Лётчик

Никого мы не встретили, ни в небе, ни на земле. Светлое время ещё остаётся, но вылетов не предполагается больше на сегодня – комиссар считает, что похороны погибших товарищей это важное политическое мероприятие, и с войной можно пока подождать. Говорятся какие-то речи, салют из винтовок. Мне всё это не интересно. А вот в столовой большое упущение: ни водки, ни спирта, ничего. Наверно, наркомовские 100 грамм позже введут. Обычно я не пью, но сегодня хочется напиться до свинского состояния. Забыться, отвлечься. Так ведь нету. Есть не хочется, а мне предлагают, подсовывают. И тут я не выдерживаю, и начинаю истерить.

– Как к пулемётам зенитным встать – так никто не хочет. Летать учиться – а зачем, нам лень. Будем с мессерами на вертикалях драться. Ну и что, что собьют – зато похороны торжественные. На пары переходить – не, зачем что-то менять? Это лишнее беспокойство. ЭРэСы на складе лежат – зачем они нам? Пусть думает начальство, а Мейсун погиб. Ну и что? Мы и дальше будем так же. Погибнем, и хрен с ним. Зато голову включать не надо. Люди последнее отдавали, дали нам самолёты, дали возможность учиться. Но нам лень, мы лучше умрём, а кто вас защитит, нашу Родину, знать ничего не желаем. Но работать не будем. Тьфу. Как вам не стыдно на его похоронах.

Как ни странно, никто не ответил. Даже особист молчит, и комиссар. И все стали расходиться. Но комиссар ко мне всё-таки подошёл:

– Михаил, нам надо семьям погибших писать. Может, Сафиным ты напишешь? У тебя получится, вон как говоришь.

Наверно, это мой долг. Не смог его сберечь, так хоть напишу. Прятаться за спину Захарова – только не в этом случае. И я написал:

"Дорогие Габделбар и Гульфия.

Я Михаил Панкратов, командир вашего сына. Был командир. Он погиб сегодня, 22 июня, в первый день войны, на рассвете. Мы взлетели навстречу фашистам втроём, а их было 12. Он, защищая меня, вышел навстречу двум врагам. Но им бы его не победить, потому что он атаковал не только смело, но и расчётливо. Если бы сверху на него не напали ещё четверо. Я летел ему на помощь, но не успел. В том, что он погиб, есть наша, его начальников, вина.

Он был самый смелый лётчик в полку, при этом старался сражаться с умом. Он научился неплохо летать, и мог стать великим воином. Но судьбе было угодно, чтобы он погиб. Я слышал, что воины, погибшие за Родину, попадают в рай. Не знаю, были ли у него грехи, но за то, как он дрался в этом первом нашем бою, можно многое простить.

Он не вернётся, и его не признают героем. Но он был прекрасным товарищем и грозным воином. Спасибо вам за такого сына и простите меня и всех нас, мы не смогли его спасти."

Надеюсь, Захаров решится отправить это письмо. Уж лучше, чем казённая отписка.

– Тебя там командир ждёт. Зайди к нему.

– Слушай, Михаил. У меня есть кое-какие знакомые в дивизии. Ещё со старых времён. И сейчас война. В общем, я договорился, дадут нам эРэСы. Пока немного. В общем, завтра лети с утра на чайке, а Сафонов пусть У-2 берёт. Тебе 8 штук подцепят, и 16 на У-2 Сафонов увезёт. Это для начала, а потом посмотрим. В том числе и от тебя будет зависеть.

– Есть, товарищ майор. Спасибо.

На У-2 летать вблизи фронта днём опасно, так что вылетаем мы на рассвете. А у них там ещё темно, так что не прилетят охотники. Приземляемся на том же аэродроме, где я появился в этом времени. Здесь тоже следы бомбёжки, обломки самолётов. Иду не в штаб, а к ангару склада. Петров, похоже, хорошо договорился. Мне сразу начинают ставить систему электропуска, и загружают эРэСы в У-2. Я пересчитываю – да, 16 штук. Идём пока завтракать, а потом к Чайке. А там чернявый носатый кавказец уже тестирует систему. Я не слишком верю в механиков с Кавказа, но этот конкретный чел, кажется, поработал неплохо. Проводки он провёл внутри крыла, и это не снимая обшивки. Наружу вывел через крепления держателей эРэСов. Всё очень аккуратно, кнопки пусков тоже установил хорошо. А ведь я догадываюсь, кто это. Или это не он?

– Товарищ Германошвили?

– Да, а что?

– Ваш лётчик Речкалов Григорий?

– Да, вы с ним знакомы?

– Нет, но слышал, что неплохо он летает. Думаю, может стать хорошим бойцом. Но вы ему помогите, поставьте эРэСы. Это хорошее, мощное оружие.

Обратно летим днём, но эРэСы под крыльями придают мне уверенности. Никого не встречаем. После обеда дважды летаем на патрулирование вместе с первой эскадрильей. Напрасная трата времени, горючего и моторесурса – никого не встречаем. Неужели нельзя эффективнее использовать посты ВНОС, раз уж нет локаторов? Плохо всё-таки воюем. А во второй эскадрилье потери – первый раз за войну они вели бой, и сразу двоих потеряли. Не везёт нам – уже пятерых потеряли, и никто с парашютом не спасся.

Вечером снова меня к Петрову вызывают.

– Ну что, комэск, доволен теперь, с эРэСами, наконец, летаешь?

– Да, большое дело, спасибо. Но надо и на другое обратить внимание. Например, в основном летаем зря. Плохо с постами ВНОС взаимодействуем. А ещё бы с войсками на передовой связь установить, они тоже много чего видят.

– Ладно, комэск, тебе не угодишь, я это давно понял. А вот самолётов в твоей эскадрилье маловато осталось, два всего. Хочу тебя пополнить, даю тебе двух сержантов, Самохина и Земцова. Ты всё мечтал летать четвёркой, вот и летай. Видишь, все условия тебе создаю.

Так и хотелось мне ответить: «Что же вы не сделали это на два месяца раньше?», но промолчал я, а то действительно, неблагодарный какой-то.

С утра опять на разведку. Нам тут сервис организовали – еду прямо к самолётам подносят. А нас и осталось только шестнадцать, плюс Петров и Назаров, которые пока не летают. А Назаров – так и староват для истребителя. Я за завтраком немного объяснил сержантам, как им летать. Самохин теперь мой ведомый, а Земцов – Серёгин. Вместо Сергея, прекрасного ведомого, у меня теперь неопытный сержант, но выхода нет. Сергей в целом знает, как летать ведущим второй пары, а сержанты – за хвосты удержатся, и то успех для них будет.

Во время вылета тренирую своё звено (ну не считаю я, что у меня эскадрилья). Сначала плавные виражи закладываю, потом порезче. Сержанты сначала держатся, хотя я вижу их неуверенность, но потом делают что-то несуразное и чуть не сталкиваются. Дебилы, б…. Хотя – винить надо не их. Они плохо летают, хуже, чем Сафы осенью. А комэск-2, вместо того, чтобы их учить, решил, что получил двух бесплатных шестёрок. Ещё бы, они сержанты, а он целый старший лейтенант. И под тем предлогом, что летают они плохо, учил их в основном гладить его форму и чистить ему сапоги. А теперь их бросают в бой, необученное мясо. Были бы мы в Белоруссии против немцев – и их шансы я бы оценил ниже 1%. Здесь, против румын… посмотрим.

Я считаю разведку – не самым лучшим делом для нас, истребителей. Нам бы врагов бить. Но нас и во вторую разведку посылают. Ладно, хотя бы сержанты научатся хоть чему-то, привыкнут, что они ведомые в паре. Моя чайка с эРэСами стала чуть медленнее, но за счёт пластикового покрытия не уступает чайке Сергея. А сержанты – у тех потрёпанные самолёты заметно медленнее. Они ещё и шаг винта не всегда устанавливают правильно.

Тем временем у полка первая победа. Вторая эскадрилья доложила о сбитом мессере. Во время патрулирования дрались они вшестером против четвёрки мессеров, и одного сбили. Говорят, что сбили. Подтверждения от пехоты нет, упавший мессер не найден. Не удивлюсь, если они стреляли, и предположили, что мессер потом упадёт.

После обеда и мы летим патрулировать. Эскадрильей, то есть четвёркой. Не слишком мощный патруль. Но хоть сержанты начинают крепче держаться за хвост. Занимаем зону над нашим передним краем, и я начинаю опять виражить и задирать нос, учу сержантов основным нашим приёмам. После того первого боя я противника ещё не встречал, и вот, надо же, летят. Юнкерсы-88, девятка, тысячах на полутора, а мы на две забрались. Ну что же, удобно атаковать. Оглядываюсь кругом – б… на нас мессеры пикируют. Разумеется, мы летим вверх, навстречу. Естественно, немцы уходят в стороны. Их восемь, и они уходят в разные стороны, одна четвёрка налево, другая направо. Кручу вираж налево, и поплавнее – не время сейчас терять ведомых – чтобы оказаться не между четвёрками, а ближе к одной из них. Мы теперь выше немцев, но они начинают уходить, не дали приблизиться. Вторая четвёрка начинает в хвост заходить, но до них ещё далеко и они ниже. Снова левый вираж, в лоб их встретить не успеваем, но они стреляют с неудобного ракурса и мажут, а потом проскакивают мимо нас. Теперь все враги от нас с одной стороны, и мы продолжаем вираж и поворачиваемся в их сторону. Первая четвёрка набирает высоту в стороне от нас, вторая уходит, дистанция снова великовата. Не торопясь летим в их сторону, понемногу набирая высоту. А торопиться нет смысла, всё равно не догоним, а топлива больше сожжём. Но и немцы не спешат нас атаковать. Подставляют под удар другой группы? Не видно никого. Ага, вот в чём дело. Их бомберы заканчивают бомбёжку, а мессеры их прикрывают. Может, на юнкерсы напасть? Но тогда подставим хвосты мессерам. Впрочем, юнкерсы уже поворачивают на запад, и нам их не догнать. За ними уходят и мессеры. Нам ещё пять минут дежурить, но много ли толку от нашего патрулирования?

Приземляемся, иду в штаб. А сержанты зачем-то за мной увязались, за ними и Сергей идёт. Сержанты страшно довольны, весело переговариваются. Ещё бы – первый бой, а они живы и даже хвосты ведущих не потеряли. Докладываю Назарову о полёте и бое.

– Ну что – вас можно поздравить? Дрались вчетвером против восьмерых, и все живы, и только несколько пробоин в плоскостях.

– Какие тут поздравления? Бой продули с треском. Они прикрывали бомбардировщики и прикрыли их, те без помех отбомбились. Мы прикрывали наши войска – и чем мы им помогли? Их бомбили как хотели.

Сержанты чуть рты не разинули, замерли без движения.

– Так что же ты, почему задание не выполнил?

– Потому что нас четверо, из них двое еле летят, а у них одно прикрытие – восемь мессеров. Было бы нас восемь, и хотя бы четыре хороших лётчика, мы бы вчетвером связали мессеры, а ударная четвёрка атаковала бы юнкерсы. Да и то – раций у нас нет, надо до полёта договариваться. А мы летим, не знаем, что будет в полёте.

– И что ты предлагаешь?

– Пока точно не знаю, но дайте мне с ВНОС поговорить, посидеть у связистов. Может, и не выйдет ничего, а может, что и придумаю.

– Да кто тебе не даёт, сиди. Пока заданий нет, не знаю, полетишь ли сегодня ещё.

Наш начальник связи, лейтенант Максим Гершт, курчавый носатый и очкастый еврей, напоминает мне сисадмина 21 века. Представитель таинственной касты электронщиков и программистов, хозяин сложной техники. Но мы с ним неплохо друг друга понимаем, чем-то он ближе к нам, чем многие местные. На мою просьбу соединить меня с начальником ВНОС он как-то странно усмехается, кривя полные губы, и начинает что-то крутить и переставлять проводки. Вот и связь есть, на линии майор Теребынькин. С апломбом интересуется, по чьему поручению я к нему обращаюсь.

– Да по собственной инициативе, товарищ майор, с разрешения капитана Назарова. Хотел по-товарищески поговорить, как нам лучше координировать работу. Чтобы меньше было вылетов в холостую.

– По-товарищески, это хорошо. Но вот секретные сведения о самолётопролётах я вам не дам. А дам только товарищам Петрову, Назарову или Смертину. Вопросы, старший лейтенант?

Вот и поговорили. Понятно теперь, почему от ВНОС нам никакого толка. И почему кривил губы Максим.

– Макс, а с войсками наземными ты можешь связаться?

– С штабом дивизии? Могу.

– Лучше бы с полком, который вот здесь.

– Здесь… а кто здесь? Ага! Да, могу, там тоже есть наши. Но, конечно, со связистом. А с командиром или начштаба – это если они захотят. Могут тоже спросить, почему комэск вызывает, а не командир или кто-то из дивизии.

Интересно, а кто у нас наши? Связисты? Или евреи? Я что – похож на еврея? Во всяком случае, не так, как Максим. Тот как с нацистской листовки, классика.

– Если связист толковый, то его достаточно будет.

На этот раз Макс возится дольше. Потом с кем-то разговаривает на идиш, я по Киеву запомнил звучание, узнаю его. Потом ещё ждём минуты три, наконец, меня соединяют.