Синдром самозванца
– А когда был тот отпуск?
– Летом 2018-го, – ответила Кира.
– Можете уточнить месяц, числа?
– Да, это было начало июня. Длинные отпуска для родителей с детьми доступны только летом, сами понимаете.
Эпизод «какашки» случился между вторым и третьим убийством. Если Павел не убийца, то почему же его накрыло? Мои мысли шатало из стороны в сторону. До разговора с Кирой я был твердо убежден, что Отлучный не мог быть убийцей. И у меня были аргументы, а теперь они заметно ослабли. Постпреступное поведение у организованного миссионера требует как раз иного: наступает период расслабления. Убийство Ольги Спиридоновой совершено 4 мая, к началу июня уже прошел месяц, до нового убийства меньше двух недель. Может быть, начиналось вызревание нового преступления? Он думал, что у него есть время: между первым и вторым преступлениями прошло два месяца, до конца июня можно расслабиться как минимум. Но тяга вдруг стала невыносимой, поглотила его полностью, и внутренний голос требовал: ты убьешь, и сделаешь это в ближайшее время. Он целый день спорит с собой, выторговывает себе этот месяц, чтобы не сокращать срок между убийствами. Он не идиот, он знает, что так слетают с катушек. Но внутренний психопат берет свое. Четырнадцатого июня он снова убьет. Он мирится с этим решением и на следующий день уже чувствует себя намного лучше. Вполне логичное объяснение ситуации.
Я занервничал. Я все-таки зря взялся за это дело. Не могу отделить зерна от плевел, тут нужен психолог, который хорошо разбирается в людских душах. Что я могу «наванговать», когда еще вчера все было предельно ясно, а теперь снова черт знает что?
Да Отлучный мог просто проснуться в плохом настроении, и все. Ровно, как говорит это Кира, безо всяких привязок к убийствам.
– А ваш отпуск длился всего двенадцать дней? У Павла ведь уже рейс состоялся четырнадцатого июня.
– Паша уехал, а мы еще две недели отдыхали, – сказала Кира. – Вообще-то он должен был сделать три рейса и сразу вернуться к нам, но его задержали.
– А тревожность Павел испытывал?
– Ну, перед рейсом – да, беспокоился, чтобы все прошло хорошо. Он гиперответственный. Переживал за экипаж. Бывали случаи «гоп-компании», когда подбирались совсем зеленые, но самоуверенные работники, с которыми рейс превращался в ад. Он очень ответственно подходит к работе, для него это крайне важно. Он ведь пилот! Большая ответственность.
– Я немного о другом спрашиваю, – сказал я. – Девушки из экипажа убиты. Павел по этому поводу что говорил?
– Только факты, – сухо ответила Кира. – Он говорил, что случилось, но никак это не оценивал. Девушек ему было жаль.
Ну да, конечно…
– Павел суеверен? У него есть какие-то приметы, которые его могли насторожить? – спросил я.
– Нет, – ответила Кира. – Он вообще ни во что из этого не верит. Ни в «последний рейс», ни в бабу с пустым ведром, ни в черную кошку, ни в списки пассажиров, ни во что. Говорит, что это придумали люди, которые ищут повод попереживать.
– А он таких поводов не ищет?
– Нет. Вы с ним разговаривали? Большего оптимиста, чем Паша, отыскать невозможно. Он даже сейчас, сидя за решеткой по обвинению в тяжких убийствах, уверен, что все будет хорошо.
Я перелистнул блокнот, в котором делал пометки. Кира сказала: «по обвинению», а это на самом деле не так. Павел сидит за решеткой, будучи осужденным за преступления, его ни в чем не обвиняют, потому что уже осудили. И слова Киры могут означать одно из двух: либо она не придает значения терминам «обвинение» и «осуждение», либо она в самом деле уверена, что Павел невиновен и самый страшный признаваемый для Павла статус – это обвинение, которое должно закончиться оправданием. Так или иначе, с реальностью она не согласна.
– Кира, а Павел использует при разговоре жестикуляцию?
Кира засмеялась.
– Как вы узнали? Он ненавидит, когда люди что-то руками показывают. Его это бесит. Всегда говорит, что человеку дан рот и язык, чтобы словами объяснить, что нужно сделать и куда идти. Терпеть не может жестикуляцию.
Вот тебе раз! Но должно быть совершенно наоборот…
– А какую марку одежды он предпочитает? – спросила Диана.
– Масс-маркет, – сказала Кира и закатила глаза. – Говорит, лучше чаще менять, чтобы не надоедало. У него есть какие-то приличные и дорогие вещи, которые я дарила, ну, ремни, запонки, сумки, кошельки, но ему все это как-то побоку вообще. Вот очки он любит качественные, это прямо пунктик. Исключительно «авиаторы» от Ray Ban.
Для пилота очки очень важны, солнце в небе яркое. Тут понятно, выбор бренда может и не быть элементом статусности, потому что качественное стекло многократно лучше защищает зрение. Если взять дешевые подделки, то они могут не спасти глаза от ультрафиолета. Хорошие, качественные очки от Ray Ban стоят не так дорого для пилота с зарплатой под полмиллиона. Если бы были недорогие аналоги, Павел мог выбрать и их. Но «авиаторы» – это именно модель Ray Ban, они придумали, их фишка, которую скопировали многие в угоду моде. Приверженность классике – отдельный пунктик людей с паранойяльным психотипом, как и жестикуляция. Они машут руками, используют направляющие и ритмообразующие движения. Им хоть локти сзади свяжи, они все равно умудрятся – потому что целеустремленные и не ведают преград. Если говорят «иди вперед да побыстрей», то обязательно покажут, куда идти и с какой скоростью.
– На суде бортпроводницы говорили, что у Паши были отношения с теми женщинами, которых, как утверждает следствие, он убил. Вы знали об этом? – спросил я.
Кира моргнула и коснулась кулона в виде посеребренной монетки на шее.
– Знала, конечно. У нас открытый брак. Паша волен спать с кем хочет, как и я. С соблюдением определенных правил, конечно же.
Ничего себе.
– Вы подтверждаете, что у Павла были романы со всеми тремя девушками? С Ангелиной, Винерой и Ольгой?
– Вы знаете, странно, что этот вопрос задали только вы. Мы не обсуждали личности конкретных девушек. Я знаю, что они у Паши были, но кто конкретно – не мое дело. Поэтому ни подтвердить, ни опровергнуть я этого не могу.
– Откуда у него в машине оказались трусики жертв? – спросил я.
– Это одно из правил, – сказала Кира даже как-то вызывающе и громче, чем следовало, словно она этим гордилась, и снова сжала в пальцах кулон. – Мы позволяем друг другу спать с другими только при условии, что они знают о нашем браке. Пашины любовницы знают, что Паша женат и что жена не против. Мы не лжем друг другу и своим партнерам. Говорим правду и просим у них в качестве доказательства нижнее белье. У меня в машине тоже есть коллекция боксеров мужчин, с которыми спала я.
Глава восьмая
Расшифровка интервьюМосква, дата записи: март 2023 года
–Оглядываясь назад, в самое начало, какие выводы вы делаете? Что изменили бы? Что сделали бы по-другому?
– Надя, я задаю себе этот вопрос постоянно. Жаль, что этой привычки не было тогда, в сентябре. Я имею в виду привычку задавать себе вопросы не про дело, которым я занят, – это я делал регулярно, а о том, что я вообще делаю и для чего. Вот это бы я изменил. Возможно, тогда бы удалось избежать трагедии.
– Считаете, что если бы думали о смысле вашей работы, то могли бы прийти к каким-то выводам?
– Я надеюсь, что способен учиться не только на своих ошибках, но и на опыте других людей.
–Виктор, я не очень понимаю: что могла изменить рефлексия в вашем случае? Вы исполнитель, получили заказ, вы добросовестно выполняли свою работу. Насколько я могу судить, конечно. Или вы полагаете, что, предположим, адвокаты не должны защищать убийц, потому что это аморально? Вы об этом или нет?
– Нет, конечно, я не об этом. Давайте по порядку разберем. Начнем с адвокатов. Что значит «защищать убийц»? Это ведь не значит «отмазывать» и делать все, чтобы вытащить убийцу из лап правосудия, чтобы он снова взялся за нож. Нет, это значит совсем другое. Задача адвоката – обеспечить соблюдение закона. Чтобы предварительное расследование – это когда работает следователь – и последующее судебное следствие – непосредственно в суде – прошли в полном соответствии с гарантиями, предоставленными действующим законодательством. Не только уголовным, но и конституционным. Это крайне важно не только для обвиняемого, но и для общества в целом. Ведь что может быть проще, чем насилием выбить из подозреваемого признательные показания, а потом встрочить все доказательства в нужном порядке? Для этого особого умения не надо. Так мы быстро закроем уголовное дело, посадим «виновного», и все будет хорошо. Все довольны. А что на самом деле? А вот что: настоящий преступник на свободе, потому что в уголовную машину попался слабый человек, который не выдержал насилия. Он сдался, признался в том, чего не совершал, и позволил тем самым поиск настоящего преступника прекратить. Но и это полбеды, если можно так выразиться. Такое расследование не дает ничего науке, оно не учит ни следователей, ни прокуроров, ни судей. Нет состязательности. Нет развития технологий, методологии. А зачем? Стукнем ему в бубен, чувак все сделает за нас. В итоге правоохранительная система деградирует и, если в ее поле зрения попадется настоящий преступник – как, например, в нашем случае, – окажется в очень слабой позиции. В расслабленной. Потому что против гения выступают профаны. Никого обидеть не хочу, говорю о конкретных персоналиях конкретного уголовного дела. Не в целом. В этом и состоит задача адвоката по защите прав и законных интересов подозреваемого и подсудимого – сделать так, чтобы все было строго по закону. Без подлогов, выбитых зубов и двояких толкований. Справедливый, состязательный суд приводит к оправданию или осуждению. И, кстати, наказание ведь не ставит перед собой целью покарать преступника. Совершенно нет! Цели совершенно другие: восстановить социальную справедливость, исправить преступника и предотвратить будущие преступления. Не только преступник должен извлечь урок, но и все вовлеченные в его преступление тоже.
– Можете привести пример из «Дела пилота»? Что не было сделано следствием и адвокатом?
– Могу. Во время следствия один из пилотов заявил, что их с Павлом поселили в один номер отеля. А еще в Иркутске Павел отказался заселиться в гостиницу вместе с остальными членами экипажа. Из трех эпизодов в двух произошла странная, нетипичная ситуация, связанная с отелем. Почему? Никто не задался таким вопросом. В судебном разбирательстве это не исследовалось, потому что адвокат не был готов это доказать. И следователь не стал копать, а стоило. Ох как стоило. Но зачем это следователю? Он бы получил вопросы, на которые не смог ответить, а еще – обстоятельство, которое не укладывается в его картину обвинения! Что он с этим стал бы делать? Возможно, следствие и установило то, что узнали мы, однако судье об этом ничего не известно, потому что все участники процесса это скрыли. В результате мы имеем то, что имеем. Ошибки прошлого исправлены сейчас, и в результате допущены новые.
–А этих новых ошибок не было бы допущено, если бы ситуацию с отелями прояснили во время официального расследования?
– Конечно нет. Потому что оно пошло бы по другому пути. Кардинально.
– Вернемся к вам. Все же как вам-то следовало поступить, чтобы не случилось трагедии?
– Так, как я поступаю прямо сейчас: учитываю все обстоятельства дела, даже те, которые кажутся неправдоподобными, несущественными и недоказанными. И подходить нужно с позиции, что все участники процесса несут ответственность не только за свои действия, но и за бездействие. Это крайне важно. Сейчас наша система не всегда позволяет это сделать. У судьи есть возможность заблокировать любого адвоката. Следователь также может ставить ему палки в колеса. По разным причинам – из-за лени, предвзятости или просто из-за непрофессионализма. Это случается. Ответственности практически никогда не наступает, поскольку нужные для этого статьи уголовного кодекса – мертвые. Они есть, но почти не применяются. Ворон ворону глаз не выклюет. И вот тут кроется главная беда – должен выклевать! Обязан. Пока мы этого не поймем, дальше мы не сдвинемся. Состязание сторон не заканчивается в зале суда, и право потребовать расследования в отношении участников процесса есть не только у прокуроров и судей. Оно есть и у адвокатов, но те им не пользуются, потому что знают: ничего этим не добьются, а врагов себе наживут. В случае с выбиванием показаний мы имеем дело с действием, а тут – с бездействием. В нашем случае есть очень сильный заказчик – профсоюз – и крайне слабый, инфантильный адвокат. Он тратил кучу сил и времени на то, чтобы отбояриться от работы, убедить не спорить со следствием, не тягаться, а признать вину и попробовать договориться, чтобы скостить срок. Он делал это не по корыстным причинам, а из лени и непрофессионализма. И это всех запутало. Дело было плохо… проадвокатировано! Адвокат его не исследовал, не препарировал и пропустил ошибки следствия, за которые мы впоследствии зацепились. Знаете, есть молитва, которую читают в обществе анонимных алкоголиков в США: «Господи, дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить, дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в моей власти, и дай мне мудрость отличить одно от другого». Так вот, наш убийца ее знал и неправильно понимал. И в преступлениях это видно. Но ни адвокат, ни судья, ни прокурор не сообразили. И мы, кстати, тоже. Поначалу.
ВитяМосква, сентябрь 2020 года
До того как спуститься в ад, мы с Дианой съездили к родителям Павла и его другу детства. Разговор с отцом и матерью Павла получился ожидаемо грустным, потому что мать Павла практически все время плакала, а отец смотрел на нас волком.
Однако из разговора с ними я понял одну маленькую, но крайне важную вещь. С самого раннего детства Паша стремился стать лидером: в детском саду, школе, институте. В любой компании и даже дома. Он вечно организовывал всех домашних на совместных праздниках и с какого-то момента стал главным заводилой. Его неуемное хорошее настроение заражало остальных. Паша хотел быть самой яркой лампочкой в люстре.
Мама Павла долго показывала нам с Дианой фотографии Павла в детстве, совершенно не стесняясь. Я, например, ненавижу свои детские фотки – на них у меня щеки как у бурундука, вечно недовольная харя и обязательно какая-нибудь сосиска в руках. А еще на каждой третьей фотографии в семейном альбоме я голый. Эволюцию развития интимных частей моего тела можно проследить вплоть до первого класса. Хорошо, что с тех пор многое изменилось!
Пипиську Отлучного нам также продемонстрировали, а заодно и фотографии с детских утренников. На фотографиях, где Павел был снят уже подростком, пыл родительницы остыл, а снимков из летного училища вообще было только два – при поступлении (Павел уже тогда был красавцем без намека на прыщи) и выпускником.
– Знаете, Паша никогда никому не желал зла. Он добрый и чуткий мальчик. Легок на подъем. Какая-нибудь идея могла воодушевить его, подкинуть с кровати в полночь и заставить что-то делать, куда-то нестись. И Паша очень обязательный, он всегда доводит дела до конца. Если мы с отцом слышали в ночи, как закрывается входная дверь, можно было смело пить капли, потому что Паша не вернется, пока не доделает то, что задумал.
– Что вы имеете в виду? – не понял я. Звучало так, словно Отлучный ходил ночами грабить людей.
Мама Павла рассмеялась и пояснила:
– Паша мог сорваться в ночи, чтобы помочь кому-то перевезти вещи. Или погулять с другом, которому плохо и хочется выговориться. Или спасать какую-нибудь собаку, попавшую в беду. И не возвращался, пока не доделает начатое, сколько бы времени это ни заняло.
Интересно, что его друг, менее удачливый в плане карьеры и заработка, сказал совсем иное. Они с Пашей перестали общаться – это случилось незадолго до первого убийства, после большой ссоры. Такое бывало и раньше, потому что, по словам его друга, мораль и Паша – вещи несовместимые. Это было для нас с Дианой откровением, ведь тот же Туманов, который учился с Павлом в летном, говорил обратное: Паша всегда был вежливым, интеллигентным парнем. Но друг детства это опроверг, причем резко.
– Паша необязательный человек и не чувствует границ морали. Если ему выгодно, то он сдаст тебя со всеми потрохами и на вопрос: «Зачем ты это сделал?» – просто с улыбкой проморгается. Дружба для него – пустой звук.
Конечно, за этими заявлениями крылась своя история. Она банальна и проста: друг детства подделал кое-какие документы, чтобы получить место в детском саду для ребенка, а оказалось, что на это место претендует и семейство Отлучных, и по справедливости оно должно достаться им, потому что у их ребенка на самом деле инвалидный диагноз.
– Но я же не знал, что дело так обстоит! Паша, как друг, мог прийти ко мне и сказать, я бы отозвал бумаги – и дело с концом. Но нет, он поперся требовать, чтобы проверили мои документы. Они проверили, нашли липу и докапывались до меня еще два года, пытаясь привлечь к ответственности.
Родители и друг словно общались с двумя разными людьми.
А на следующий день Диана опубликовала в своем телеграм-канале видео нашего разговора с Кирой Отлучной и родителями Павла. Это были лишь небольшие куски, по полторы-две минуты каждый, лиц не видно.
Но для взрыва этого хватило.
Следующие четыре дня я провел в аду.
Наверное, стоит сразу сказать, что все происходящее дальше – это какая-то дичь. Другого слова я уже не нахожу и вряд ли когда-нибудь найду.
У нас было запланировано четыре сессии с членами экипажа. Четыре дня, шесть часов бесед под видеокамеру, плотный график. В результате мы должны были опросить всех и выяснить то, что у нас на сегодняшний день лежало в плоскости пробелов.
С кем у Отлучного на самом деле были отношения? Что там с отелями в Лос-Анджелесе и Иркутске? Как быть с алиби Отлучного в Лос-Анджелесе? Что с ручкой «Паркер»? Почему среди трусиков – доказательств «легального» адюльтера у Отлучного не нашлось белья, принадлежащего другим девушкам? Почему только трусики жертв? Как убийце удалось отравить Ольгу Спиридонову? Какие отношения между Отлучным и жертвами были накануне убийств? Что-то еще?
Что-то еще обнаружилось довольно быстро. Точнее, не что-то, а кто-то. Некто доктор Алексей Кончиков, давний товарищ Отлучного, которого просто на дух не выносили все стюардессы, с которыми мы в те дни общались. Девушки в один голос заявляли, что Алексей – невыносимый женоненавистник. Он работал во ВЛЭК[2] терапевтом, и пройти его осмотр без слез умудрялась только одна из десяти бортпроводниц. К мужикам Кончиков относился снисходительно, хотя некоторым тоже доставалось.
– Он ненавидит всех женщин на планете. Наверное, мама в детстве недоцеловала. Но лично я ее понимаю, его куда ни поцелуй – везде жопа, – сказала нам одна рыжеволосая бортпроводница.
Кончикова знала и Соня, она сказала, что он давно работает во ВЛЭК в медицинском центре, с которым сотрудничают все московские авиакомпании. А еще Кончиков подрабатывает семейным врачом, и его услугами пользуются многие из авиаотрасли, потому что он по-настоящему неравнодушный профессионал. Просто не сюсюкается с людьми, вот и все. О его трудном характере ходят легенды и очень много преувеличений, пояснила Соня. Я попросил ее организовать мне встречу с этим Кончиковым.
Да, и еще стоит отметить одну вещь. Начинались все разговоры с приглашенными хорошо, однако очень скоро они перерастали в допросы, потому что люди, оказывается, очень тесно общаются и уже успели друг другу сообщить о предстоящих встречах и обменяться воспоминаниями. В итоге мы от человека к человеку получали коллективное показание. Они говорили не то, что помнили сами, а то, что вспомнили с помощью других. С этим работать было крайне сложно, затея массового опроса провалилась. Чтобы выбить из-под человека уверенный фундамент коллективных воспоминаний, приходилось действовать жестче, уличать в нестыковках и лжи, откровенно давить. Никому это не нравилось – посыпались жалобы. Соня была в растерянности и почти после каждого «опроса» заходила в штаб и спрашивала, не стоит ли нам остановиться. Я отвечал, что не стоит, и мы продолжали.
Мы закончили бы эту часть работы намного раньше, если бы все люди на планете говорили истину. Тут важно – именно истину, а не правду. Потому что правда у каждого своя, а истина одна-единственная. К слову, судебный процесс именно под это заточен – находить объективную истину. Это не всегда твоя правда. Но мы не судьи, а наши беседы – не судебные разбирательства. Поэтому так долго.
Людей было и впрямь очень много. Профсоюз достал всех, кого я просил. Александра подготовила график встреч, сама им управляла, мне оставалось только сидеть, что называется, на жопе ровно и принимать в душные объятия все новых и новых работников авиационной сферы. Вроде бы все шло по плану-графику… но ведь для таких случаев у нас припасена Диана.
Она опубликовала дебютный эпизод подкаста накануне первого дня опросов, бонусом к нему шли те самые видео в новехоньком телеграм-канале. И утром примерно все блогеры написали, что профсоюз авиационных работников инициировал повторное расследование нашумевшего «Дела пилота». Офис парализовало почти сразу же. СМИ не просили комментариев, они их требовали. Заваливали личными сообщениями сотрудников, звонили на горячую линию, куда, вообще-то, должны звонить авиационные служащие со своими просьбами и проблемами, но всем плевать, важнее было получить «официальные комментарии». Журналисты наяривали в офис, писали Диане в социальных сетях.
Кира прислала мне сообщение: «Вы разве не знали, что на публикацию видео требуется разрешение?!» Как будто это вопрос ко мне. Я вообще не знал, что Диана делает видеозапись. Но теперь понимаю: смартфон лежал у нее в верхнем кармане рубашки, который она запачкала кетчупом. И не пятно она терла, а камеру, чтобы картинка была получше. Кого сейчас удивляет смартфон где бы то ни было? Никого. А меня ведь зацепило, я еще подумал, чего Диана рассталась с телефоном, который у нее обычно как продолжение руки, и воткнула его в карман рубашки…
Понятия не имею, о чем она думала, если честно. Мне казалось, мы договорились, что опрос Киры оставим в тайне. А она не просто рассказала о нем в подкасте, но и выложила видео, которое посмотрела Соня и была вне себя от гнева. Она позвонила мне и сказала, что ужасно разочарована тем, что я игнорирую ее приказы, пусть даже они кажутся мне нелогичными. Я от возмущения задохнулся и на вопрос: «Что она еще вам сказала, и что вы решили от меня скрыть?» – даже отвечать не стал, повесил трубку.
На следующий день в «Ведомостях» вышла статья, в которой мне припомнили Сергея Юрьевича Рождественского, «слоеные»[3] могилы и мое удивительное затишье в последние годы до «Дела пилота». Но это только начало, потому что дальше тему подхватили желтые издания, которые нынче зовутся «блогерами».
Сконцентрироваться на беседах вообще очень трудно, когда тебе без остановки звонят мама, друзья и люди, которых ты давно забыл, но помнит книга контактов в телефоне. На звонок я ответил только маме, а для всех остальных написал в своем телеграм-канале:
«Это все правда, “Дело пилота” снова в работе, говорить мне некогда, прошу понять и простить. Со мной все в порядке».
И это мое сообщение стало триггером. Теоретически я мог бы, наверное, понять, что так оно и будет, но легкомысленно отнесся к своей персоне. А очень зря.
Самый пик пришелся на третий день «большого допроса». Диана позвонила мне ранним утром, что для нее вообще не свойственно, она ведь просыпается самой последней в городе.
– Слушай, мне жаль.
Я сел в кровати.
– Что случилось?
– Ты новости читал?
– Еще нет, я спал.
На часах даже шести утра нет.
– Сорри, я думала, ты ранняя пташка. Встаешь без будильника в пять и бегаешь в парке под завывания Адель.
– Чего?
– Ладно. Просыпайся, читай новости, и давай встретимся в офисе в восемь. Надо до встречи с Соней составить план.
– У нас встреча с Соней?
– Почту, я вижу, ты тоже не читал. В девять она назначила совещание. Ладно. Не паникуй, справимся. В восемь в офисе. Я захвачу пончики, сахар тебе понадобится. День будет не из легких.
Вообще-то с самого начала периода глобальной «неопределенности», которая в третьей декаде сентября в очередной раз усугубилась, я выработал правило: не читать новостей, пока не позавтракаю. Велик соблазн, сидя на унитазе, изучить, что происходило с миром, пока я спал. Какое-то время я так и делал, особенно в период ограничений в связи с пандемией. А потом понял, что от прочтения новостей на голодный желудок я потом весь день хожу разбитый и чувствую, что вот-вот заплачу. Не надо так делать, все равно ничего не изменить. Сначала душ, горячий завтрак и кофе, а потом – новости.