Имя

– Видел, ваше сиятельство. До Мишки ходил, чай просевал… Ей-ей видел. Могёт, перелетел. Птица…

– Птица… Хм… Смотри, на свету проверю… Птица! Давай простыню, чего встал?

Прошка суетливо оборачивает фельдмаршала простыней. Тот запахивается ей как плащом и идет к изразцовой печке, припадая на ногу. Прикладывает ледяные ладони к огненной плитке и остается так на несколько мгновений, кажется, опять прислушиваясь к непрерывному стуку. Из задумчивости выходит резко, разворачивается одним махом и бросает на ходу:

– Ну, что чай? Где Мишка?

Выходит из спальни в гостиную. Она же столовая. А Мишка уже на входе. Самовар в руках. Растоплен щепками. На первом дымке. Чайный прибор из сероватого с разводами шамота (хозяин фарфор не любит – колкий) с ночи на столе. Чай россыпью и сливки в молочнике выставлены загодя, едва в таз упала первая капля. В кармане сюртука особый случай – шишки разных пород. Знает Мишка: барин любит греть воду сам. От Мишки – лишь огонь первый. Вот и сейчас: едва Мишка выставляет самовар на стол, генерал-фельдмаршал самолично снимает крышку и заглядывает в кувшин. Как надо горит. Мишка свое дело знает. Прошка спокоен. Иван с Ильей с ведрами и тазом как можно тише проходят за его спиной и исчезают в сенях. За ними скрывается и Тищенко. Чай лишних глаз не любит. Потом и Мишка уйдет. И даже Прошка. Таков устав. Но пока господин, оценивая с минуту пламя, командует:

– Шишки!

Мишка по одной передает их хозяину, который, придирчиво повертев каждую в руках, опускает их в кувшин. Дожидается сильного пламени и закрывает крышку, открыв поддувало на максимум. С огнем пока всё. Генерал-фельдмаршал садится и подвигает к себе тарелку с чаем. Просеян хорошо. Двойное сито. Крупный лист. Без грамма пыли. Для беспокойства вроде бы нет причин. Сделали как всегда. И чай тот же. Двенадцать рублей за фунт. Три коровы! Нет в государстве лучше. Но ничто другое из еды не проверяется барином так строго. Вот и сегодня не обходится без придирки:

– Эк, палок насыпали! Это что?

Сморщенные пальцы вытаскивают из порции чая единственный среди листьев стебелек. Генерал-фельдмаршал сует его холопам под нос.

– Виноваты, ваше сиятельство, – отвечает за двоих Прошка. – Недоглядели.

Чай из-за дороговизны хранится не у повара, а у Прошки. И потому в конечном итоге он, а не Мишка, за него в ответе.

– Виноваты! Понятно, виноваты. Глаза на что? А?

– Еще просеять, ваше сиятельство? – предлагает Мишка.

– Брось! К чему теперь… Сливки чьи? Дарьи?

Палец указывает на молочник.

– Так точно, ваше сиятельство, – соглашается Прошка, точно не зная, краем глаза успев уловить чуть заметный согласный с ним кивок Мишки.

– Дарья хорошо делает… А Глашка – дура. Рано снимает. Спешит стерва…

– Высечь? – интересуется Прошка.

– Кого?

– Глашку…

– Да бог с тобой… Замужнюю бабу сечь. Муж на что?

– Так сказать Семену?

– Брось. И так небось бьет, морда звериная… Детей-то у них чего нет?

– Бог не дал, ваше сиятельство.

– Бог… Сколь уж венчаны?

– Да, года три… – придумывает Прошка в надежде, что господин не помнит. И правда, не помнит:

– Вот… Три уже… Баба без детей – что тот вяз… Труха бесполезная… От того и сливки у Дарьи лучше. Каждый год на сносях баба…

– Так ведь… – начинает было, но сразу осекается под взглядом господина Прошка.

– Что?

– Грехи на ней…

Старик хмурится. Прошка на себя сердится: напомнил, дурак, барину про его беду. Дернул черт…

– Знаю… Про ее кобелей… – гудит хозяин, но без гнева.

«Пронесло» ? выдыхает Прошка.

– Что ж… Баба – дура. Всякая… Передом думают… Особливо такие… глазастые… Да детьми все им прощается… – вздыхает генерал-фельдмаршал и ведет ногтем по скатерти, как по карте. Обойдя чашку кругом, не поднимая глаз, спрашивает:

– Что? Нет письма-то от графини Натальи?

– Никак нет, ваше сиятельство, – отвечает Прошка.

Старик вновь хмурится. Дочь не балует в эту зиму письмами.

«Не муж ли наговаривает? – думает про себя генерал-фельдмаршал и хмурится еще больше, – Он. Кто ж еще?».

Но собирающуюся было грозу останавливает «запевший» самовар. Мрак с лица как рукой сняло.

– Быстро нынче, – удивляется старик.

– Так сосна в этом году жирная. Я, почитай, только с нее и беру. От них и жар, – не сдерживает довольной улыбки Мишка.

– Знаешь, скот, службу, – барин позволяет себе редкую похвалу. – Не пил бы заодно с этим отродьем – цены бы тебе не было.

– Так, не пью я, ваше сиятельство… – протестует Мишка, но господин быстро ставит его на место:

– Молчи! Не пьет он. В сравнении с рожей этой, может, и не пьешь, – генерал-фельдмаршал смеряет взглядом уткнувшегося в пол старшего камердинера:

– Неудивительно! Как он пьет – никто не пьет. Штоф[6 - Штоф ? старинная русская единица измерения объема жидкости, около 1,22 л.] да с четвертью, и не примечает никто, окромя меня! Да что с четвертью? И второй штоф войдет – не качнется… Один такой на целый свет. Нет соперника. Хотя нет, вру, господи, прости… Был один в полку в Суздальском, в Новой Ладоге еще, ротный. Так в того и четыре вливалось. И на ногах. На императорском смотру сфальшивил из уважения Ее Царскому Величеству и двумя обошелся. И хоть бы раз с шагу сбился. Вот, был офицер… Жаль, поляки сгубили. Он-то думал, зелье сие что оберег. Только пуля, она что та баба. Дура. А до штыка тогда дело не дошло – разбежались конфедераты. Считай, погиб по-глупому… И ты, скот…

Самовар «шумит» вторично, развеивая наступившую было грозу.

– Э, какой бойкий… – вновь удивляется старик и живо интересуется:

– Приметил, откуда шишки брал?

– Ясное дело, ваше сиятельство, – притворно чуть обижается Мишка, но под строгим взглядом Прошки тему не развивает. Не время. Хотя господин и в духе сегодня – никого еще не ударил и не приказал Тищенко, сейчас время молчать. Нельзя, чтоб вода перекипела. Как только начнет бурлить, требуется сразу убрать воздух. А для того слушать надо. Для того тишина.

Генерал-фельдмаршал разворачивается левым ухом к самовару. Он напряжен и сосредоточен. Ничего иного, кроме ожидаемого звука, для него сейчас не существует. И не дай бог в эту минуту хоть половицей скрипнуть. Прежний сервиз на том и ушел. Хоть и не в Мишку кидал барин, но и он ежится, вспоминая. Мимо него летели чашки с тарелками. Иван с Ильей – по пьяному делу, конечно – опрокинули тот самый таз в прихожей, как раз между «шумит» и «бурлит». Вот и вылетел весь сервиз в сени. Один молочник остался. Сливок ради. Да и поостыл к тому моменту фельдмаршал, навоевался. Иван с Ильей в дверях навытяжку стояли. И хоть отставные и навеселе, а строй держали, голов под «огнем» не гнули. Илье одна тарелка прямо в лоб пришлась. А он даже руки не поднял, чтобы кровь стереть. Приказа нет – погибай, но терпи. На том геройстве и сошло все с рук обоим. Но повторять такое – упаси господь!