вот как. Шопен в общественной уборной, – пробормотал рядом с ним старик в фетровой шляпе.

Эрнест широко улыбнулся.

– Мы с вами не встречались на океанском лайнере, сэр? Меня зовут Эрнест Рейсманн.

– Карл Шмидт. Вы уже готовы убраться отсюда? Здесь так многолюдно.

– Как только найду работу. – Эрнест выдавил немного зубной пасты и начал чистить зубы. Он рад был бы поболтать еще немного, но люди позади него ожидали своей очереди к умывальнику.

– Чем вы занимаетесь? Вы – пианист?

– О, нет. – Он сохранил свои партитуры, все еще помнил, как играть «Ноктюрн до диез минор» Шопена по памяти, но он забросил игру на фортепиано много лет назад. Сейчас мистер Шмидт заставил его задуматься. Несомненно же люди в Шанхае слушали музыку?

– Могу я одолжить вашу зубную щетку, Эрнест? Я верну ее вам. Мою украли. Да, мою зубную щетку! Никому тут не доверяйте. Люди в полном отчаянии, – сказал старик.

Эрнест быстро дочистил зубы и протянул свою единственную зубную щетку старику.

– Вот возьмите, мистер Шмидт. Пожелайте мне удачи. На самом деле, я пианист.

Глава 6

Айи

Я настороженно остановилась у вращающейся двери, осматривая вестибюль, откуда сбежала несколько дней назад. В памяти всплыли воспоминания о нападении и аресте голубоглазого мужчины, и меня передёрнуло. Затем я увидела британца, который, прихрамывая и опираясь на украшенную серебром трость, направился прямо ко мне.

Сэр Виктор Сассун был высоким мужчиной с черными глазами, густыми седеющими бровями, аккуратно подстриженными усами и вытянутым лицом. Одетый с иголочки в черный костюм с белой гвоздикой, приколотой к лацкану фрака, и черным атласным цилиндром, он выглядел несгибаемым, словно железный прут, не очень привлекательным и слишком старым, чтобы быть моим другом. Но какое это имело значение? Он был самым богатым человеком в Азии, по всей вероятности, миллиардером и владельцем более восемнадцати тысяч объектов недвижимости в Шанхае, включая этот отель, ночные клубы, высотные многоквартирные дома, ипподром и транспортные компании.

В свои пятьдесят девять он все еще был холостяком, жил по своим собственным правилам и оставался глух к расовым предрассудкам. Он игнорировал хмурые взгляды своих коллег и несмотря на то, что сам не мог танцевать, открыто приглашал меня на свои многочисленные вечеринки и балы, гости которых предпочитали шёлковые наряды и удушливые ароматы духов. Он считался любителем женщин и менял своих спутниц чаще, чем я меняла свои платья – индийская принцесса в тюрбане, украшенном драгоценными камнями, американская кинозвезда с кукольным личиком и множество полуобнаженных русских танцовщиц с роскошными телами. Он с гордостью щеголял ими в отеле.

Я с облегчением положила руку на талию. Никто не посмеет напасть на меня в его присутствии. Люди уважали его, даже японцы. Когда чуть больше двух лет назад во время бомбардировки угол козырька его отеля задело шрапнелью, японский офицер низко поклонился Сассуну, извиняясь за осечку.

– Добрый вечер, дорогая. Очень рад видеть вас. Я собирался вам позвонить. Как у вас дела? – произнес он своим безупречным британским акцентом, его голос был дружелюбным, уверенным, но как всегда высокомерным. Я к этому привыкла.

Мы редко вели с ним бизнес, но я хорошо его знала, поскольку часто гостила в его отеле со своей лучшей подругой Эйлин. В те времена, будучи подростками, мы заказывали завтраки в постель, проводили дни за просмотром модных журналов, лакомились золотистой выпечкой во время послеобеденных чаепитий, а наши вечера были наполненные частными джазовыми концертами – как же я по ним скучала. Сассун иногда был великодушен, иногда язвителен и совершенно высокомерен, но он мне нравился. Он отличался от китайцев, которых я знала. Несмотря на постоянные жалобы на боль в ноге, он придержал для меня дверь, прежде чем я вошла, пододвинул стул, прежде чем я села, и наполнил мою чашку кофе. Такое его поведение мне казалось необычным. Ченг – мой жених – и все мои родственники не соизволили бы наполнить свои собственные чашки; для этого у них были слуги.

Я не сомневалась, что Сассун поможет мне – у него имелся большой запас джина и виски, поскольку японское ограничение на алкоголь распространялось только на китайцев. Но, увидев его лицо, я вспомнила о его странной страсти к фотографиям обнаженной натуры.

– Я в порядке, сэр Сассун. Что касается нашей несостоявшейся встрече на днях. Приношу свои извинения. Но я полагаю, вы слышали, что произошло?