Лик на стене

Лик на стене
Виктор Цененко

Мистическая история о дружбе, потусторонних явлениях, внутренней пустоте и старом Ростове-на-Дону, где некоторые улицы и повороты меняют жизни людей.

Виктор Цененко

Лик на стене

Чтобы увидеть что-то, нужно позволить этому быть. Это можно сделать осознанно и неосознанно. Помните, может быть, как какая-нибудь нечистая сила, вроде упырей, стучится к жертве в дверь или окно и просит впустить ее? Это важный момент. Чтобы что-то увидеть, нужно впустить. Образ, идея, даже ощущение.

То, как будет выглядеть нечто, что вы увидите, зависит не только от вас, но и от культуры, в которой вам довелось родиться, расти или в которую вы по каким-то причинам погрузились. Например, христиане в момент благоговения могут видеть Христа, святых, ангелов. Буддисты – видят Будду, бодхисатв, Тару разных цветов и так далее.

Или, когда приходит страх, вы можете видеть девочку в белом платье и со спутанными волосами, жуткую собаку, а еще – потерянного родственника. Вы просто позволяете этому быть и проявляться, а голова включает это в ваше поле зрения. На секунду, час или навсегда. Могут ли увидеть это другие? Нет, ведь чудес не бывает. Впрочем, если люди живут узкой группой и одной культурой, они могут наблюдать нечто схожее. Ведь у них есть традиция видеть нечто таким или другим. А традиция формируется сотнями и тысячами лет. Или, в ином случае, один человек может подготовить группу, настроенную на него, к видению совершенно определенных вещей.

Из статьи О. Д. Верова в газете «Смотрящий».

_________________________

Тогда в кафе мы с Лин взяли по кружке темного пива и устало перебрасывались словами. Я довольно долго прождал ее, больше получаса. Очень перенервничал из-за состояния Миха и всей этой истории… Что я должен помнить? Что он имел в виду тогда, в палате? Волновался я и за Лин, ведь в городе только недавно было крайне неспокойно, все эти поджоги прямо в центре… История с отцом Мокса, опять же…

Она явилась, когда я уже начал дремать за стойкой. Молчаливая, как никогда холодная и отстраненная. Разговор не шел. Мне не удавалось ее развеселить, да и сам я был довольно усталый, пришлось работать почти сутки на складе. Спустя две трети пива и еще минут десять, мне вдруг стало не по себе, чем-то совсем чужим повеяло от Лин. И тут она странно замерла и выпрямилась, посмотрела куда-то пристально и стала монотонно говорить:

«Пустота. Вот ты сейчас сказал это слово, сказал, что кружки почти пустые. Пу-сто-та… А ты понимаешь, что это значит? Вообще кто-нибудь когда-нибудь думал об этом слове, о том, что за ним стоит? Серьезно, ты думал? Пустота. Звон внутри колокола… Конец после конца. То, что не началось. Я чувствую ее. Внутри. И ее все больше. В детстве, когда я была совсем маленькой, что-то беспокоило меня. Знаешь, как бусинка где-то внутри, но это не физическое ощущение, нет. Это беспокойство, прячущееся в тебе. Как колокольчик. Он был маленький, и я была маленькой. Тихий звон. Я не знала, что это, и жила, как все живут, соединяясь с тем, что я есть и что вокруг меня. Потом это отошло на второй план, жизнь стала большой, начала отвлекать меня от маленькой бусинки, стала приучать жить не замечая. Иногда я ощущала, что чего-то внутри меня становится больше. Иногда я плакала и боялась этого. Чего? Почему? Когда-то я думала – это возраст. Что такого? Девочки плачут, подростки мучаются болезнью роста и пытаются бодаться с миром, горят сексуальностью и иллюзиями, не могут уснуть в ночи. Но годы шли, и колокольчик не утихал.

Я поняла, что это было, только недавно. Я, наконец, заглянула в себя и поняла, что это за бусинка из детства. Это растущая дыра внутри меня. Как ты там рассказывал? Черная дыра – это взорвавшаяся звезда, которая втягивает сама себя и пространство вокруг? Так вот, я тоже такая звезда, все мы звезды. Пустота, вот что внутри. А пустота – это ничто. Это ничто, которое невозможно вообразить и невозможно заполнить. Обычно мы мыслим пустоту только в рамках пространства. Вот перед тобой пустая кружка. Но настоящая пустота… Там ничего нет и ничто ее не может увидеть. Там нечего видеть, там некому быть. Это не темнота, не свет…. Это, просто несуществование всего-всего… То, чего не случилось и не случится. Что закончится без следа»

Она помолчала несколько минут, взгляд Лин становился всё более затуманенным, отстраненным.

«Ты знаешь, я была там на днях. С Мишей, с Яриком и Моксом. Мы пошли на ту улицу и… И да, мы нашли ее снова. Не знаю, как. Не знаю, почему мы пошли, но то, что рассказывал Миша, это правда. Она говорила со мной, говорила в мыслях. Она всё мне объяснила, всю мою жизнь, все мои страхи. С тех пор внутри меня растет волна, поднимается цунами. Она уже почти захлестнула меня, я меленький островок в ночном океане. Я теперь маленькая бусинка, и Пустота съела меня».

Кружка соскользнула на пол и разбилась. Кружка Лин. Она ее случайно уронила? Я взглянул вниз автоматически. Это длилось одно мгновение, но мне было не так просто оторвать глаза от осколков, от вытоптанного пола нашего старого бара. Я все смотрел вниз и мне казалось, что приземление кружки еще не совсем окончено, что даже разбившись, она продолжает падать и падать, разбиваться в еще более мелкие частицы. Когда я поднял глаза… Я сидел один за барной стойкой. Лив не было здесь. Ее нигде не было.

_________________________

Город Ростов-на-Дону двадцать первого века – это город контрастов во всем, и его архитектура особенно подчеркивает это определение. На одной и той же улице вас слева устрашают покосившиеся домики из дерева или даже самана, домики с деревянными ставнями, закрытыми навсегда, как веки мертвого с монетками сверху. Или, что иногда даже страшнее – жуткие домики, в которых кто-то еще живет. Кто? А на другой стороне улицы, толкая небо, высится новое здание, этажей в десять-пятнадцать, а где и гораздо больше. Высотка, облепленная безвкусной пластиковой облицовкой. В Ростове есть, скажем, бедные районы, запущенные во всем, но даже там можно найти немало дорогих, новых домов. В центре вы встретите много модных магазинов и ресторанов, фитнес-центров и бизнес-центров, шикарно обустроенных, а прямо у их дверей – людей в обносках. И просто немало людей, которые никогда не воспользуются всеми этими шикарными услугами. Я не говорю, что в этом есть нечто ненормальное, это скорее обычная картина города, где есть место всему и всем, где какого-либо равенства нет и не будет никогда. И я не зря рассуждаю о старых домах, ведь именно в переулках таких домов наш Мих, наш друг и самый, наверное, необычный член компании, обнаружил нечто удивительное, пугающее и, забегая вперед, роковое.

Мих всегда тянулся к звездам, где бы их не предчувствовал, а в разные годы жизни их расположение менялось довольно заметно. Он увлекался эзотерикой, марксистской философией, боевыми искусствами, занимался бодибилдингом, какое-то время сидел на не слишком полезных веществах. Проехался, где мог, по миру. Вполне обычный кейс чудного духовного человека, нью-эйджера, протестующего, но Мих никогда не был обычным или банальным, даже если занимался тем же, чем сто человек вокруг него. Он всегда был глубже, был умен и готов к переосмыслению, анализу. Почему же я говорю о нем в прошедшем времени? Он ведь жив. Да?

Я долго не мог понять, каким именно образом Мих получает удовольствие от общения. Он любил рассказывать всякое, любил и слушать, когда собеседники сами имели что-то интересное рассказать. В то же время, это интересное не всегда и далеко не всем казалось таковым. Он мог завести беседу, например, о каком-нибудь незначительном событии в нашей жизни и просил высказаться нас, а потом слушал ответы очень внимательно. Только недавно я понял, что он был тем редким любителем формулировать мысли, побуждать других к этому и смотреть, что получается. Ведь размышляем мы не так часто, а с возрастом все меньше. Вокруг бегают люди и общаются друг с другом на автомате, живут во многом автоматически. Это объяснимо – в жизни очень много чего нужно повторять каждый день, из года в год. Не все эти действия приносят удовольствие. Иногда приходится закусить удила и идти в своем направлении. Мало кого, в конце концов, вообще интересует, чего ты там и как думаешь. Друзья желают тебе того, чего желают себе, враги – чего себе не желают. А как рождаются твои мысли, как они движутся и расцветают, зачастую, тебе и самому… тебе и самому не до этого. И вот Мих, хоть нам и было всего по тридцать с лишним и мы еще были как бы молодыми, хотел, чтобы мы хоть иногда размышляли, «оживляли голову», «старикам это полезно».

Еще Мих любил бродить один. Иногда где-то вне Ростова, а иногда по его дебрям. Удивительно, что он ни разу не влипал в истории, зная наш город в его негостеприимных тонах. Мир его как бы не трогал, не угрожал ему. Ходи, смотри, что тут у меня и где. Мих ходил и не вредил ничему, не создавал проблем. Мы, его друзья, в том числе и Лин, были личностями более домашними и приземленными. Духовные люди с возрастом начинали только больше раздражать нас, по мере того как мы теряли иллюзии и вступали во «взрослую жизнь», но Мих, хоть и походил на них, вызывал в нас только любовь и искренний интерес. Иногда он рассказывал о чем-нибудь невероятном, и, если в двадцать пять лет я слушал его и верил каждому слову, то чуть дальше стал относиться к его рассказам как к способу нас развеселить, предоставить нашим усталым от рутины мозгам немного простора. Я помню день, когда Мих и мы – Лин, я (Марк), Ярик и Мокс собрались в нашем старом баре на Суворова и начали болтать о разном. Бар был старый, но он менял свои обличия, названия, своих владельцев за прошедшие годы раз пять. Пол почему-то никто из новых господ так и не перестилал.

– Что, Мих, я слышал ты хочешь снять передачку про наш унылый город? – сказал Ярик. Плотный парень 29 лет, постепенно развивающийся предприниматель, открывший в Ростове уже два фитнес-центра. Никогда не понимал, почему именно фитнес, ведь сам он всегда был далек от спорта. И он никогда внятно не объяснял, как пришел к своему бизнесу. Однако, он был доволен ходом дел и заметно поправлялся с каждым месяцем. С ним мы познакомились в универе и очень сдружились, благодаря взаимной любви к тяжелой музыке. Пытались играть вместе и очень любили вечерком обсуждать с другими музыкантами наше звездное будущее. Сейчас я думаю, что многие группу затем и собирают, чтобы вместе обсуждать планы, говорить, что «у нас-то уж все серьезно». А потом расходятся по семьям, работам, делать детей, жить реальной жизнью. На Маше он женился в двадцать три и многие наши мечты быстро зашились. Маша, как это бывает в случае жен друзей, не любила нашу компанию – мы норовили пробудить в Ярике вкус к приключениям, даже если это приключение – прийти домой после 00:00, а не до. И тогда приключение получалось само, но другое, с огнедышащей Машей в главной роли.

– Я думал об этом. Хотел про Ростов снять чего-нибудь такое. Про наш старый фонд, про то, как у нас всем пофиг, там, наверху, что с ним будет. Думал, как бы начать это, чего говорить. И пошел, значит, гулять по центру и там, в район Чехова и Станиславского, туда к реке. Думал может на Парамоны завернуть. В общем, там есть старые домишки, и срань там полнейшая стоит, но что-то меня потянуло между ними походить. Вы же знаете, меня духи берегут. Или Кришна, я не определился с религиозными взглядами на сегодня… Ладно, сегодня у меня шаманизм, поэтому духи. Ну вот, я хожу там, прикуриваю очередную сигаретку от предыдущей. Прислоняюсь к стенке, а там как бы домишки друг на друга смотрят, крыши свисают, всякие перекладины, ты как в зальчике. Ну и чувствую вдруг, что-то меняется. Объяснить трудно, это когда внезапно клюешь носом в офисе. Образы идут, звуки разные. Было такое, а? Я смотрю на стену здания… А там рисунок. Даже не так… Я бы не назвал это иконой, но что-то в этом рисунке такое было, именно иконическое. Лицо женщины. Ты бы ее, Мокс, назвал эльфийкой, наверное. Нарисованная синими и голубыми красками, глаза зеленые. Но глаза эти, ребята… Блин, они были живыми. И что-то сказало внутри меня, что нужно валить. Валить, так как я попал не в то место, сел не на тот аэродром. Я потихоньку отвел взгляд от этой стены и в темпе свалил. И по спине, я отвечаю вам, у меня бегал такой холодок, что я аж трясся. Боялся оборачиваться! Никогда ничего подобного не чувствовал…

Мокс – художник во втором поколении, мой друг с детства. Всю жизнь ищет место в этой самой жизни. Пока он не стал сколько-нибудь знаменитым или преуспевающим рисовальщиком. То обломится что-то, то полный голяк и приходится бегать по друзьям, занимать и перезанимать. Когда получается, помогаю ему. Как в случае, наверное, многих художников и вообще творческих людей, предприниматель в нем умер не родившись.

– Мих, гонишь! Я хочу посмотреть, прямо сейчас идем! – Мокс был уже немного веселый и по нему было видно, что веселье с переменным успехом длится не первый вечер.

Лин – единственная девочка в нашей компании. В нашем самом тесном кругу, разумеется. Моя девушка. И она хотела домой, так как была сильно уставшей после совещания своих директоров, которых я от души ненавижу, хоть ни разу не видел. Лин также обрубила Мокса фразой: «Ребят, вам нечего делать сейчас что ли?».

Моксу было нечего делать. Мих тоже был свободной птицей, хотя он явно не ожидал, что кто-то предложит пойти почти к самому Дону, чтобы посмотреть на какой-то там рисунок.

Мих: Ну, Мокс же просто шутит, чего нам туда ходить?

Но Мокса, кажется, понесло, а реакция унылых друзей придала его веселью нужный градус:

Мокс: Ребята, да тут идти минут двадцать до Станиславского! Чего тут сидеть? Давайте, там воздух отличный сейчас, закат будет. М?

Мих: Слушай, Мокс, погулять я не против, но туда я сейчас не хочу. Ты не понял, видимо, о чем я говорил. Какая-то там фигня. Я не от восторга оттуда свалил. У нее глаза были живые! Не хочешь, не верь, но это было самое страшное, что я видел в жизни. А я, на минуточку, мир посмотрел побольше вашего, домоседского.

Я заметил, что Мих ничуть не шутил, он был явно обеспокоен идеей Мокса.

Мокс: Ну, кто-то значит рисует отлично, ест мой хлеб. Я хочу видеть это. И когда, если не сейчас? Мы же не раньше, чем через неделю сможем собраться нормально, и то не факт.

Лин сказала мне усталыми глазами все, что думала, и отлучилась в уборную. Она явно хотела, чтобы я проводил ее домой, как только она вернется.

Я: Я так скажу, мы с Лин идем ее провожать домой, и я потом уже до вас не добегу. Соберетесь туда – напишите потом. А лучше фотку пришлите.

Честно говоря, мне было все равно, что там за стена. Я хотел домой, душ, секс и спать. Но Лин явно не собиралась меня оставлять этой ночью, поэтому моя программа грустно сокращалась до «душ и спать». Еще и до своей квартиры пилить.

Ярик: Слушай, давайте без этих приколов. Мих пусть сам занимается всем, и Мокс пусть с ним сбегает. Давайте посидим просто полчасика вот так и всё.

Сцена с прощанием друзей, вялых рукопожатия как попало, всем бы поцеловать Лин в щёчку. «Пошел ты», «пошел ты сам», «увидимся!», «Лин, бросай этого мудака!»

***

Лето, почти девять вечера и еще не так темно. Ростов гудит, не успокаивается. Вообще, это впервые пришло мне в голову, здесь никогда не бывает тихо. Глупо, да? Это же город. Но иногда мы ведь говорим о тишине. А когда она реально случается? Я хотел поговорить об этом с Лин, но она явно не в том философском настроении и предпочла бы пройтись молча. В городе, я сейчас о центре, может быть тихо, но, чтобы тишина – вряд ли. Даже когда нет явного шума, всегда сохраняется пульсация. Помолчите в ночи, послушайте, что остается за случайными клаксонами машин, за криками припозднившейся тусовки. Тихо? Пусто? Нет, город мотает своей гигантской лопастью круглосуточно. Она состоит из механизмов, рек электричества и нашего копошения в бетонных гнездах. Это и есть город, изгнавший тишину навсегда. Город, заполняющий собой пустынную и молчаливую степь, боящийся хотя бы на секунду остановиться.

И вот Лин уже тащит ключи из своего маленького дамского рюкзака, устало поглядывает на меня. Решает, оставить меня на ночь или прогнать прочь. «Слушай, я сегодня что-то просто без сил, давай…»

Я: Без проблем, Алин, я пойду к себе.

Лин: Прости, я тебя от ребят оторвала, но одной до дома не хотелось идти.

Я: Все ок, долой объяснения. Я прогуляюсь, подышу воздухом.

Лин: Вызови такси, чего шататься? М?

Расставание. Отработанные пара чмоков в губы, и любовники образуют две отдельные сущности. Одна теперь подносит магнит к замку подъездной двери, а другая прокладывает путь через шумно задремывающий Ростов.

***

Кто бы мог подумать, что Мих через неделю изменится буквально до неузнаваемости. Всю жизнь я знал его позитивным парнем, спокойным, слегка отстраненным от всего. Молодой БГ, где-то так. Но с ним что-то творилось. И причину этого мне предстояло понять или по крайней мере нащупать сильно позже, когда было уже в сущности… поздно?

_________________________

Мих и Мокс сговорились (после той памятной посиделки) на другой день отправиться посмотреть на лицо женщины в захолустьях. Они шли по улице Станиславского, очень показательной улице для Ростова-на-Дону. Старинные здания, новые здания. Обшарпанные и начищенные. Низенькие и повыше. Никакого однообразия. Местами обстановка рассказывает вам о чем-то еще советском, а местами даже и дореволюционном. Прохожие – самые разные, от модных молодых и опрятных взрослых до растрепанных мужчин и женщин самого печального вида. Мих и Мокс бродили здесь сколько себя помнят, они оба выросли в центре. Они знали эти улицу, может еще и поэтому Мокс захотел пойти и увидеть что-то новое в таком знакомом. И он, наверное, хотел повспоминать с Мишей разные годы. «А помнишь, как мы», «О, а тут же был магазин раньше» и так далее. Иногда как-то грустно, что мы взрослеем и уже не позволяем себе гулять каждый день, мы не готовы общаться сутками, засыпать и просыпаться с мыслью – что же мы будем вместе делать сегодня, куда отправимся. Еще более грустно, когда твои друзья определяются в жизни, а ты до сих пор болтаешься, и тебе так не хватает их участия и присутствия. Но они уже не выйдут с тобой поиграть, у них другие игры. Так, иногда, на пару бокальчиков.