Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)

П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, с. 31. По догадке А. М. Цявловского буквы «У. Г.» не значат ли «убийце гнусному», как назвал Пушкин Николая I за казнь пяти декабристов? – Там же, с. 94.

«Пророк» – бесспорно, великолепнейшее произведение русской поэзии – получил свое значение, как вы знаете, по милости цензуры (смешно, а правда)[77 - Первоначально пушкинский «Пророк» кончался четырьмя стихами политического содержания («Восстань, восстань…» и т. д.). После свидания с имп. Николаем Павловичем 8 сент. 1826 г. Пушкин прекрасно заменил эту строфу нынешнею. – Примеч. П. И. Бартенева.].

А. С. Хомяков – И. С. Аксакову. – Соч. А. С Хомякова. М., 1904, т. VIII, с. 366.

Во время коронации государь послал за Пушкиным нарочного курьера (обо всем этом сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе и теперь, воображая, что его везут не на добро, дорогой обдумывал это сочинение; а между тем, известно, какой прием ему сделал император; тотчас после этого Пушкин уничтожил свое возмутительное сочинение и более не поминал о нем.

С. П. Шевырев. Воспоминания о Пушкине. – Л. Н. Майков, с. 329.

Пушкин приехал в Москву в коляске с фельдъегерем и прямо во дворец. В этот же день на балу у маршала Мармона, герцога Рагузского, королевско-французского посла, государь подозвал к себе Блудова и сказал ему: «Знаешь, что я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?» На вопросительное недоумение Блудова Николай Павлович назвал Пушкина.

П. И. Бартенев. – Рус. Арх., 1865, т. II, с. 96, 389.

Из дворца Пушкин прямо приехал к своему дяде Василию Львовичу Пушкину, который жил в своем доме на Басманной.

П. И. Бартенев. – Там же, с. 390–391.

В самое то время, когда царская фамилия и весь двор, пребывавшие тогда в Москве по случаю коронации, съезжались на бал к французскому чрезвычайному послу, маршалу Мармону, в великолепный дом кн. Куракина на Старой Басманной, наш поэт направился в дом жившего по соседству (близ Новой Басманной) дяди своего Василия Львовича, оставивши пока свой багаж в гостинице дома Часовникова (ныне Дубицкого), на Тверской. Один из самых близких приятелей Пушкина (С. А. Соболевский), узнавши на бале у французского посла, от тетки его Е. Л. Солнцевой, о неожиданном его приезде, отправился к нему для скорейшего свидания в полной бальной форме, в мундире и башмаках.

М. Н. Лонгинов. Соч. М., 1915, с. 165.

Один из давних приятелей поэта тотчас же из дому кн. Куракина на Старой Басманной, где был бал у маршала Мармона, отправился в дом Василия Львовича и застал Пушкина за ужином. Тут же, еще в дорожном платье, Пушкин поручил ему на завтрашнее утро съездить к известному «американцу» графу Толстому с вызовом на поединок. К счастью, дело уладилось: графа Толстого не случилось в Москве, а впоследствии противники помирились.

П. И. Бартенев. – Рус. Арх., 1865, т. II, с. 390.

Возвращенный Пушкин тотчас явился к княгине В. Ф. Вяземской. Из его рассказа о свидании с царем княгиня помнит заключительные слова: «Ну, теперь ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин». К последним праздникам коронации возвратился в Москву князь Вяземский. Узнав о том, Пушкин бросился к нему, но не застал дома, и, когда ему сказали, что князь уехал в баню, Пушкин явился туда, так что первое их свидание после многолетнего житья в разных местах было в номерной бане.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. – Рус. Арх., 1888, т. II, с. 307.

Приезд Пушкина в Москву в 1826 г. произвел сильное впечатление, не изгладившееся из моей памяти до сих пор. «Пушкин, Пушкин приехал!» – раздалось по нашим детским, и все – дети, учителя, гувернантки, – все бросилось в верхний этаж, в приемные комнаты, взглянуть на героя дня… И детская комната, и девичья с 1824 года (когда княгиня Вяземская жила в Одессе и дружила там с Пушкиным) были неувядающим рассадником легенд о похождениях поэта на берегах Черного моря. Мы жили тогда в Грузинах, цыганском предместье Москвы, – на сельскохозяйственном подворье П. А. Кологривова, вотчина моей матушки.

Кн. П. П. Вяземский. Соч., с. 508.

По приезде Пушкина в Москву он жил в трактире «Европа», дом бывший тогда Часовникова, на Тверской. Тогда читал он у меня, жившего на Собачьей площадке, в доме Ринкевича (что ныне Левенталя), «Бориса» в первый раз при М. Ю. Виельгорском, П. Я. Чаадаеве, Дм. Веневитинове и Шевыреве. Наверное не помню, не было ли еще тут Ивана В. Киреевского. (Потом читан «Борис» у Вяземского и Волконской или Веневитиновых? На этих чтениях я не был, ибо в день первого так заболел, что недели три пролежал в постели.) Впрочем, это единственные случаи, когда Пушкин читал свои произведения; он терпеть не мог читать их иначе, как с глазу на глаз или почти с глазу на глаз.

С. А. Соболевский – М. Н. Лонгинову, 1855 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XXXI–XXXII, с. 40 (рус.-фр.).

Впечатление, произведенное на публику появлением Пушкина в московском театре, после возвращения из ссылки, может сравниться только с волнением толпы в зале Дворянского собрания, когда вошел в нее А. П. Ермолов, только что оставивший кавказскую армию. Мгновенно разнеслась по зале весть, что Пушкин в театре; имя его повторялось в каком-то общем гуле; все лица, все бинокли обращены были на одного человека, стоявшего между рядами и окруженного густою толпою.

Е. Н. Киселева (урожд. Ушакова) в передаче ее сына Н. С. Киселева. – Л. Н. Майков, с. 361.

Когда Пушкин, только что возвратившийся из изгнания, вошел в партер Большого театра, мгновенно пронесся по всему театру говор, повторявший его имя: все взоры, все внимание обратилось на него. У разъезда толпились около него и издали указывали его по бывшей на нем светлой пуховой шляпе. Он стоял тогда на высшей степени своей популярности.

Н. В. Путята. Из записной книжки. – Рус. Арх., 1899, т. II, с. 350.

Надобно было видеть участие и внимание всех при появлении Пушкина в обществе!.. Когда в первый раз Пушкин был в театре, публика глядела не на сцену, а на своего любимца-поэта.

(К. А. Полевой). Некролог Пушкина. – Живоп. Обозр., 1873, т. III, л. 10, с. 79. Цит. по: Рус. Арх., 1901, т. II, с. 250.

Вспомним первое появление Пушкина, и мы можем гордиться таким воспоминанием. Мы еще теперь видим, как во всех обществах, на всех балах первое внимание устремлялось на нашего гостя, как в мазурке и котильоне наши дамы выбирали поэта беспрерывно… Прием от Москвы Пушкину одна из замечательнейших страниц его биографии.

С. П. Шевырев. Воспоминания о Пушкине. – Москвитянин. 1841, ч. I, с. 522.

Пушкин-автор в Москве и всюду говорит о вашем величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью, за ним все-таки следят внимательно.

Гр. А. X. Бенкендорф – Имп. Николаю I, 1826 г. – Старина и Новизна, кн. VI, с. 5 (фр.).

Веневитинов рассказал мне о вчерашнем дне (10-го сентября 1826 г. Пушкин в первый раз читал у Веневитиновых своего «Бориса Годунова»). Борис Годунов чудо. У него еще Самозванец, Моцарт и Сальери, Наталья Павловна («Граф Нулин»), продолжение Фауста, 8 песен Онегина и отрывки из 9-й и проч. «Альманах не надо издавать, – сказал он (Пушкин), – пусть Погодин издаст в последний раз, а после станем издавать журнал. Кого бы редактором? А то меня с Вяземским считают шельмами». – «Погодина», – сказал Веневитинов. «Познакомьте меня с ним и со всеми, с кем бы можно говорить с удовольствием. Поедем к нему теперь». – «Нет его, нет дома», – сказал Веневитинов… Веневитинов к чему-то сказал ему, что княжна Ал. Ив. Трубецкая известила его о приезде Пушкина, и вот каким образом: они стояли против государя на бале у Мармона. «Я теперь смотрю de meilleur oeil[78 - Другими глазами (фр.). – Ред.] на государя, потому что он возвратил Пушкина». – «Ах, душенька, – сказал Пушкин, – везите меня скорее к ней». С сими словами я поехал к Трубецким и рассказал их княжне Александре Ивановне, которая покраснела, как маков цвет. В 4 часа отправился к Веневитиновым. Говорили о предчувствиях, видениях и проч. Веневитинов рассказывал о суеверии Пушкина. Ему предсказали судьбу какая-то немка Киркгоф и грек (papa, oncle, cousin[79 - Папа, дядя, кузен (фр.). – Ред.]) в Одессе. – «До сих пор все сбывается, напр., два изгнания. Теперь должно начаться счастие. Смерть от белого человека или от лошади, и я с боязнию кладу ногу в стремя, – сказал он, – и подаю руку белому человеку». Между прочим, приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. – «Мы с вами давно знакомы, – сказал он мне, – и мне очень приятно утвердить и укрепить наше знакомство нынче». Пробыл минут пять, – превертлявый и ничего не обещающий снаружи человек.

М. П. Погодин. Дневник, 11 сент. 1826 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 73.

А. Пушкин, в бытность свою в Москве, рассказывал в кругу друзей, что какая-то в С.-Петербурге угадчица на кофе, немка Кирш… предсказала ему, что он будет дважды в изгнании, и какой-то грек-предсказатель в Одессе подтвердил ему слова немки. Он возил Пушкина в лунную ночь в поле, спросил час и год его рождения и, сделав заклинания, сказал ему, что он умрет от лошади или от беловолосого человека. Пушкин жалел, что позабыл спросить его: человека белокурого или седого должно опасаться ему. Он говорил, что всегда с каким-то отвращением ставит свою ногу в стремя.

«Некстати Каченовского называют собакой, – сказал Пушкин. – Ежели же и можно так назвать его, то собакой беззубой, которая не кусает, а мажет слюнями».

«Я надеюсь на Николая Языкова, как на скалу», – сказал Пушкин.

«Как после Байрона нельзя описывать человека, которому надоели люди, так после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги».

В. Ф. Щербаков. Из заметок о пребывании Пушкина в Москве в 1826–1827 гг. – Собр. соч. Пушкина под ред. П. А. Ефремова, т. VIII, с. 109–111.

Смотрел «Аристофана» (комедия кн. А. А. Шаховского). Соболевский подвел меня к Пушкину. «Ах, здравствуйте! Вы не видали этой пьесы?» (слова Пушкина Погодину). – «Ее только во второй раз играют. Он написал еще Езопа при дворе». – «А это верно подражание (неразб.)?» – «Довольны ли вы нашим театром?» – «Зала прекрасная, жаль, что освещение изнутри».

М. П. Погодин. Дневник, 12 сент. 1826 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 75.

Вот уж неделя как я в Москве и не нашел еще времени написать вам; это доказывает, как я занят. Император принял меня самым любезным образом. В Москве шум и празднества, так что я уже устал от них и начинаю вздыхать о Михайловском, т.е. о Тригорском; я рассчитываю уехать отсюда не позже, как через две недели.

Пушкин – П. А. Осиповой, 15 сент. 1826 г.

(Праздничное гулянье на Девичьем Поле по случаю коронации.) Завтрак народу нагайками – приехал царь – бросились. Славное движение. Пошел в народ с Соболевским и Мельгуновым. Сцены на горах. Скифы бросились обдирать холст, ломать галереи. Каковы! Куда попрыгали и комедианты – веревки из-под них понадобились. Как били чернь. – Не доставайся никому. Народ ломит дуром. – Обедал у Трубецких. – Там Пушкин, который относился несколько ко мне. «Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения». Я ответил, что этому причина белое и красное вино, если бы было русское, то…

М. П. Погодин. Дневник, 16 сент. 1826 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 77.

Был у А. Пушкина, который привез мне, как цензору, свою пьесу «Онегин»… Талант его виден и в глазах его: умен и остр, благороден в изъяснении и скромнее прежнего. Опыт не шутка.

И. М. Снегирев. Дневник, 18 сент. 1826 г. – Там же, т. XVI, с. 47.

К Веневитиновым. Рассказ о Пушкине: «У меня кружится голова после чтения Шекспира, я как будто смотрю в бездну».

М. П. Погодин. Дневник, 24 сент. 1826 г. – Там же, т. XIX–XX, с. 77.

Я должен вам сказать о том, что очень в настоящее время занимает Москву, особенно московских дам. Пушкин, молодой и знаменитый поэт, здесь. Все альбомы и лорнеты в движении; раньше он был за свои стихи сослан в свою деревню. Теперь император позволил ему возвратиться в Москву. Говорят, у них был долгий разговор, император обещал лично быть цензором его стихотворений и, при полном зале, назвал его первым поэтом России. Публика не может найти достаточно похвал для этой императорской милости.

Ф. Малевский – своим сестрам, 27 сент. 1826 года, из Москвы. – Ladislas Mickiewicz. Adam Mickiewicz, sa vie et son oeuvre. Paris. Albert Savine ed., 1888, p. 81.

Помнится и слышится еще, как княгиня Зинаида Волконская в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела элегию его «Погасло дневное светило». Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала на лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. VII, с. 329.