Синдром самозванца

Глава одиннадцатая

Москва, сентябрь 2022 – январь 2023 года

Осень в этом году наступала стремительно. Пышный зеленый парк позади моего дома пожелтел, тротуары накрылись оранжево-коричневыми коврами, их разбрасывало на газоны, но ветер упорно возвращал все на свои места. Вроде бы вечером еще тепло, можно прогуляться в спортивном костюме, а наутро уже не кажется бредовой идея надеть легкую куртку на синтепоне. А еще желательно захватить с собой перчатки и шапку. Я в последнее время стал адептом шапок – словно в отместку за детство, когда меня заставляли их надевать, а я мечтал стать взрослым, чтобы принять волевое решение не носить шапок совсем и в любой мороз гордо идти по улице в поисках своего лучшего друга – менингита.

Я гулял трижды в день – утром, в обед и вечером. По утрам слушал аудиокниги, преимущественно про саморазвитие и профайлинг. Все, что было на русском языке, я прочитал давно и не по одному разу. Сейчас испытывал себя: на скорости в 0,5 пытался понимать американскую речь. Дело шло туго, и прогулки превращались в бесконечное разочарование: есть же люди, которым английский дается легко и просто, почему же я один такой тупой на свете? Мне всегда казалось, что я вполне могу говорить, понимать речь и даже о себе прикольную историю рассказать – особенно если выпью, – но вот книги обрушили мою самооценку ниже низшего уровня. Да и дело тут даже не в чтецах, питающихся окончаниями слов. Они, конечно, могли бы говорить членораздельнее, желательно без посторонних предметов во рту, и хоть иногда делать перерывы между словами, чтобы я мог перевести дух. Дело во мне. Но есть как есть. Сплошная мука.

В обед разговаривал по телефону с мамой и с кем-то из друзей. У меня полно свободного времени, но сходить куда-нибудь посидеть невозможно – друзья разъехались работать на удаленке, а одному неинтересно. И наши разговоры сопровождались обычно фоновой грузинской (чаще), армянской (реже) и казахской (пара случаев) речью. Ну и понятно, что наполнение этих разговоров самое актуальное: как русским тяжело живется за рубежом, как не работают банковские карты, какие есть пути решения этой проблемы, какого же хрена в Тбилиси (Ереване, Астане) цена на скромное жилье с бабушкиным ремонтом выше, чем в Москве в пределах Садового кольца. Иногда эти разговоры вспыхивали и заканчивались плохо, вплоть до удаления друг друга из совместных чатов, но потом все утихало. Напряженность и нервозность были на максимуме, и никакой комплекс «Магний + В6» не помогал, валерьяна тоже. Зато отлично помогали расслабиться групповые чаты со вспышками ругани, взаимных обвинений, проклятий в адрес третьих лиц. Открывали, так сказать, вентиль, спускали избыток пара, и снова можно жить.

Вечерами я гулял с музыкой в ушах. Слушал живые выступления любимых артистов, иногда тихонечко подпевал им. Наверное, гуляющие в моем парке люди опровергнут, что я делал это «тихонечко», как минимум однажды я спугнул собаку вечно трясущейся мелкой породы, безмятежно обнюхивающую в темноте кусты. Я проходил мимо, Imagine Dragons в моих ушах так разошлись, что я не удержался и завыл. Пес от неожиданности подпрыгнул, завопил и нервно ускакал в темноту парка не оглядываясь. Идиот.

За делом Павла Отлучного я следил из новостей – ни с Соней, ни с Дианой я контактов не искал, да и они к общению не стремились. Диана выпустила большой эпизод подкаста, в который воткнула записи из интервью с бортпроводницами и пилотами, и надо сказать, смонтировала она прекрасно. Эти беседы я слышал своими ушами, но в переложении Дианы они звучали захватывающе. Она раскидала рассказы по эпизодам убийств в хронологическом порядке, сотворив три истории, сообщенные свидетелями с подробностями, которые вообще к делу никакого отношения не имели. Все ждали новый выпуск с интервью Паши, и я, признаться, тоже ждал. Выпуск ожидался в декабре-январе, когда Пашу освободят.

В новостях на федеральных каналах говорили про «Дело пилота» дважды: один раз после того, как Диана поведала про расколдованного пилота, а второй – когда в суд поступило ходатайство о пересмотре дела в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Слушание было назначено на первые числа октября, но новостную повестку тогда захватили внешнеполитические новости, и даже прицельный поиск не позволил найти подробностей. За судьбу дела я не переживал, поскольку знал, что мы собрали достаточно свидетельств, чтобы Павла признали невиновным и реабилитировали.

Где-то в середине октября Диана опубликовала новый выпуск с подробностями дела. Любовницу Павла, Людмилу, конечно же, нашли, и она дала все необходимые показания, а также рассказала, почему все эти годы хранила молчание. Как я и предполагал, об этом ее попросил Паша, который, в свою очередь, выполнял распоряжение убийцы. С ее помощью адвокатам ПАР удалось собрать достаточно материалов, чтобы доказать алиби Отлучного, отсутствие мотива и тем самым развалить дело. Если бы они сделали это раньше, даже без участия Павла, то все бы у них получилось, а Павел не отсидел бы столько лет за решеткой. Кто-то понесет за это наказание? Сильно сомневаюсь. В конце выпуска Диана сказала, что судебные заседания будут длиться вплоть до конца ноября и освобождение Паши из-за решетки ожидается к декабрю.

Я стал чаще ходить в бюро для консультаций и помог решить кучу людских проблем, где-то даже удалось заработать. Плюс Зоя подкинула мне новое дело – судиться с клиникой, где ей сделали новомодную процедуру, результат которой пациентку не удовлетворил. Процедура была в духе Зои, конечно же. Все самое новое, пока неизведанное, должно быть испробовано Зоей. Она убедила себя, что у нее предрасположенность к диабету, кишечным заболеваниям, и вообще какает она с трудом. Поэтому она нашла доктора, который исследовал Зоин кишечник и рекомендовал провести трансплантацию фекальной микробиоты. Зоя нашла идеального донора, в пробах которого была обнаружена редчайшая бактерия, отвечающая за долголетие, – она прислала мне научную статью, где микробиологи утверждали, что благодаря этой редкой маленькой козявке в мире и существуют японские долгожители. Естественно, я порылся в интернете – трансплантацию действительно делают, и этим лечат разные заболевания ЖКТ.

Но Зоя-то пришла к шарлатанам, которые за огромные деньги пять дней вводили ей с помощью клизм разбодяженный в физрастворе кал донора. Какого результата ожидала моя клиентка, она толком не знала, но ничего нового в своей жизни спустя месяц не обнаружила и решила, что ее надули и надо их к чертовой матери засудить. Это будет сделать нелегко, поскольку клиника никаких гарантий не давала. Какашки Зое закачали, услуга выполнена. Какие претензии? Я честно ей все объяснил и рекомендовал более не связываться с новомодными способами лечения, которые не нашли широкого применения в мире. Ну или, по крайней мере, обращаться за такими процедурами в научно-исследовательские институты, которые знают, что делают. Это ведь еще и опасно может быть – а вдруг вместе с калом и ценной микробиотой Зоя получила бы дозу вирусов и патогенных бактерий? Причем она наверняка их получила. Вот каких именно – покажет время. Пока я изучал это дело, прочитал массу интересного про микробиоту. На самом деле перспективное лечение, особенно если учесть результаты научных исследований, которые утверждают, что кишечные бактерии оказывают серьезное влияние на организм, вплоть до настроения и даже депрессий. Не говоря уже о пищеварении. И если у человека бактерий мало или их состав не очень, то все пойдет по звезде, а если добавить нужных микробчиков, все может наладиться. Жаль, что у Зои опыты происходят через одно место.

– Понимаешь, котик, я как какала, так и какаю, – говорила Зоя мне по телефону. – Но что-то ведь должно было измениться, верно? Однако ничего не поменялось. Они вкачали в меня столько микробиоты, и что? Я могу прислать тебе фотки результата «до» и «после», убедишься сам. Я думаю, и на суде их надо показать, чтобы судья поняла, в какую схему меня затянули! Они самые настоящие преступники! Мы должны их засудить!

Зоя – идеальный клиент, поскольку с ней не работают уговоры. Наоборот: чем сильнее ее отговариваешь, тем сильнее ей хочется доказать миру, что только она права. Я еще раз подробно обрисовал ей перспективы дела и на всякий случай продублировал письмом, в ответ она прислала мне: «Разнеси их к чертям собачьим, котик». Ну что же, было бы сказано, будем разносить. Даром что единственный шанс положительного исхода для Зои – если клиника не захочет огласки, согласится вернуть деньги и чутка набросит за беспокойство.

Не считая мелких запросов из юридического бюро, микробиота Зои – все мои профессиональные кейсы в те осенние месяцы. «Дело пилота» закрыто, кто-то что-то должен сделать, чтобы не допустить новых жертв. Кто-то, но не я. Не мое дело, не моя ответственность. Я каждый день просыпался и убеждал себя в этом. Повторял как мантру: «Не мое дело, не моя ответственность, все, что нужно, я сделал». Помогало, но ненадолго, утром я открывал глаза и снова видел подвешенный над головой молот, который вот-вот ударит со всего маху. Я не находил в себе мотивации разобраться в том, что меня беспокоило. Поэтому каждый день мирился с этим чувством, как с неизбежным спутником.

Весь ноябрь мы с Полей встречались то в больнице на консультациях, то в суде на слушаниях по установлению опеки над Жанной и ни разу не оставались наедине, чтобы поговорить. Когда все было сделано и не осталось ничего требующего нашего личного участия, я предложил Полине встретиться. Она отказалась под предлогом большой загрузки, каких-то светских мероприятий, обещанных ею давным-давно. Я не стал настаивать и просто приехал к ней домой.

Она открыла. На ней был серый спортивный костюм, в руках – бокал белого вина с брякающими кубиками льда. За спиной картонные коробки и сумки.

– Уезжаешь? – спросил я.

– Я говорила тебе, что взяла билеты на начало декабря, – ответила Полина.

– Ты насовсем уезжаешь, – понял я. – Больше не вернешься.

Она сделала глоток вина и посторонилась:

– Входи.

Я вошел и увидел, что прав. В прошлом я бывал в ее квартире несколько раз. Однажды мы были здесь вместе с Жанной, приезжали обсуждать создание зарубежных офисов для их галереи. Я помню, что в прихожей висели картины с морскими пейзажами под Айвазовского, а еще какие-то причудливые вещи – кажется африканские маски или деревянные фигуры. Вдоль стен стояли тяжеленные вазы с диковинным сухостоем, на полу лежал модный серо-бежевый ковер, на который Жанна по рассеянности пролила красное вино. Сейчас в квартире осталась только мебель, открытые шкафы зияли пустотой.

– Уже продала? – спросил я.

– Да, – сказала она. – Вместе с мебелью. Вещи начнут вывозить завтра, отправлю в Париж.

– Помощь нужна?

– Ничего не нужно, – сказала Полина. – Спасибо за беспокойство, но все в порядке.

– Полина, но я хочу тебе помочь.

– Мне не нужна помощь.

– Ясно.

– Зачем ты пришел?

Я разозлился. Стоял, как идиот, в тяжелом стареньком, но любимом пуховике, в разношенных зимних кроссовках, с которых грязная жижа текла на ее дорогой молочный паркет, который уже даже не ее, в шапке, сползающей на брови. Свинарь перед хозяйкой. Действительно, зачем я приехал? Прояснить что? Увидеть себя со стороны вот в эту минуту?

– Честно сказать, не знаю зачем, – ответил я и стянул шапку, чтобы стало чуть-чуть легче.

– Ну, тогда пока, – сказала Полина и сделала глоток вина. В ее глазах царило безмятежное спокойствие.

Я развернулся и вышел. Хотел уйти не оборачиваясь, но остановился, уже там, по другую сторону порога, и спросил:

– Это из-за Жанны?

Она придержала тяжелую дверь и сказала:

– Витя, будь осторожен.

В декабре я ударился в работу.

Каждый день ходил в бюро, принимал посетителей с утра и до позднего вечера.

Если я оставался один, то неизбежно приходил к выводу: непонятно, что делать с содержимым коробки из-под обуви в моей ванной, со своими чувствами к Полине и тревогой по «Делу пилота». Эти проблемы изнуряли меня, но как их разрешить – я тоже не знал. Вариантов было три: ждать, когда все само остынет, залезть по уши в каждый из вопросов и не вылезать, пока не пойму, в чем же там дело, или смириться и отпустить. Разница между первым и третьим вариантами вроде бы невелика, но все же есть – в первом случае не будет смирения. А мне оно было нужно. Я не хотел, чтобы через какое-то время все снова всколыхнулось с неизведанной силой. Нужно смириться, но не получалось. Не так-то просто «взять и выключить», как обещают нам популярные психологи в видосиках на ютубе.

Кажется, в этом мире вообще ничего не получается так, как я хочу.

Кстати, по иску о микробиоте Зои.

Суд его принял и назначил судебное заседание. Я выстроил стратегию, тщательно подготовился и даже привлек эксперта для процесса – благо у Зои бюджет неограниченный. Перед слушанием эксперт мне сказал:

– Мне на самом деле очень неловко выступать в суде на вашей стороне. Вы вроде как пытаетесь доказать, что клиника шарлатанит методику. Но исследования микробиоты очень перспективные. Ученые-микробиологи по всему миру уже признали, что кишечник и набор бактерий в нем есть самостоятельный орган человека, регулирующий не только ЖКТ, но и иммунитет, эндокринные процессы, психологическое здоровье человека и еще кучу всего. Проще сказать, на что они не влияют. Видов бактерий очень много, их колонии разнообразны, и пока нет доступных для нас данных, какой набор бактерий микробиоты обеспечит человеку здоровую и счастливую жизнь. Та процедура, которой подверглась ваша доверительница, – это околонаучная история, но проблема в том, что ребята взяли известные факты и применили их без научно доказанного эффекта. Они сделали это поспешно, на словах пообещали результаты, которые исследованиями не подтверждены. Вот в такой линии я выступать готов.

– Хорошо, – ответил я. – Отсюда я сделаю вывод о ненадлежащем качестве оказания услуг, и дело закроем.

Зоя поторопилась и попалась на крючок «нового и неизведанного». Ее обманули на словах, но не на бумаге – там все чисто и ровно, как всегда. Это повод насторожиться любому человеку: если вам говорят одно, а в договор пишут другое, это значит, что с высокой долей вероятности вас пытаются наколоть.

В договоре медицинская организация обещала произвести пересадку кала, содержащего набор бактерий от здорового донора. Без гарантии результата, без показаний, для чего именно это делается. В такой формулировке все исполнено надлежащим образом – ей же фактически пересадили кал? Пересадили. Какие претензии? А о том, что при пересадке врач говорил: «Вот сейчас-то и стул наладится, и кожа засияет, и сахар придет в норму, и вообще все будет хорошо», – в договоре написать забыли. Зоя, наученная мной, все же пыталась спросить: «А почему гарантий в договоре нет?» На что ей ответили: «Процедура медицинская, как в результате получится – зависит только от вашего организма, мы точно предсказать не можем, но все-то делают, а вы ж чего? Бояться будете или как? Поэтому принимайте донорский кал и надейтесь на лучшее». Ну вот, понадеялась. Своего кала не было, подвезли чужой, да и тот не сгодился.

Первые заседания были эмоциональными. Судья всеми силами держалась, чтобы не заржать, представитель медицинской организации уверял, что все услуги выполнены качественно, а Зоя обмахивалась розовым веером и постоянно предлагала показать фото доказательств неэффективности лечения.

Мы вызвали в качестве свидетеля доктора, который проводил процедуру, однако он не явился. Это сыграло нам на руку, поскольку я заявил, что было бы неплохо выслушать настоящую вторую сторону. Доктор не только проводил процедуру, но и давал устные гарантии. В деле с физическими лицами важно все, а не только то, что написано в договоре. Представитель ответчика сказал, что доктор сильно загружен работой. Зоя прокомментировала: «Намывает новые порции».

После выступления нашего эксперта судья объявила перерыв на пять дней. За это время я получил предложение от медицинской организации дело закрыть миром с выплатой компенсации и подписанием соглашения о неразглашении. Зоя от предложения отказалась, поскольку собиралась в турне по ток-шоу со своей историей неудачной пересадки.

В иске нам отказали. Выйдя из зала заседания, Зоя процокала на каблуках к представителю клиники, подняла указательный палец с коричневым лаком на ногтях и прошипела:

– Ну, держитесь, говномои, я вас прославлю на всю страну!

– Не болейте, – ответил представитель с наглой ухмылкой.

Семнадцатого января умерла Жанна.

Незадолго до этого я, признанный по суду опекуном, перевез ее в хоспис. Она так и не пришла в сознание, о приближающейся смерти меня предупредили врачи за сутки. Я сообщил Полине, но она даже не ответила на сообщение.

На похороны я никого не пригласил, даже маме не сказал, когда и где пройдет прощание. Стоя в зале крематория в полном одиночестве и глядя на закрытый гроб, я пытался понять, почему жизнь Жанны сложилась именно так. Последние четыре года она совсем не жила, а готовилась уйти. Вот наконец ушла. Мне было ее до боли жаль. Когда в прошлый раз испытывал подобное чувство, я понял, что прошла любовь и дальше уже ничего не будет. Сейчас мне снова ее жаль, и впереди тоже ничего уже не будет. По крайней мере, у Жанны.

Дверь за моей спиной открылась. Я обернулся.

Между рядами деревянных кресел зала прощания стояла Соня в черном элегантном пальто. В руках она держала букет маруновых роз.

Соня медленно подошла к гробу, положила цветы. Села рядом и взяла меня за руку.

– Мне очень жаль, – сказала она.

Голова у нее была накрыта черным платком.

– Спасибо.

Она сжала мою ладонь.

– Витя, как вы?

– Не очень.

– Понимаю, – сказала Соня. – Это сложное время. Трудно подобрать слова, поэтому я просто побуду с вами рядом, если вы не против.

– Зачем вы пришли, Соня?

Говорить о делах на похоронах Жанны мне совсем не хотелось, но я понимал, что Соня здесь не просто так.

– Я пришла, чтобы поддержать вас.

– Откуда вы узнали про похороны?

– У ПАР обширные связи. Своих в беде мы не бросаем.

Я расклеился. На глаза навернулись слезы, мне захотелось разрыдаться, но я старался держаться. Это было непросто.

– Знаете, у Жанны всегда было все распланировано, – сказал я. – Единственное, что она не хотела планировать, – это нашу свадьбу. Она ни разу даже не взглянула на сценарий, не выбирала цветы. Даже свадебное платье утверждал я. Но в сам день она была такой счастливой! Все прошло чудесно, словно так все и было задумано, а на самом деле мы оба все пустили на самотек. Когда разбирал ее вещи в прошлом году, нашел блокнот. В нем были заметки по подготовке праздников. Годовщина нашей свадьбы, мой день рождения, 8 марта, что-то там еще. У нее все было записано. Она следила за тем, чтобы ничего не повторялось. И на последней странице я нашел заметку «Мои похороны». Не знаю, зачем она это спланировала. Она хотела, чтобы в последний путь провожал ее только я. Гроб должен быть черным, а венок белым. Никаких православных атрибутов и кружев. И букет темных роз. Гроб и венок я выбрал, как она хотела, а про розы забыл.

Сплю я плохо. Едва закрываю глаза, сразу вижу умирающую Жанну, высохшую и изможденную, в хосписной кровати. Она подключена к капельницам и аппаратуре, которая поддерживает ее жизнь. Этот эпизод сменяется другим: как я нахожу в своей кровати чужое белье, а потом крушу квартиру, разметеливаю металлической битой на мелкие кусочки все, что попадается под руку. Фантазия работает на полную катушку, и остановить это бесконечное кино невозможно. Я могу только переключать эпизоды и надеяться, что в какой-то момент эти фантазии становятся сном и я не грежу наяву, а хотя бы недолго, но сплю.

Тем утром я устал в очередной раз смотреть, как разношу в щепки квартиру, откинул одеяло и пошел на лоджию покурить. Солнце уже успело встать и спрятаться за серыми тугими тучами. Начинался очередной московский серый день.

Я стоял на коврике в одних трусах и торопливо курил сигарету, потому что, черт возьми, холодно. В другой руке у меня был зажат мобильный, который вдруг завибрировал. Видеовызов от Павла Отлучного.

– Алло, – сказал я.

Камера и звук включились. Порывистый ветер создавал шум в микрофоне, на меня, лучезарно улыбаясь, смотрел Павел Отлучный, освещенный ярким солнцем, на фоне лазурного моря, которое, скорее всего, вовсе даже океан.

– Доброе утречко, – ответил Павел. – Звоню, как договаривались!

– Одну минуту, Павел, я зайду в квартиру, а то тут холодно, – сказал я, выбивая зубами дробь от чертова мороза.

– Как вам будет удобно, мой верный друг, – ответил пилот.

Я замер.

– Плохо вас расслышал, – медленно произнес я. С места было не сдвинуться.

– Ну что же, я думаю, вы и так все поняли, Виктор, друг мой!

– Что я понял, Паша?

– Зайдите же в квартиру, простудитесь!

– Говорите.

– Как скажете, – ответил Павел, улыбаясь.

Он перевернул камеру, и я увидел раскачивающуюся на волнах лодку, в которой сидели Кира и дети, прижавшиеся к матери. – У вас есть уникальный шанс попрощаться с Кирой и чудесными детишками. Я посчитал, что вы этого заслуживаете, вы так много сделали, чтобы наша семья снова воссоединилась…

– Я не понимаю…

Телефон прыгал у меня в руках, но ноги не двигались.

– Игры закончились с историей о женских трусиках, – услышал я его голос за камерой. – Теперь настало время платить по счетам.

Кира подняла тяжелый, обреченный взгляд.

– Кира, где вы? Скажите мне, где вы? – спросил я осипшим голосом.

– Она ничего не скажет, Виктор, – ответил Отлучный. – Потому что ее чертов язык… Дорогая, покажи Виктору, что ты заставила меня сделать.

Кира раскрыла рот. Оттуда на подбородок вылилась струйка крови.

– Шире, дорогая, шире! Покажи ему!

Камера наехала на рот Киры, и я увидел торчащий в его глубине обрубок языка. Зубы бордовые, но кровь уже не хлещет.