Рассвет над Деснянкой

– Ну, я слушаю, – требовательно повторил он.

– Дык, это… – Ефим как-то растерялся сразу, встал во фронт. – Дык, это, мы по делу, господин начальник, вашбродие. Вот.

– Погодь минутку, не сепети, – сразу нашелся Данила, обращаясь к товарищу, и тут же накинулся на пришельца. – А ты кто такой, чтобы спрашивать служивых, а? Тебе какое дело, куда направляемся мы? Военная тайна, может, это, а ты, может, шпиён немецкий? Ну, отвечай, что стоишь, лупаешь глазищами? – сам встал во весь рост, взял винтовку на изготовку, гневно уставился на человека. – Обвешался блёстками, как сорока, и туда же – в начальники!

– Позвольте! – железнодорожник опешил, снял монокль, принялся тщательно протирать удивительно белым платочкам. – Позвольте, как смеете так со мной разговаривать? Я – помощник начальника…

– Да плевать я хотел, чей ты помощник и кто у тебя начальник, – Кольцов уже слез с дрезины, встал сбоку от незнакомца, коснулся штыком его плеча. – Нам уже и царь-батюшка не указ, а ты – и подавно!

– Вы не смеете так со мной разговаривать! Я нахожусь при исполнении служебного долга! При любой власти существует государственная собственность, а вы её похитили, – не сдавался незнакомец. – Я вынужден вызвать караул!

Человек принялся нервно шарить в кармане, вытащил свисток, вот-вот, было, не засвистел, как Гринь схватил за руку, отвел в сторону.

– Вот это зря, положь обратно в карман свистульку, тебе же лучше будет, вашбродие. Не проглоти от усердия.

– Ага, – опять вмешался Данила. – А то вставим туда, куда ты не вставляешь. А ещё лучше – отдай её нам. У нас надёжней будет, спокойней, – и с силой вырвал из рук железнодорожника свисток.

– Хамы! Скоты! Как смеете …– договорить не успел, как от сильного удара Кольцова сложился к ногам беглецов.

– Вот это ты зря, барин, не подумавши, – и уже товарищу: – Тикать надоть, Фимка, пока другие не сбежались, – Данила уже толкал дрезину, разгонял её. – По-моему, стекляшку я ему разбил, вот беда, как же он глядеть-то будет без стекляшки-то?

– Зря ты так, Данилка, – укорял друга Ефим, когда отъехали от злополучного разъезда на достаточное расстояние. – Он бы и так оставил нас в покое.

– Ага, оставил бы. Ты слышал, как он нас? Хамы, говорит, мы с тобой, да не просто хамы, а скоты.

– Прижухли нынче баре, а этот то ли не понял, то ли слишком наглый.

Местом для отдыха выбрали на повороте, где рельсы уходили вправо, чуть-чуть спускаясь книзу. Слева густой стеной стоял лес, справа – начиналось большое картофельное поле. На всякий случай дрезину отнесли подальше от железной дороги, спрятали за кустами, уселись на неё, развязали сидоры, перекусили всухомятку.

– Чаю бы, как-то не подумали, – Данила пристроился крутить цигарку, Ефим лег спиной на землю, широко раскинув руки. – Или хотя бы кипяточку.

– Хорошо, Данилка! Даже не верится, что домой едем.

– Хорошо-то хорошо, но что нас дома ожидает, вот вопрос? – Кольцов сильно затянулся, шумно выпустил дым изо рта. – Что делать дома будем? Опять к пану Буглаку в работники?

Ефим развел руками, удобней расположился на траве.

До войны оба работали у пана Буглака: Данила был младшим конюхом на конюшне пана, Ефим – подмастерьем на винокурне. Если бы не забрали в армию, то и неведомо, кем они к этому времени уже были бы. Сулил управляющий имением немец Функ Рудольф Францевич перевести Данилу в старшие конюхи, а Гриню как-то обмолвился, что, мол, пора и мастером становиться, потому как настоящий мастер Аникей Никитич Прокопович к тому времени уже состарился и еле передвигал ноги по цеху.

У одного и второго были и есть свои наделы, всего по десятине, но – свои. В любом случае с голода не помрут. Только бы волы целы были: без них не вспашешь.

– А я знаешь, о ком подумал? – Ефим мечтательно улыбнулся. – О Глаше и Марфе – соседках наших. Небось, выросли уже, заневестились?

– И что ты подумал об них? – Данила даже подался вперед. – И об ком больше?

– Не знаю как тебе, – Гринь сел, поджав под себя ноги по-турецки. – А мне глянется Глаша.

– Ты гляди! – воскликнул товарищ. – А я-то на Марфушку глаз положил ещё до войны, дорогой Фимушка! Думал, грешным делом, в одну девку мы с тобой зенки впёрли, ан нет, порознь. И слава Богу. А то как бы делили одну на двоих-то? Неужто в контры пошли бы, а?

Ефим не ответил, только молча вытянул в сторону Данилы руку с открытой ладонью. Кольцов с чувством ударил сверху.

– Приедем домой, сразу под венец поведём девок наших, а, Фимка?

Гринь промолчал, только утвердительно кивнул головой, засыпая. Рядом, подложив под голову котомку, пристроился и Данила. Покойно было на душе, благостно. Не верилось, что совсем недавно ходили в атаку, гибли товарищи, сами еле избежали смертушки. Э-эх, жизнь!

Тихо шумели деревья над головами, мерно постукивали колёса проходящего мимо состава, убаюкивая. Осенние, сменившие летнюю белизну на серый цвет облака бежали в попутном направлении, туда, где на берегу тихой и ласковой речушки Деснянки стояла деревенька Вишенки. Окружённая лесом и речкой, она притихла, притаилась в ожидании очередных крутых перемен в своей истории.

Домой пришли затемно: ни огонька, только собачий лай нет-нет, да нарушал ночную тишину.

К избам не сразу кинулись, а сначала в конце огородов спрятали винтовки, укутав их рядном, что висело на соседском плетне. Каждый прятал отдельно: кто его знает, вдруг обнаружат? А тут сразу две! Нет, надо всё предусмотреть, потому и по разным местам припрятали.

Вишенки не изменились, только пополнились несколькими вдовами да прибавилось инвалидов.

Аким Козлов, который воевал где-то в Карпатских горах, вернулся без правой ноги чуть ниже колена и теперь шкондылял на деревянном протезе, что сам же и выстругал из сухого липового чурбачка да прикрепил его кожаными ремешками к отстреленной ноге.

Никита Кондратов, одногодок Ефима и Данилы, был уже дома. Правда, травленный в окопах газами, всё кашлял и отхаркивал кровавой слюной. Однако надеялся, что в Вишенках при таком лесе да речке сможет, в конце концов, выдыхать немецкий газ из себя и снова заживёт как человек. Хотя это не помешало ему жениться сразу же по приезде из госпиталя и взять в жёнки старшую дочь-перестарку слободского попа Василия Агафью с приданым в одну десятину земли и парой рабочих волов-трёхлеток.

Об этом Никита поведал в первую минуту встречи с Гринем и Кольцовым. Он же и рассказал, что всё так же вся округа работает на пана Буглака, только управляющего имением Функа Рудольфа Францевича не стало: сбежал! А перед этим сгорел его дом и все надворные постройки. Молва идёт, что он сам же и поджёг, но кто его знает, так оно или нет? В придачу ко всему исчез вместе с управляющим и племенной жеребец из панской конюшни, которого очень уж любил пан и возлагал на него огромные надежды. Вот и думай теперь.

Поговаривали люди, что дал Функ дёру в свою Германию, прихватив немаленькие деньжищи у пана Буглака. Правда это или врёт народ, как обычно бывает в таких случаях, достоверно неизвестно, сам Буглак не говорил, но слухи ходят. Вроде как перед бегством посещал управляющий Земельный банк в волости, и со счетов пана кругленькая сумма исчезла.

Дыма без огня не бывает, рассудили Гринь с Кольцовым, и с надеждой на повышение в работе распрощались. Обещал-то управляющий, а не сам пан.

Старый Буглак к этому времени одряхлел, только изредка появляется на людях в пролётке, весь закутанный в тёплые одёжки даже в летнюю жару. Не стало той прыти, как раньше, когда он поднимался ещё до восхода солнца и к утру успевал объехать, окинуть хозяйским глазом всё имение, амбары, склады, луга, а заодно и воспользоваться на минутку зазевавшейся молодицей.

Конь под ним к концу поездки был уже весь в мыле, тяжело водил боками. Крут был, но и хороший хозяин. За это и ценили пана. Одна беда: больно чужих баб любил. Если которая запала пану, то уже всё: кровь из носа, но своего добьётся. Поговаривают, что за всё это время, пока Буглак панствовал в округе, не в одной крестьянской семье панычей да паненок отцы воспитывают, не догадываясь об этом.

Руководил имением теперь сын Буглака прыщеватый, длинноволосый студент Семён Казимирович. Блеклые с красными прожилками глаза его вроде и смотрели на собеседника, но было такое впечатление, что они не видят или смотрят мимо, как будто взгляд проходит сквозь человека, не задерживаясь.

– И что вам надо? – управляющий смотрел сквозь Данилу, потом перевёл невидящий взгляд и на Ефима. – Откуда вы свалились? Почему я вас не знаю?

Данила с Ефимом дожидались управляющего на въезде в деревню, и вот дождались. Он подъехал в пролётке, запряженной вороным конём со звёздочкой на лбу и белыми от колен ногами.

Семён Казимирович вышел из пролётки, разминал затёкшие ноги.

– Дык, это, тутошние мы, с Вишенок, – Гринь чувствовал себя неловко перед этим молодым человеком, переминался с ноги на ногу. – На винокурне работал я, Гринь моя фамилия, подмастерьем был, вот. А Данилка – у вашего батюшки на конюшне конюхом, младшим. Кольцов он, Данила Кольцов.

– А где были вы до сих пор? Почему я вас раньше не видел?

Даже то, что парни стояли перед ним в солдатской форме, не натолкнуло его на очевидные выводы, вот и спросил. А может, и не хотел думать?

– На фронте, панночку, к немцам отправлял ваш родитель воевать, – Ефим уже терял терпение говорить и объяснять. – Три дня тому вернулись с фронта, работать надо.

– Что-то я не пойму, – студент тряхнул космами. – Война не кончилась, а вы почему здесь? Кто вас отпустил? – вдруг напрягся студент. – Может, урядника вызвать, чтобы он с вами разобрался?

– Как почему? – Данила уже не мог терпеть и молча стоять сбоку. – Конец, барчук, войне, ко-нец! Царь войну начинал, царя не стало, и война закончилась. Что непонятно? И причём тут урядник? Сейчас каждый сам себе и царь, и урядник.

– Ты как со мной разговариваешь? – управляющий побледнел, сорвал с Данилы шапку, бросил на землю. – Как смеешь так со мной говорить, хам? Шапку долой! – накинулся и на Ефима, сделал попытку сорвать его головной убор.