Антропогенез. Звезды созданы не нами

– Бандюкам ничего не было нужно от того мутанта, они не хотели у него ничего узнать, они его просто били и издевались. Один прострелил ему ноги у суставов, а второй пинал по голове до тех пор, пока не брызнула кровь на асфальт. А знаешь, он был разумный и просил у них лекарства и пощады! А бандиты уничижали и били его, пока не принял он смерть мученическую. Он был нам тоже братом!

– Ладно, разберемся. Мне только надо до руководства достучаться.

– Сейчас, думаешь, ты нужен им? Нет, ты уже им надоел и тебя выкинули, как прокажённого, их принципы и кодекс забываются при первой же опасной мутации. Я видел, как эти цивилизованные люди жрут друг друга, ибо пошел первый Ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его.

– Я это тоже видел, но остался человеком.

– Нет, ты наблюдал из безопасного места – это другое. Я же видел мучения брошенных при первой волне мутаций. Но не переживай. Ибо сказано, что униженные и брошенные восстанут, и небо небес поколеблется от сильного трепета воинства Всевышнего, из тысячи тысяч и тьмы, вспыхнет пламя гнева Господня. И после этого их лицо исполнится мраком перед тем Господом Саваофом, и они будут отвергнуты от Его лица, и меч будет жить между ними перед Его лицом.

– Глеб, Глеб, прием, прекрати так орать, я понял, откуда у тебя столько злобы… расскажи лучше почему ты здесь?

– Мне тоже потребовалась помощь, ибо я был глуп и не принимал в сердце моё мудрость Господа. Убоялся я смерти телесной, хотел защиты, еды, убежища, лекарств и избавления от голосов Серафимов! А дальше меня стреножили, бросили в грузовик и вырубили, сам не помню как. Потом били, издевались, кололи что-то, я до сих пор чувствую ожоги от бычков на лице! А надо было послушать зов небесный и идти к братьям, они меня звали, я был слеп, как существо земное.

– Сколько ты уже тут?

– Я тлею тут уже пару дней, и я не успею воскреснуть и сойтись с воинством небесным, грязные опыты меня погубят. Свершится это быстро, в мгновение ока, при последнем изменении.

Опыты! Чёрт, конечно же – опыты!

– Прием, прием, Глеб, почему они над тобой опыты ставят?

– Господь Боже Вседержитель вложил мне в десницу силу свою, дабы мог я судить правдою Его. И судил, я, как мне велено было, и покарал я одного из солдат. Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Истинны и праведны суды Твои! Вот теперь они меня вообще не щадят. За это приму я смерть мученика.

– Не думай об этом, – сказал Артем, нужно выбираться.

– Брат, Артем, я помогу тебе. В небесах свое сияние у солнца, другое – у луны, иное – у звезд, а у тебя особое, его сразу видно! Голоса Серафимов поведали мне это.

– Что за Серафимы, какие на хрен голоса?

– Они хотят, чтобы я быстрее присоединился к ним и свершил правосудие над хулителями Господа! И тебе будет дано право судить так, едва ты присоединишься к воинству небесному.

– Ты чокнутый, ты знаешь это?!

Кажется, Глеб просмеялся.

– И сказал Господь: не скрой от меня лица своего, но ищите лица Моего! Повернись ко мне, Артём, и прими истину!

Головная боль застучала сильнее, она раздавалась по всему мозгу, тем не менее, Артём как под гипнозом нашёл в себе силы приподнять голову, и не смотря на чудовищное напряжение шейных мышц, на разрастающуюся боль по всему основанию черепа, Артём повернулся на голос.

Перед ним сидел монстр, мутант-инсектоид.

Артём в панике дёрнулся от него, но крепкие ремни словили его движение; Артём не сдвинулся ни на сантиметр. Это ловушка, это конец; не вырваться, даже плюнуть в лицо врагу не получится. Артём связан перед казнью, как баран перед закланием.

Но тут Артём заметил, что и мутант тоже пристёгнут к соседнему операционному столу. Его многоступенчатые конечности имели многочисленные шипы, вот между шипами и были продеты ремни. Вырвать свои конечности из ремней у монстра не было никакой возможности. Мутант полусидел-полулежал, согнувшись буквой «С». Его членистое брюхо выпирало. Изогнутый и зазубренный капюшон спинного щита надёжно обвивал голову. Морду прикрывала пара коротких хелицер, за которыми прятались челюсти, и от них, от челюстей с возрастанием к передним хватательным ногам двумя рядами тянулись многочисленные педипальпы. Педипальпы находились в постоянном волнообразном движении, словно гигантские вибриссы гигантской инфузории. Хелицеры слегка поддёргивались, щёлкая небольшими клешнями. Инсектоид, как черепаха, прятал свою голову под воротником карапакса, и там, из глубины, из-за щита хитиновых хелицер, на Артёма смотрели не фацетные, а всё ещё человеческие глаза. Глаза внимательные. Артём видел их блеск.

– Смотри на меня, брат! – ровным голосом сказали глаза, – не отворачивайся и не вырубайся.

И Артём смотрел. Шею свело и боль отрезала её от головы, боль поразила весь мозг и мало ей было там места, боль раздвигала черепные створки, выдавливала из глазниц глаза, но Артём смотрел, смотрел, как одержимый.

Из-за спины монстра тянулись переплетённые шланчики. Артём знал, что у инсектоидов между спинным панцирем и хвостовым щитом, самое уязвимое место, именно в ту щель легче всего всадить пулю, или, как в данном случае, воткнуть иглу. Вот почему у мутанта такая поза, чтобы сгорбить его, чтобы раздвинуть элементы панциря, вонзить в уязвимое место иглы и качать оттуда соки.

– Что ты видишь, брат?

– Я вижу монстра! – через силу прохрипел Артём.

– Нет, брат, ты видишь своё будущее, ты видишь плоть и разум, которые тебе предначертаны, и в которые потомки мафусаиловы тебя превращают. Поэтому они связали тебя, чтобы не буйствовал ты, не вырывался.

– Ты врёшь, мутант!

– Как ты думаешь, куда ведут все эти шланчики из плоти моей? Ты становишься мною, а я тобою. Братья мы! Суть воинство Саваофаво. Ибо сказано: побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном.

– Нет! – совсем уже отчаянно прохрипел Артём.

– Ты сам не веришь отрицанию своему! – ударил ответ хором. Хором. Громом. Множественными голосами, голосами Серафимов и Херувимов, голосами всего воинства Саваофаво ответил мутант, назвавший себя Глебом.

И с этим хором, как от взрыва, ударило по Артёму волной головной боли, от которой Артём очередной раз зажмурился, и застонал: «ох, как же голова моя ещё не лопнула?»

Хелицеры мутанта слегка подрагивали. Но это не челюсти, а лишь предчелюстной аппарат для поглощения пищи. Где там за ними челюсти? Шевелятся ли эти челюсти в такт сказанным словам? Глаза ещё человеческие смотрели внимательно, но они не излагали чувств. От него, от него у меня головная боль, от внушений его! Если он не остановится, я умру. Моя голова попросту взорвётся.

А монстр не выдал движением голос свой, но продолжал вещать в унисон тысячами тысяч глоток:

– Я видел звезду, падшую с неба на землю, горящую подобно светильнику, и было той звезде имя «полынь», и дан был ей ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям!

– Нет, не надо, я не выдержу этого! – взмолился Артём.

Дверь в этот момент открылась, Артем не увидел вошедших, но все его нутро насторожилось.

А хор голосов даже не вздрогнул, напротив, загремел неистовее:

– … тогда я взглянул и передо мной оказался бледный конь и всадник, имя которому Смерть, а за ним следовал ад. Ему дана была власть над четвёртой частью земли убивать мечом, голодом и болезнями!

Перед Артёмом возник человек в белом халате, прикрывший собою силуэт мутанта.

– Пациент очнулся! – произнёс человек в халате. Потом он склонился над Артёмом и следом обратился к нему: – Пациент, как вы себя чувствуете?

– Больно… мне очень больно! – просипел Артём.

Человек в халате посветил медицинским фонариком Артёму в глаза.

– Что именно у вас болит, пациент?

Но вопрос медика тут же погас в страшном рёве глоток, которые перекричали бы любые другие звуки мира:

– Ты хочешь избавления от боли и страдания?! Ты хочешь свободы?!

В глазах у Артёма начинало мутнеть. Казалось, череп уже треснул, и трещина расходится по самой переносице. Что угодно; на всё соглашусь, только не боль, ибо боль подобна вечности!

– Да! Да! Хочу! Хочу свободы!