Реквием

Реквием
Виктор Брусницин

Повесть о легком человеке, в определенном смысле типичном для эпохи характере. Перипетии, отношения, влияния и взаимодействия. Сколок времени.

Реквием

Виктор Брусницин

© Виктор Брусницин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Я – некто. Мне пятьдесят пять. Человек не особенный, однако работящий и умеющий ладить с людьми. Из нас, четырех друзей, наиболее успешен во всех отношениях: удобная работа (накопленный опыт, зарплата, уважение: кандидат наук, завотделом в научном подразделении при солидном холдинге), двое вполне устроенных детей, внуки. Обожаю жену – врач, хороша собой, занимает положение выше, пожалуй, моего, притом мудра настолько, что перечисленное отнюдь не минус. Лет восемь назад, будучи за рулем и тюкнувшись, основательно повредила позвоночник, опаснейшая травма головы. Возил в Израиль, денег вколотили досуха. Будучи человеком, скажем так, течения, относительно веры слабоват, но не поленюсь на троеперстие – а тут зачастил в церковь, поклоны бил, с батюшками разговаривал. Выправилась родная по всем статьям, трепещу теперь. Характерно, что сам преочень неказист: при небольшом росте всегда был дебел (до сих пор, впрочем, изрядно играю в теннис), досадно редок волосом, нос никудышен, легкая косинка глаз (некоторые находят сие шармом), – последнее и полнота, да и другие штуки, были вечным поводом сознания собственной ущербности.

Самый одаренный из нас – Олег Рогозин (Роги). Породист внешне и по родословной. Начитан и как теперь говорят креативен. Подвизался в разных, порой радикальных областях, иногда не без результата, и с неизменным успехом занятия бросал. Давненько одинок (единственный сын шляется без вести где-то за границей), служит парикмахером (сирульником, по его оговору) – ни дать, ни взять, назло себе, ибо на самом деле смешон, хоть и «паству» («стригу барашков мало-мало») имеет солидного разряда и призы на конкурсах. В силу возраста, чрезвычайных амбиций и отсутствия стяжающих свойств являет образец неудачника, если соотнестись с его данными.

Петька Воронин – личность, обладающая свойством вызывать к себе безоговорочную дружескую любовь. Человек забытой широты и щедрости. Толкается в автомобильной отрасли.

Четвертый, Гена Стоцкий – чрезвычайно живописный тип. Тщеславный, патологически хвастливый, необразованный (остальные пристойны в этом отношении – закончили престижный фак в Политехническом), а где-то и туповатый. Безбожный пошляк. Он легко подвижен на подлость, собственно, из нас друзей – вообще, зона охвата широка – ни один не миновал таковой с его стороны. Отыскать в парне хоть что-то положительное способен только Олег с его изобретательностью.

Мы трое однажды признали: жизнь Гены по существу – феномен.

***

Родился он в провинции непростого масштаба – отец служил директором санатория приличного значения (кстати, достаточно короток был с Ельциным – тот в некоторые годы как раз строил учреждение). Генка да старшая сестра из отроков – по-моему, единственный человек, который им освящен: «Ссука, я за Ирку порву». Мы смеялись:

– На сколь частей?

– На одну как максимум.

Отец, не отнять, был видный мужчина: с Ленинской лысиной, высокий, крепкий, голосистый, многое умеющий. Раз в компании Федор Ильич поведал, что тянется из польских конфедератов (это Олег выяснил, у Генки и самого сообщение вызвало изумление, но тщеславие не приспособил – впрочем, не ведал кто таковы). Взять меня, смотрел на Федора Ильича и Зинаиду Петровну с любопытством – они настолько в те годы были несвоевременны. «Золинька», так звал ее «крупный» (Генкины словечки – крупный, батенька – два исчерпывающих варианта) была для него всем. При этом очень могла выпить – мы ее эту особенность, разумеется, крупно приветствовали, – батенька же практически не применял, однако поощрял свойство жены всячески, предложения с истинным весельем и тщательным досмотром: «Золинька, пригуби – губки у тебя весьма расположены», – являлись рефреном. Я был удивлен, что после смерти благоверного (инфаркт) она прожила довольно долго… Вообще, рассматривая родословную Стоцкого, невозможно не углядеть отщепенство, ибо родня присутствовала отлично грамотная и, главное, клановая, стало быть, цепкая за жизнь в высшем российском производстве: чиновники разных мастей, весомые юристы.

Из рассказов Гены о детстве оттиснулось одно – в санатории, в радостно вспоминаемом им детстве он научился ловко играть в бильярд. Кажется, единственное достойное, что у него присутствует как факт, – однако занимательно, он не только свойством не пользуется, но и отталкивается.

Не помню, почему он уехал в город, знаю, что оказался в Техникуме связи. Сколько это ему было – шестнадцать? Жил в общежитии, сходу женился. Как он всегда доказывал, предмет была «самая». Возможно, так и есть, хоть в пожившие годы, когда мы… э-э… сталкивались, я бы настаивать на определении не стал. Словом, дочь, что-то там еще из как всегда восхваляемого им периода я пока не фиксирую, поскольку лично меня не касалось. Замечу, однако, техникум наш друг не закончил.

Тем временем, устроившись на оборонный завод – в армию отсюда не брали, соответственно контингент был сугубо веселый – Гена по последней причине резво охолостился, срочно женился на очередной и въехал в прописку. Повезло, родители отписали дочери в качестве калыма избу в центре города, а наплыла цивилизация, центр принялись усовершенствовать, древние постройки сносили. Молодых обналичили весьма крутой по той поре двухкомнатной квартирой в престижном районе. Между тем Олег Рогозин, тоже оженившись, выяснился соседом. Отсюда общее знакомство и пошло – я и Петька были однокашниками по институту, коллегами по работе и уже крепкими друзьями Олега. По поводу непростоты Роги, социалистической закваски очередной жены Гены и бог знает чего, вечера не проходило, чтоб Соня, очередная, к Рогозиным не зашла. Дело еще в том, что Стоцкий имел манеру оставлять женам следы в виде детишек. То есть у него как раз образовывалась Настька, Олег купно расщедрился на Сашку. Мамочки-несушки друг от друга практически не отходили.

Таки Олегина Танюха родила, но состояла в роддоме. То есть имело место обстоятельство, и друзья плюс многие коллеги бузили у молодого папаши.

– Мужики, – пошатываясь, и малосвязно доказывал Олег, – полагаю, неприлично миновать слов относительно появления, а возможно и образования нового члена общества. Поражает собственная причастность. Не стану останавливаться на том, что рождение человека суть момент… Мужики, как просто быть творцом… Впрочем, я за вас – чтоб не сказать, за себя, если не сказать – вместо…

Поскольку со стороны Олега все было как-то наивно, стол организовывала несущая пока Соня и приближенный Гена. Когда наш завлабом Пестименко между прочим скользил, что в перлитовых структурах присутствует много нерешенных вопросов, а Тарчевский возражал на предмет того, что Мэшин Хэд и Машина Времени есть некий знак претворения, Стоцкий восторженно лупил глаза и подчинялся любому движению пожелателей. Я, кажется, первый заметил эту его сторону.

– Слышь, Ген, телефон далеко? Мне бы жене позвонить (я давно женился, уже и первенцем был оснащен – имели, собственно, по двадцать пять годков).

Его ответ меня поразил:

– Ну, позвонишь (характерно, ставил ударение правильно) – и что?

Настолько это четко легло в обстоятельство, что я предложил покурить. Генка откликнулся на предложение с артистическим изяществом: на сигареты Родопи он чиркнул невиданной зажигалкой.

Почему-то отчетливо помню беременную Соню, с налитым бюстом, обслуживающую, такую недосягаемую и вместе кондовую, – возможно, впервые во мне совершалось затаенное вожделение, выпрастывание инстинкта. И мельтешит воспоминание, Гена заметил мой взгляд.

– Ну вас к черту, – объявил я, – городите бог знает что… – Встал, потянулся рюмкой – кто-то подал ей бокал, Соня дружески прянула рукой навстречу. – Соня, позволь за тебя, за наших жен. За… ну я не знаю – женщин, которые… нас оплодотворяют… – Раздался хохот, я стушевался. – Нет, вы не поняли, – затараторил совсем сбивчиво, – оплодотворяют в смысле инициируют, мы все делаем ради наших любимых…

Мой голос утонул в сальных шуточках, общем гуле – было отчаянно хорошо.

Вообще, та пьянка, растянувшаяся, кстати, не на один день, оставила долгое впечатление. Чего уж говорить про Стоцкого – его насквозь алчущая душа именно здесь, думаю, была пленена, повязана мефистофелевской тягой к нам. И вправду, сложились несколько замечательных эпизодов. Серега Мурзин заснул на унитазе и, когда его разбудили с пожеланием на короткое время освободить сооружение, сопротивляясь, в угнетенном беспамятстве орал, что не позволит собой манипулировать и вытирать ноги, даже если они снабжены домашними тапками. Кто-то ронялся мурлом в салат – да, это Володя Болкисев, наш светило, до крайности башковитый мужик и заядлый приверженец зелья. Существовала поездка в роддом всем скопом, ради отметки, которая Татьяну только напугала, когда на жуткий ор снизу из окна увидела кучу невменяемых мужиков и долго не могла отыскать Олега, в неразберихе поменявшегося с кем-то одеждой. Ресторан, где произошла стычка с другой компанией и случились приобретены пара ссадин.

А знаменитый эпизод – это, вроде бы, уже на второй день – когда дело чуть самым плачевным исходом не завершилось. Кому-то пришла идея навестить общего приятеля – он жил неподалеку и находился на больничном. Отправились всем кагалом, остался только я, будучи притомившимся зело. «Жди нас, никуда не выходи», – было приказано. Однако проснувшись, не особенно уяснив где нахожусь и в чем состоит текущий момент, я пренебрег предупреждением, выбрался из квартиры и, все еще находясь в растерянности, нечаянно захлопнул за собой дверь. Спустился, вышел из подъезда, очнулся окончательно. Идут празднователи.

– Тебе же сказали, не выходить, – устало пожурил Олег. – Взял ключи?

Каков был ужас – ключи остались в квартире, попасть не представлялось возможным.

Что делать? После совещания творческий Болкисев предложил спуститься через балкон с этажа выше (в те времена лоджии еще не остекляли). Пошли стучаться к верхним жителям. Долгие переговоры – нам повезло, что дома оказался член семьи мужского пола, отлично понявший курьез (дамский контингент не желал входить в обстоятельство категорически). Он же подсобил с деревенского образца ковровой дорожкой как вервием, по которому следовало перебираться. Препирались, кто будет выполнять задачу – я пыркнулся, чуя вину, однако инициативу перехватил Петя. Там и случился сбой, уже на подходе к объекту и цепляясь ногами за перила рогозинского балкона, рука его нечаянно сбилась со скользкой дорожки и тело более чем коварно накренилось в пропасть. Вытащил рефлекс, Петя как-то совершенно уже изощренно изогнулся и рухнул в пределы квартиры.

Между прочим, дверь оказалась не заперта – я захлопнул ее не напрочь.

***

Не всегда просто определить каким образом складывается близость, однако Гена сам настаивает, что наибольшие дружеские чувства у него вызываю я. Может, оттого что и мне с ним комфортно? (Сие, кстати, когда-то вызывало и шероховатые мысли – при известных реквизитах Стоцкого.) Ну да не стану ударяться в психологические обоснования общих отношений – вестимо, наиболее красноречив и доказателен факт. Именно им является то, что в те годы преимущественно кучковались у Олега, отсюда Гена неизменно присутствовал.

Время, во всяком случае для меня, было рьяным и жадным – в самом деле, мы по серьезному, ответственно, с принятием капитальных решений вступали в жизнь, и потом работали в науке, среде, где всякое обстоятельство подвергалось достаточно крепкому осмыслению. С другой стороны, хворали гедонизмом: алкали удовольствий, девиц, ресторанов, калил сумасшедший озон, плоть била в душу, голова была чиста, отсюда веским случалось всякое жизненное изделие. Впрочем, зной существования, который ощущал я, совершенно отсутствовал, например, у Олега. Сейчас я порой размышляю: отчего он так действовал – не сосредоточенно, размашисто и глупо? Ребенок, которому все давалось. Где-то таким же был Стоцкий, но, тождественно мне, без пессимистического вкуса.

***

Длилась научная идиллия лет пять, Петька Воронин первый скривил. Он замутил с автомобилями. Дело в том, что мы постоянно шабашили (Стоцкий с нами не работал, тогда он не воспринимался серьезно), одна из халтур получилась столь удачной, что месяца за полтора – учились в аспирантуре, отпуска были широкие – заработали сумму, которую хватало на авто. Петя с Роги сюда и впряглись. Я истратил деньги на мебель и прочее бытовое. Выяснилось, что Петро весьма дружит с механизмами – лайба, копейка, досталась чахлая, капризная, стабильно требующая приложения рук – вечно толкался в автосервисах, легко находил с тамошними общий язык. Вдруг настрочил заявление об уходе из института, чем сообщил нам оторопь и настроение укоризны, устроился в один из них механиком. Стоцкий выразился неизменно оптимистично:

– О, на человеческое замахнулся. Распредвал – это вам не интеграл.

Занимательно, что вслед поплыл и Роги, аналогично бросил науку, ударился в живопись. Собственно, я один остался неприкасаемым, Гена, скажем, тоже разменял обстоятельства: у него совершился очередной любовный запой.

Олег дает такое определение дружбы: свобода. Я же считаю, друзья те, кто знает о каждом буквально все, причем в силу того, что это, как и позывы делиться – потребность. Впрочем, определение Роги данное ничуть не отменяет, ибо знание в любом аспекте и есть свобода (вспомним Спинозу с его познанной необходимостью). Я к тому, что мы были прекрасно извещены о географических и, если так можно сказать в его отношении, душевных (Олег говорил, медицинских) движениях Гены. Излагал приключение он примерно так:

– Это я вроде бы еще с Люськой жил. Свадьба у приятеля. Там клюшка одна присутствовала с Байкала, облик ладный, нога. Разговорились, зашли в ванную, трахнулись. Муж привередничать затеял, кулаком над головой вертеть. Собственно, треснул мне по ряхе. Лялю, замечу, не тронул. А причем здесь я – химия. Пара лет прошла, приезжает прелесть с ребенком, без мужа. Я узнал, шасть, разумеется к приятелю, которому она родственницей числилась. Особенных, надо сказать, настроений не существовало, а когда увидел, обратно мятеж. И любопытный момент, ночевали совместно, однако я по ее несильной просьбе вводить не стал. Чудо. Провожал на вокзал, парнишку на руках нес точно родного. Сонька как раз Варьку рожает, а меня обуревает на полную, химия самая высокомолекулярная. Химическая гражданка, между тем, в Новый Уренгой переезжает, я ее адрес раздобываю и звоню: приезжай, сойдемся на семь пик. Не приехала, мужа, кричит, жалко.

Гена закурил. Курил он всегда во множестве и сигареты самые дорогие. Вообще, дым в глаза, пыль ему были свойственны особенно – позер завзятый, любил, напыжившись произнести: «Порешаем».

– Однажды все-таки приехала, звонит в полночь. Что-то наплел Соньке, погнал. Ох, мужики, дали мы копоти, такого еще не было. Следует идти домой, а эта рубашку мою порвала в клочья, с ножом прыгает – убью и себя и тебя. Остался, поскольку рубашку жаль… Она все надеялась бросить мужа, но не получалось, пил. Впрочем и она позже спилась… Тем временем Сонька опросталась Варюшкой и что-то во мне треснуло. Привез домой импортную коляску, еще невиданные вещи и ухожу на три дня. Отсюда и пошло, закрутился, с Шацким связался…

Деятеля этого я знаю, мент. Начали они на пару куролесить, семья у Стоцкого сыпалась, это было очевидно. И верно, Шацкий и Стоцкий тот еще болеро устроили, девки не переводились, пьянки. Меня всегда поражало, до чего ловко умел Гена что называется втереться в доверие. Семья новоиспеченного приятеля была непростая, мать заведовала неким магазином, являлась по тем временам крутым человеком – это она доставала импортные изделия. Вхож и принят Стоцкий был самым теплым образом, я свидетель. Занимательно, что жена Шацкого, Лена, весьма привлекательная особа, относилась к нему аналогично, и в частые дежурства мужа он неизменно торчал при ней. Доверял милиционер, при хорошо известных данных приятеля. Что занимательно, и в самом деле не напрасно. Это уже года что ли через два, когда компания их развалится, Стоцкий случайно встретит Елену.

– Я жил на Фрунзе, один. Гляжу, Ленка – стало быть, повествую: ты чем теперь занята? Ничем особенным. Так поедем ко мне. Давай… Заходим в переднюю и началось, стащили все друг с друга, аж оцарапались. Забыть не могу до сих пор, химия (неизменная его фраза). Очнулись здесь же в коридоре, я даже проводить домой не в силах был. Случилось единственный раз, она как раз в периоде освоения очередного замужества состоялась.

Словом, вещь характерная, мимолетные приятели у него происходили всегда: легкий, клиповый человек. Эпизод, например. Новый год, Стоцкий подрабатывал на городской площади, на елке – там существовала подсобка – два, три человека сидят непременно. Здесь как раз снимали фильм: Виталий Соломин, Борис Невзоров. Стоцкий сунулся к последнему, накатай-де автограф. «Получи, мил человек».

– Послушайте, замечательный артист, неподалеку помещение расположено. Холод собачий, а там первоклассный чай.