Синдром самозванца

Но как это было сделать в то утро?

Естественно, едва я повесил трубку, тут же полез в «телегу» читать все новости сразу. Видимо, писать было совсем не о чем, поэтому паблики один за другим прошлись по мне.

«Профсоюз авиационных работников для расследования нашумевшего “Дела пилота” нанял профайлера, бросившего жену в сумасшедшем доме.

Как нам сообщили источники, Виктор Черемушкин (так зовут профайлера-самоучку) четыре года назад развелся со своей женой Жанной, поскольку ей поставили диагноз “шизофрения”. Девушка утратила связь с реальностью, и ей требуется постоянный уход. Черемушкин ухаживать за женой не захотел, пристроил ее в богадельню и свинтил осваивать новую перспективную профессию. А как же “в болезни и здравии”? Не зря же “болезнь” на первом месте, Виктор! Этим проверяются брак и честь мужчины.

Но и это еще не все.

Какое-то время Черемушкин исправно оплачивал пребывание Жанны в специализированном частном учреждении, хотя ни разу там не появлялся. Ситуация всем хорошо знакомая – откупился от ответственности. Все это время к Жанне приезжали родители, поддерживали девушку и общались с ней в минуты просветления, которые наступали все реже.

В начале лета этого года Черемушкин оплачивать уход Жанны перестал без объяснения причин. Родители Жанны, люди гордые и самодостаточные, тянули сами (а там нехило – под 65 тысяч рублей в месяц), однако три недели назад они погибли в автокатастрофе. Клиника выполнила все свои обязательства перед пациенткой, но держать ее без оплаты дальше там не могли и перевели в бюджетную больницу. Сами понимаете, какие там условия.

Гордость отечественной юриспруденции, надежда невиновного пилота и хедлайнер расследования профсоюза авиационных работников оставил больную жену без средств к существованию и должного ухода.

Надеемся, что Черемушкин не знал, в какой ситуации оказалась его бывшая жена, и теперь поможет ей. Но что-то подсказывает, что бедной Жанне придется доживать отведенное ей время на скрипучей койке в окружении сумасшедших…»

Я не стал дожидаться, когда настанет приличное время для звонка, и набрал маму Жанны. Телефон отключен. Потом ее отца. Аналогично. Я позвонил бывшему партнеру Жанны – Полине, которая продолжала поддерживать связь с родными Жанны.

– Доброе утро, Витя, – услышал я ее сонный голос.

– Поля, что за дичь? Почему ты не сказала мне, что не будешь платить в этом году за Жанну? – наехал я на нее. – И почему не сказала, что случилась автокатастрофа, в которой погибли ее родители? Это вообще правда? Я звонил им, телефоны отключены.

– Это правда. В августе трагедия случилась.

– А мне ты почему не сказала?

– Так вы вроде не общались… И вообще, это же мой год. Я забочусь. Короче, я, видимо, забыла сообщить тебе про их смерть. Прости.

– Ну нехило ты заботишься, Жанну перевели в государственную богадельню! – возмутился я.

– Что? Быть не может. Я посылала деньги на полгода вперед!

– Блин, Поля, когда это было?

– В июне, – ответила Полина, – два платежа в год. В январе и июне. Они получение платежа подтвердили и напомнили, что следующий платеж нужно будет делать только в декабре.

Поля вообще не врунья. Если она говорит, что заплатила, – значит, так оно и есть и дело не в ней.

Когда Жанна действительно утратила связь с реальностью, я взял на себя обязательства по оплате ее пребывания в частной клинике. Какое-то время ее родители молча принимали помощь, но никак не могли смириться с тем, что я навещаю Жанну. Потом ее состояние ухудшилось, она впала в кому. Ей потребовался несколько другой уход, ее вывезли из оплачиваемой мной больницы и уложили в какую-то клинику в Подмосковье. Меня в посетители не записали. На звонки не отвечали, и я никак не мог повлиять на их решение, потому что к этому моменту мы уже с Жанной развелись.

Однако смогла Поля.

После всего произошедшего с Жанной Поле достался весь арт-дилерский бизнес, включая экспонаты и галереи в Москве, Париже и Лондоне. Не сказать, что это был царский подгон, потому что дела шли не очень, и причиной этого в весьма значительной степени стала Жаннина болезнь, к сожалению. Но со временем Поля все выправила и доход восстановился. Конечно, это не тот бизнес, где надо только настроить, поглядывать и время от времени развивать. В продажах предметов искусства главную роль играют сами дилеры. Раньше Поля и Жанна вместе этим занимались, а теперь только Поля. Но у нее в сейфах хранятся лоты, которые подбирала и покупала Жанна, они ждут своего часа и потихоньку выходят в рынок. Поэтому сказать, что Поля зарабатывает исключительно на своих мозгах и ресурсах, неправильно. И она с этим не спорит.

Спустя пару месяцев после «похищения» Жанны со мной на связь вышла Поля и сказала, что она в Москве и хочет встретиться. Я, естественно, откликнулся и приехал. Там были и родители Жанны, которые смотрели на меня волком. Это был очень эмоциональный и неприятный разговор с кучей обвинений и даже неприкрытых угроз с их стороны, однако Поля держала нейтралитет.

Они не могли простить мне, что с их дочерью случилось такое. Винили в произошедшем меня.

И главной причиной их обвинения стала статья в газете про расследование «слоеных могил». Там говорилось, что я по ходу пьесы закрутил роман с главной подозреваемой, которую чуть не приговорили к смертной казни. Для родителей Жанны это было ударом, хотя, когда роман на самом деле чуть не случился, Жанна уже была больна. Я до сих пор не уверен, что это были именно отношения. Я был влюблен – это факт, это правда, истина – как угодно называйте. И да, мы в то время еще были женаты с Жанной, но, повторюсь, она уже находилась в больнице. И я, и она, и ее родители понимали, что это конец, пути обратно тогда уже не было. Она еще не окончательно ушла в мир грез и, мне так кажется, еще понимала, что внутри меня зарождалось новое чувство. Мне хочется верить, что в тот момент она была даже рада. Но кто точно может сказать за другого человека? Тем более человека, у которого душевная болезнь. Будь Жанна тогда здорова, я бы поговорил с ней и все равно бы развелся. Потому что в моей жизни действительно появилась другая. Пусть даже эти отношения родились обреченными, врать Жанне я бы не стал.

Но разве виноват я, что Жанна заболела?

И разве виноват я, что влюбился?

Поля сделала все, чтобы мы заключили перемирие. Родители Жанны не обязаны были меня «прощать», а мне их прощение было не нужно. Худой мир мы подписали. Оплачивать лечение договорились год через год. Навещать ее могли только вдвоем. Родители Жанны боялись, что один я сделаю что-то плохое. Сами они видеть меня не хотели и наблюдать за нашими встречами тоже.

Полина с тех пор ни разу в Москву не приезжала, хотя мы обсуждали, что раз в полгода минимум она будет появляться. Но у нее своя жизнь, и она каждый раз то переносила приезд, то просто пропадала с радаров. Я пробовал поговорить с родителями Жанны, но они требовали неукоснительно соблюдать договор – встречи только в присутствии Поли. Я думаю, они тогда еще заключили с ней отдельный пакт: Полина никогда не приедет в Россию публично, чтобы я мог в ее присутствии пообщаться с Жанной.

Наверное, через суд добиться встреч с бывшей женой было бы возможно. Но какой-то злой рок добавил Жанне еще страданий: удар за ударом, в результате чего она перестала узнавать родных, не узнала и меня в тот день, когда был подписан худой мир.

Поэтому мы платили и не навещали ее.

Этот год – Полинин.

Наверное, мы сделали все неправильно. Я сделал неправильно. Наверное, меня снова осудят все, кому доложат эту историю со своей колокольни.

Но я не видел возможности встречаться с Жанной так, чтобы не мучить ее родителей. Жанне, как утверждали врачи, уже не больно. А вот ее родителям – очень даже. И в отсутствие чувств Жанны важными становились именно чувства ее родителей. Единственный способ организовать встречу безболезненно не был доступен, и поэтому я сдался.

Скрывать не буду, видеть угасающую Жанну мне больно. Но нет, я не был рад, что могу не видеть эту картину.

Я бы хотел иметь возможность приходить, чтобы попытаться ее рассмешить, чем-то поддержать. Я уверен, что даже не узнающий тебя человек может смеяться над твоими шутками – потому что там, в глубине души, еще остались крохотки родного. Это было бы больно: видеть, что человек помнит какие-то общие моменты счастья, но не знает, что они наши. Я не боялся этой боли, но хотел бы ее избежать.

Знаю, что за это должно быть стыдно. И мне стыдно. Правда.

Первым делом я поехал в клинику, в которой, по нашему общему с Полей мнению, содержалась Жанна. Это было дорогое, добротное учреждение с ухоженной территорией, своей парковкой и зеленой прогулочной зоной со скамейками. От Москвы – всего десять километров в сторону Красногорска.

На парковке было свободно, я оставил машину и поспешил к кирпичному зданию – главному корпусу, где располагались администрация и врачебные кабинеты. Пациенты были расселены в других зданиях. Корпуса назывались по цветам: Лазурный, Белый и Пудровый, и стены были соответственно выкрашены. Попасть из одного здания в другое можно по стеклянным коридорам на уровне второго этажа. Перед входом располагалась курилка наподобие остановки общественного транспорта. Там дымили тонкими дамскими сигаретками две медицинские сестры. Я остановился возле них, чиркнул зажигалкой. Мне надо собраться с мыслями.

Если телеграм-каналы врут (а такое бывает, мы это прекрасно знаем), то сейчас я буду поставлен перед вопросом: хочу я или не хочу увидеть Жанну? Если информация по поводу перевода Жанны в другое учреждение вранье, то она здесь, в Пудровом корпусе. А если нет – значит, ее надо найти и вернуть обратно. Я в любом случае увижу Жанну, и надо быть к этому готовым. Полина сказала, что в последний раз она говорила по скайпу с Жанной в июне и ее трудно было узнать. Она сильно изменилась внешне и поведением тоже.

Телефон вибрировал все то время, пока я курил. Наяривала Диана. Я ответил.

– Витя, ты где? – спросила она нетерпеливо.

– Я в больнице.

– С тобой что-то случилось? На тебя напали? Ты ранен?

– Со мной все в порядке. Я здесь по поводу бывшей жены.

– Ах, это… Ты мог бы решить эти вопросы после совещания с Соней? Тебе лучше приехать сюда.

– Не мог бы, – грубо ответил я. – Встречу я не подтверждал. Приеду, как тут закончу.

– Соня готова тебя уволить. Лучше тебе приехать.

– Пусть делает что считает нужным, – сказал я и отключился.

Я не ее работник и не муж, чтобы она мне встречи назначала и ждала, что я брошу все свои дела ради нее. В профессиональной сфере давно пора научиться уважать и чужое время тоже. Я выбросил дотлевший до фильтра окурок и вошел в здание.

– Очень жаль, что вы узнаете эти новости не от нас, однако возможности с вами связаться не было, – сказала менеджер с милой улыбкой. Это была молодая женщина в деловом костюме освежающе-мятного цвета. Она представилась Яной.

Я кипел от злости. Жанну перевели в стационар первой городской больницы, и я написал об этом Полине, чтобы она позвонила и все выяснила – мы так с ней договорились. Помимо того, чтобы умудриться раздобыть сведения о Жанне, Полине предстояло еще попросить врачей подготовить Жанну к переезду сюда, в Красногорскую клинику.

Суть проблемы оказалась банально проста. Клиника использовала иностранное программное обеспечение для управления личными делами пациентов и финансами. Вендоры из России ушли, свои программы отключили. У больницы внезапно прекратился доступ вообще ко всему.

– Когда мы узнали, что у нас все отрубят, мы начали экстренно все печатать и что успели, то распечатали. Начали, конечно же, с медицинских карт. Это важнее.

– Вы тупо не успели напечатать дело Жанны и поэтому не знали, кому звонить, я правильно вас понял?

– Абсолютно.

– И при этом у вас также не осталось данных о том, кто оплатил счета, а кто нет. Верно?

– Все так.

– Но деньги у вас никто не забрал. Они как были на ваших счетах, так и по сей день там лежат. Верно?

– Да, все, что оплачено клиентами, мы подтверждаем. Однако после падения системы необходимо, чтобы клиенты подтвердили платежными документами платежи. Деньги есть, но вот чьи они – как узнать? Мы занимались этой работой вручную – приходят родственники навещать родных, мы их просим подтвердить. Поскольку к Жанне никто не приходил, подтвердить платежи не удалось, и мы были вынуждены перевести ее в интернат. К своему великому сожалению…

– Да вы издеваетесь, – сказал я. – Вы просто издеваетесь! Все, что вы сейчас говорите – это не проблема Жанны. Это ваши проблемы!

– Позвольте, Виктор, но как же мы могли знать, что у Жанны все оплачено? У нас не сохранились данные, это форс-мажор. Все, что мы могли сделать, сделали. Недавно мы узнали, что родители Жанны погибли, и, соответственно, сделали вывод, что плату они внести не смогут. Обращаю ваше внимание, что мы продолжили оказывать уход за пациентом без подтвержденной оплаты. До конца месяца! И только потом, когда поняли, что никто не придет, перевели ее в интернат.

– Но вы не имели на это права!

– Ну как же не имели? Наши юристы дали заключение, что в силу отсутствия информации об оплате мы, как коммерческое предприятие, не имеем права оказывать безвозмездный уход…

Очень интересный подход. Да, иностранцы «ушли» из страны. Но, во-первых, это случилось не мгновенно, можно было начать переносить данные в надежные системы. Во-вторых, никто не заставлял организацию переходить на эти программы, они были вольны выбрать российского производителя. Они могли (и даже были обязаны) делать дубликаты. А как же закон о хранении данных на серверах на территории страны? Если ушел вендор, унес с собой поддержку, то данные-то должны были остаться здесь. В-третьих, даже если ничего из этого не сделано, что мешало бухгалтерии вести документы на бумаге? Какой же это форс-мажор? Форс-мажор, на минуточку, это обстоятельства непреодолимой силы. Такие, когда ни предвидеть их, ни предотвратить их последствия разумными действиями невозможно. А я с ходу три варианта накидал, которые подстраховали бы.

– Полина должна была уже прислать платежки на вашу почту, – сказал я. – Проверьте, пожалуйста, при мне.

– Да, одну минуту.

Она надела очки, взяла мышку и стала ею клацать.

– Да, вот вижу платежное поручение… Вижу назначение платежа – по договору 1455670… Жаль, что не указали фамилию пациента, нам будет сложно идентифицировать этот платеж… А, здесь и договор приложен, номера сходятся. Отлично. Вижу, да. Я думаю, все будет в порядке, мы все сможем подтвердить…

– Проверяйте сейчас. При мне.

– К сожалению…

– Я сказал, проверяйте сейчас, мать вашу!

Чудом успеваю зайти в твою квартиру и не попасться на глаза соседке. В глазок я вижу взволнованную блондинку, на руках у нее ребенок. Спокойно, все под контролем.

На письменном столе лежит блокнот формата А4 с твердой корочкой, листки в клетку. Больше ни единой бумаги. Это верный знак, значит, время пришло.

Ты систематизируешь знания, держишь информацию при себе и боишься что-то упустить из виду. Процесс пошел. Странно, тебе сейчас есть чем заняться, но почему-то именно сегодня ты решил, что все важные материалы будут при тебе. Дома ты оставляешь те, что точно не пригодятся.

Я листаю блокнот.

Предмет в моем кармане наготове. Лепесток лилии я аккуратно вращаю в пальцах, чтобы не повредить хрупкую структуру.

На первой странице написано: «Дело пилота» в обрамлении вензелей. Почерк аккуратный, крупный, но все исчеркано, подчеркнуто, много кружков, вопросительных знаков и квадратиков. Из незачеркнутых слов: «отравление ядом – дело рук женщины», «судья?», «следователь?», «почему так плохо сделано дело?». Фамилии тоже есть, но они так жирно вычеркнуты, что не разобрать. Короткий абзац текста: «Судья известная, на взятках не попадалась, в периоды убийств была в процессах, есть приговоры»; и еще: «Следователь тупая, но безобидная, на время преступлений – алиби». Судя по датам, указанным на полях, это исследование ты сделал сразу после посещения офиса профсоюза. Рыл тайно, пришел к выводам. Успокоился.

Что еще?

Другие страницы блокнота заняты рисунками. Один из них мне понравился – абстрактная фигура из прямых линий, точки пересечения которых помечены жирными кружочками. Так обычно в астрологии рисуют созвездия.

Я беру ручку. Хм, интересно получится, если соединить вот эти две точки… Получится замочная скважина, к которой тебе осталось подобрать ключик. Еще я рисую лилию под неизвестным созвездием. Блокнот оставляю открытым.

В книжном шкафу над той полкой, где стоят бумаги в серых папках, рядок из десяти книг. Я переворачиваю каждую корешком к стенке.

Пришло время для предмета у меня в кармане. Я кладу его на стол.

И еще кое-что: в шкафу беру несколько трусов и складываю их на кровати.

Москва, сентябрь 2022 года

– Я разочарована, – сказала Соня.

Ее протез отливал серебром, я только сейчас это заметил. На лицо падал солнечный свет, один глаз был немного прищурен, а другой, в котором протез, нет. Луч света исчезал в молочно-белом живом яблоке, но по поверхности искусственного разливался серебристой дымкой. Она стучала карандашом по чистому листу в блокноте и смотрела на меня, ожидая каких-то оправданий или чего-то там еще. А еще поджимала пухлые губы, чем ужасно меня нервировала.

– Мне жаль, что вы разочарованы, Соня, – ответил я. – У меня были неотложные дела. Я попросил Диану перенести утренние интервью, мы начнем через десять минут.

– Я прислала вам в календарь встречу.

– Я ее не принял.

– Вы считаете это нормальным?

– Абсолютно. Я ваш исполнитель. Не работник. Я могу не принять встречу. Это нормально.

– Вы на меня работаете!

– Я оказываю вам услуги, – поправил я ее. – Если бы я на вас работал, то да, мое рабочее время принадлежало бы исключительно вам и больше никому. Для аренды всех рабочих часов предусмотрен отдельный вид договора – трудовой. Но мы с вами заключили другой – возмездного оказания услуг. Мое рабочее время принадлежит мне. Какую-то его часть я выделяю под вас, какую-то нет. В этом разница между услугами и работой. Не путайте. Разве в нашем соглашении указано, со скольких и до скольких я обязан оказывать вам услуги? Есть срок. Время я определяю сам.

– Меня это не устраивает.

– Мне жаль.

Соня не дождалась нужной ей реакции, поэтому переключилась на следующий вопрос:

– Объясните, пожалуйста, происходящее.

– Что именно из происходящего я должен вам объяснить?

– Например, что правда из написанного про вас в СМИ – я имею в виду про вашу жену, которую вы заперли в сумасшедшем доме.

– Я не запирал свою жену в сумасшедшем доме, это все, что вам нужно знать.

– Это не так, Виктор, – ответила Соня. – Я не из тех людей, которые позволят разрушить репутацию самого ПАР или же процедуры, инициированной профсоюзом. Поэтому вам придется объясниться. Здесь и сейчас, или наша с вами сделка расторгнута.

И снова манипуляция, причем с попытками воззвать к жалости. На кон поставлено все: репутация организации, расследования и ее собственный авторитет. И все это ради того, чтобы покопаться в моем белье?

– Я ничего не буду вам объяснять, – ответил я. – Если вы хотите остановить процесс, вы вольны это сделать. В любое время согласно закону. Сообщите мне об этом в письменном виде, пожалуйста, а до тех пор я буду продолжать выполнять свои обязательства по договору. Прошу извинить, меня ждут люди.

Люди меня действительно ждали. Их было трое, и они почему-то приперлись в одно время, хотя по нашему графику такого быть не должно. Двое парней и одна девушка – все бортпроводники. Я заглянул в график, чтобы свериться.

– Кто из вас Михаил Игорев? – обратился я к парням.

Один из парней встал с места. Он был симпатичным, только одна деталь сильно портила лицо – большое вишнево-коричневое пятно на носу от кончика до щеки.

Оставшихся я поблагодарил за то, что пришли, и попросил подождать, когда мы закончим разговор с Михаилом. Оба – парень и девушка – согласно кивнули и вернулись к своим телефонам.

Мы зашли в переговорную, где нас ожидала Диана. Вид у нее был виноватый. Она бросилась настраивать камеру.

– Михаил, спасибо, что согласились выделить время для этой беседы, – сказал я. – У вас есть вопросы до того, как мы начнем?

– Пожалуй, нет, – ответил он.

– Хорошо, тогда я кое-что уточню, если вы не возражаете.

Михаил не возражал и рассказал нам о себе: 27 лет, не женат, детей нет, бывших жен тоже. Живет в съемной квартире в Химках, недалеко от Шереметьево, где базируется авиакомпания-работодатель. Собирается переезжать в Эмираты, где ему уже обещано место бортпроводника, осталось подтянуть язык и еще немного часов налета до количества, с которым его резюме будет выглядеть солиднее.

– Вы были на рейсе Москва – Пекин, где скончалась ваша коллега, Ольга Спиридонова, – сказал я. – Тот рейс был обычным? Если не считать трагедии в самом начале?

– Вообще нет, – ответил Михаил. – Тот рейс был памятным как черт знает что.

– Что вам запомнилось? Только, пожалуйста, не про запах, который распространялся по салону, из-за чего все пассажиры просили налить «Амаретто».

Именно это сказали нам другие бортпроводники с того рейса. Мол, миндальный аромат был такой яркий и так их замучили пассажиры, требуя налить сладкого ликеру всем. Тот самый случай, когда «пациенты обменялись симптомами».

Михаил рассмеялся.

– Нет, я не об этом. Видел, кстати, как ребята в чате обсуждали. Кто-то сказал, что запах должен быть сильным. И все начали это вспоминать.

– Ага. Так что же вам запомнилось?

– Ну, во-первых, Оля напутала со списками пассажиров. Я не знаю, откуда она взяла левый список… Может быть, кто-то случайно оставил в брифинг-руме? Хотя это маловероятно. Не знаю, но у нее оказался список не с того рейса. На самом брифинге все было окей, однако когда мы зашли на борт и Оля стала докладываться командиру, то смутила всех количеством пассажиров. Мы летели на «Боинге». Я не помню, сколько было человек, но что-то около 550. Она сказала – двести. И добавила, что двоих госпитализировали с жутким отравлением прямо из аэропорта! Ну, некоторые верят в такую примету: если кто-то до борта не дошел по уважительной причине, может быть, и всем остальным не стоит? Началась легкая паника. Командир сверился со своим списком, выяснилось, что Оля все спутала, а на самом деле пассажиров все же 550 (точно не помню), все приехали, зарегистрировались и ждут посадку.

– Это странно для бортпроводника, тем более старшего, перепутать число пассажиров, – сказала Диана. – Двести, наверное, в «Боинге» не повезут, да? Подадут другой.

– Ну конечно. Она рассеянная какая-то была. Совершенно.

– А почему вы так помните? – уточнила Диана.

– На брифинге, когда старший бортпроводник проходился по всем с вопросами по безопасности, она спрашивала невпопад, – сказал Михаил. – Иногда так делают, но для этого надо лет десять старшим летать, чтобы охренеть вообще и начать валить. По сути, дело важное, где и что лежит из спасательного оборудования. Но зачем же путать? Чтобы объяснительные писать? Или доказать всем, что ты суперкрутая? На самом деле это выглядело так, что она сама не очень в курсе, в каком порядке спрашивать.

– Из-за чего это могло произойти? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Михаил и пожал плечами. – У нее вроде бы все в порядке было. Дорабатывала последний год и собиралась свалить в Европу куда-то.

– Ольга хотела уволиться? – спросил я. Об этом никто ранее не говорил.

– Да, – кивнул Михаил. – Причем не из-за усталости и отсутствия личной жизни, о чем обычно ноют бортпроводники. А именно потому, что у нее все хорошо и она хотела дальше развиваться. Строить карьеру. Расти. На курсы какие-то даже ходила… Замуж выйти. Детей родить. Больше зарабатывать.

– А в вашей авиакомпании этого достичь было нельзя, получается?

– Ну почему же, – ответил Михаил, – можно. Но ты все равно попадаешь на внутренние рейсы. Или в чартеры с отпускниками, которые всю душу вымотают пивом, водой и пледами.

– А в европейских компаниях нет внутренних рейсов?

– Ну сравните: Лондон – Париж и Москва – Воронеж, например? Ладно, не буду тут снобить. Даже если непонятно, о чем я, вы все равно понимаете, что я хотел сказать.

Как ни странно, я понял, что он имеет в виду. Михаил густо покраснел, а Диана что-то записала в блокнот. Интересно что? Не один Михаил считает, что Воронеж чем-то хуже Парижа. Ну, или Лондона. Как минимум тем, что Воронеж не столица.