Лётчик

Увы, расслабляться некогда, трёхдневный отдых закончился, и после обеда мы дважды летаем на штурмовку. На этот раз огонь зениток особенно плотен, и наше вечернее празднование испорчено – один самолёт из первой эскадрильи сбит над колонной врага. Лётчик, вероятно, в плену. Особист, гад, уже распрашивает, не мог ли он выпрыгнуть добровольно, с целью сдаться в плен. Лучше бы посмотрел на пробоины, которых у нас в сумме, наверно, с сотню. Да и сдаваться в плен тем, кого только что утюжил эРэСами и косил пулемётами, не лучшая идея. Вот сидят такие, под пули не лезут, а лётчикам жизнь отравляют. Были бы у нас ил-2, я бы ему предложил слетать стрелком, чтобы почувствовал, гад, каково это. Но, по любому, пять самолётов в одном бою – это выдающийся результат. Особист подтвердил, что четыре хейнкеля уже нашли, и ещё два ищут по показаниям пленных. Распросил нас всех подробно, где падали фашисты. А нам не до того было, но приблизительно я указал. А остальные ориентируются гораздо хуже.

На следующий день мне не везёт – с утра на разведку летим, и я решил колонну пехоты из ШКАСов причесать. И надо же – одна пуля, простая винтовочная, попала в маслопровод. Еле долетел до аэродрома, в конце двигатель выключил и планировал. Весь остаток дня ушёл на ремонт. С моими тремя орлами слетал на штурмовку один раз Петров, а под вечер я на машине Назарова. Но у него нет эРэСов, так что штурмовал в основном Серёга, а мы немного из пулемётов добавили, не летать же просто зрителями. Наши чайки постепенно превращаются в хлам, долго им такую эксплуатацию не выдержать.

Комиссар обещает раскрутить эту историю, с пятью сбитыми, в назидание другим. А пока что они с Петровым написали представление на награждение меня орденом красного знамени. А я не радость чувствую, а усталость. Как мешок на плечи взвалил. А ведь отдыхал три дня, и сегодня только два вылета. Но тяжело, по грани ведь ходим…

С утра, как обычно, на разведку четвёркой. ЭРэСы на 600 установлены, потому что наземные цели встречаются чаще воздушных, и можно кроме разведки пострелять в то, что подвернётся. Но на этот раз нам встретилась восьмёрка мессеров. Просто разлететься они не хотят, кружат вокруг нас. Нам вчетвером против восьми не очень интересно, но и им трудно – в лобовую они не хотят, да и невыгодно им, в хвост зайти не могут – мы виражем уходим. Им надо что-то придумать, например, атаковать с разных сторон. Но, видимо, это превышает их уровень мастерства. Я припоминаю, что здесь, на юге, немцев была одна группа, примерно сорок машин. Вот их бы не встретить… Против восьми немецких асов с такими ведомыми, как у нас… Могут и всех четверых сбить, немцы гораздо нахальнее в бой лезут.

В результате мы пытаемся использовать наш козырь и вовсю палим эРэСами. Но на шестистах метрах рассеяние больше, и труднее предугадать, где будет мессер в момент взрывов. И мы безбожно мажем. Сначала я, потом Сергей, снова я, снова он, ещё раз он. Но с шестого раза мне везёт – один снаряд взрывается под крылом, половина крыла отваливается и мессер кувыркается вниз. При таком вращении выпрыгнуть трудно, мы парашюта не видели. Остальные больше биться не хотят (а они и до того держались на дистанции), и уходят на запад. Наш бой видели с земли и когда мы приземляемся, сбитый уже подтвердили.

Это у меня уже девятый, и первый мессер. Надо бы радоваться, а я чувствую усталость. Это после одного вылета. Будь моя воля – я бы устроил эскадрилье отдых. Полетели бы куда-нибудь к реке, купались, рыбу ловили, костёр жгли… Дня бы на три. У англичан такое было – тридцать боевых вылетов – и месяц отдыха. У меня уже больше вылетов.

Наверно, это была не усталость, а предчувствие. Следующий вылет стал для меня последним. Обычное задание – штурмовка. Это опасно, но сколько их уже было. ЭРэСы на 600, заходим с юго-востока, от солнца. Первая пара ракет – точно в яблочко. От грузовиков ошмётки летят. Второй заход. Целюсь, и тут по мне попали. Три 20 миллиметровых снаряда – два в мотор, третий в меня. Сразу начинаю выводить самолёт из пике. Он слушается плохо, пока не понимаю, почему. Над самой землёй выравниваю, и медленно разворачиваюсь на восток. Мои парни за мной идут, прекратили штурмовку. А вот это зря, Сергею бы лучше продолжить выполнять задание. Вот Боря за мной летит – это нормально.

Так, а что, собственно, со мной? Какая-то слабость, глаза слипаются. Так, руки-ноги на месте. Но справа всё в крови, даже борт кабины. А рука… Я её поднять не могу. Кажется, снаряд в правое плечо попал. Кажется, я веду самолёт одной рукой. А вот боль какая-то странная, как сквозь сон. Вот спать как раз хочется. Может, выпрыгнуть? Нет, потеряю сознание и не дёрну кольцо. Надо садиться. Смогу с одной рукой? Лечу медленно – мотор не выдаёт привычной мощи, кажется, работают не все цилиндры. И греться начал. А вот шасси выпустились сжатым воздухом. Хорошо, в ручную я бы не смог, пришлось бы на брюхо. Кажется, после касания земли я на пару секунд отключился. Смотрю – самолёт катится, но скорости не снижает. Так – сначала зажигание выключить. Теперь тормоз – вот и остановился. Ко мне бегут, кажется, это техники. Вылезти? Нет, прыжок с крыла – это сейчас не для меня. Меня хватают – вы что, охренели – за больное плечо, и я отрубаюсь.

Мне снится, что мы в походе и встали на днёвку в лесу. Вдруг я понимаю, почему мы встали на днёвку. Самодельное сублимированное мясо оказалось испорченным, и у всей группы жестокое расстройство желудка, постоянный понос. Всё кругом уже загажено, и запах соответствующий. Открываю глаза – да, я в лесу. Надо мной ветки какого-то лиственного дерева. Может, это бук? Запах кругом отвратительный. Но не только поноса и дерьма – ещё и гноем и кровью припахивает, и чем-то гнилым, типа тухлого мяса, и чем-то больничным. Вот личико появилось, очень симпатичное. Да, таких девушек надо брать в поход. Или я не в походе?

– Где я?

– В медсанбате. Вам сделали операцию, а теперь вы пришли в себя. Теперь будете жить.

– Нашей двадцатой воздушной?

– Нет, обычной, 18-й армии.

– А почему я здесь?

– Вас бы не довезли. Вы много крови потеряли, а в машине очень трясёт. А мы от вашего аэродрома всего в двадцати километрах.