Интим обнажения

Во дворе я спросил у крутившихся тут же ребят.

– А где здесь у вас эта живет.

– Люська?

– Ну…

Меня повели в подъезд на первый этаж, поставили перед дверью и позвонили.

Дверь мне открыла женщина в очках и это меня удивило. Впрочем она былап тоже очень энергичной шлюхой. Каждый день водила к себе мужиков на квартиру и устраивала гулянки. Посмотрев на меня поощрительно сквозь очки и улыбаясь, она пригладила зализанные светловатые жидкие волосы и восторженно спросила: «Ты к кому…» Я ей сказал такое, что и сам вряд ли разобрал, если бы услышал. Язык от выпитого скомкался у меня во рту до невозможности и не хотел распрямляться. За ее спиной появилась Люська. Из комнаты слышалась музыка и пьяный мужской разговор.

– Пойдем, выйд…ем, – сказал я ей.

– Кто он? – спросила ее мать. – Я его что-то не узнаю…

Люська пожала плечами.

Я пришел явно не вовремя, но уходить не собирался.

– Ну, заходи, сказала Люськина мать. – Ты его знаешь? – спросила она у Люськи.

– Нет, – ответила та, возвращая мне все мое презрение.

Дверь передо мной захлопнулась и я пошел куролесить по улицам. Пьяно я вошел к себе в квартиру и, завалившись в нашу комнату, лег на диван и заснул. К приходу матери я протрезвел. Соседи, видимо, ей что-то сказали. На их расспросы через дверь я ответил, что заболел и лежу с головной болью. Я не знал, чего мне хотелось. Мне хотелось всего. И хорошего, и плохого. Я хотел упасть низко-низко, с тем, чтобы подняться потом высоко и восстать из пепла как птица Феникс из пепла. У меня появилась компания ребят, которые прожигали жизнь. И они мне были интересны.

Наступил возраст, когда не знаешь, чего от себя ожидать. Не знаешь, кто ты, что ты в этой жизни такое. И что тебе нужно делать, чтобы чем-то овладеть и кем-то стать. Мне было трудно понять себя и приходилось задумываться. В этом возрасте очень трудно себя понять.

Весной к концу восьмого класса я засел за учебники и стал усиленно заниматься. До этого когда нужно было решить задачку, я шел к соседу дяде Володи и он мне ее решал, а я шел гулять. Теперь я старался сам решать все задачи. И, когда у меня это получалось, я радовался, что являлось хорошим стимулом.

Наступило время быстрого взросления. Когда я смотрел на себя в зеркало, то иногда получалось так, что я себя не узнавал. Ты улыбаешься и видишь, что человек в зеркале тоже улыбается. Хмуришься и он тоже хмурится. Он делает все, что делаешь, ты, но он какой-то другой. Под носом появились усики. И на руках тоже повыше запястья тоже появились волосы. Ты поднимаешь руку перед собой и не узнаешь ее.

Когда мы играли с ребятами во дворе в футбол, я мячом попал по белью, которое после стирки сушилось на улице. Из дома выскочила женщина, начала на меня кричать и сказала в заключении: «Красивый, а без гармошки». Меня ее слова не слишком обрадовали, но и не слишком огорчили. Получалось, что мне оставалось найти свою гармошку.

В это время мы во дворе и в школе мерились силой, смелостью и выясняли отношения кулаками. Мы прыгали через заборы, с крыш гаражей и с пожарных лестниц, отжимались, кто больше и, конечно, дрались со своими и с чужими. Для явного превосходства не хватало силы. К тому же в зеркале я как-то увидел свой пухлый живот и пухлую грудную клетку. С этим нужно было что-то делать, а именно – скорее избавиться от свислого и дрожащего жирка на груди и животе. С помощью физических нагрузок захотелось стать сильнее и перевести жирок в мышечную массу и сформировать отчетливее рельеф мышц. Я сообщил матери, что хочу купить пудовую гирю. И мать сама вызвалась пойти со мной в магазин. Мы пришли в магазин «Спорт», который находился в трех трамвайных остановках от нашего дома. Увидев посреди зала со спортивным инвентарем гирю, зеленую и замечательно пузатую, с мощной бубликообразной ручкой, я схватил ее за эту самую ручку и сказал решительно матери: «Эту!» После чего одной рукой поднял и потащил гирю к кассе. Из магазина я вышел довольно ретиво и уже метров через сто шел в сильно перекошенном состоянии. Мать шла сзади, едва поспевая за мной. И в это время проходившие мимо девушки, увидев меня, захихикали так, что мне стало не по себе. Поравнявшись со мной одна из них тихо сказала : «Как же он будет ее поднимать, если так тащит?!» Обе прыснули смехом за моей спиной с новой силой. Мне же было не до смеха. Гиря перекашивала меня, давила на ноги, казалась такой тяжелой, что я уже начал сомневаться, что смогу ее дотащить. На трамвай я ее не потащил, потому что не представлял, как смогу поднять ее вверх по ступенькам. Если бы я решился, то получился неплохой клоунский номер «мальчик с тяжелой гирей». Я представлял, как поставлю гирю на первую ступеньку и начну прыгать около нее, пытаясь затащить в вагон. Трамвай будет стоять. И все пассажиры будут смотреть на меня с сочувствием и любопытством. Поэтому я потащил гирю дворами чтобы мое появление не вызывало такого бурного смеха и насмешливых улыбок. Тащить нужно было километра полтора. Я выбивался из сил и не мог понять, почему гиря такая тяжелая. Мать шла сзади меня и то смеялась, то с сочувствие уговаривала оставить гирю и идти домой без нее. «Брось ты ее!» – просила она. Именно это я готовился уже совершить, но сила воли не давала мне этого сделать. «Что я шестнадцать килограмм не донесу. Я же десять кило картошки домой носил…» Метров за триста до дома я вконец вымотался и без сил оставил гирю в траве. Обе руки болели, так как я нес ее то правой рукой, то левой. Освобожденный от тяжести я стоял чуть в стороне от гири, весь мокрый, и бурно дышал. Мне не хотелось к ней даже приближаться. И я не знаю когда бы я к ней подошел снова и подошел бы вообще, если бы собака, которую вывели погулять. Она подбежала к гире, стала ее обнюхивать и вот-вот могла поднять ногу, чтобы присвоить ее пометив и расписаться на ней как на своей. Гиря стояла на газоне в высокой траве. Ее никто не смог бы найти в темноте. А уже начинало темнеть. И тут я двинулся к собаке, не желая оставлять гирю на произвол судьбы и в угоду выгуливающимся на газоне собакам. Не успела собака поднять ногу, как я подошел к ней и прикрикнул, давая понять, что гиря моя. Пес отбежал и обернулся с недоумением разглядывая меня около гири. Из последних сил я схватил гирю и с большим трудом кое-как доплелся домой. Великим же оказалось мое удивление, когда дома я обнаружил, что принес домой не то, что хотел. Гиря была литая и, если присмотреться то на боку у нее можно было рассмотреть в кружочке «32кг». Получалось, что я принес домой не пудовую гирю, а двухпудовую. Тогда я еще не знал, что гири разного веса «16кг», «24кг» и «32кг» имели одинаковые размеры и форму. Едва я разобрал неразборчивые цифры, вылитые на гири «32кг», как силы совсем оставили меня. Я точно знаю, если бы я знал, что тащу домой двухпудовую гирю, я бы ее не донес. Я сидел на стуле, смотрел на эту гирю и не представлял, как смогу ее поднимать. Через несколько дней я поднимал ее двумя руками к груди. Через месяц вытягивал над головой. А через несколько месяцев поднимал одной рукой. Тело окрепло. Мышцы на руках заметно забугрились. Грудные мышцы подтянулись и приобрели рельефность.

Я готовился к экзаменам в школе и после окончании школы готовился к поступлению в техникум и поступил, сдав экзамены на четверки.

Глава 6

Укрощение чувств или в клетке разума

Отношение полов – это наука и искусство. И только высокое чувство любви может гармонизировать эти отношения.

В техникуме я непреднамеренно и естественным образом начал искать свою девушку. Присматривался, разговаривал. Хотелось найти именно свою, чтоб навсегда. Девушек много и все симпатичные. И каждая по-своему. На первом же вечере познакомился с симпатичной девушкой с параллельного курса Валентиной. Невысокая, стройная. Танцевали с ней, говорили. Что-то меня в ней влекло и что-то отталкивало. Может быть, резковатость в движениях и самостоятельность. Чтобы узнать ее получше, нужно было встречаться с ней, гулять, продолжать знакомство. Это могло пойти в ущерб учебе, чего я себе позволить не мог. Мы оба занимались в техникуме спортом. Она занималась гимнастикой и имела второй разряд. Я занимался самбо. Мы иногда встречались в спортивном зале и здоровались. Мне не очень нравилось, как тренер седой и красномордый мужчина, помогая ей делать гимнастические элементы, берет ее за все места. Что-то в этом я видел нехорошее. Поскольку я не предпринимал никаких действий за ней стал ухаживать Юра из соседней Он был невысокого роста мужиковатый парень. Он уже вовсю брился и имел повышенную волосатость. Этакий маленький цветущий мужчина. Они стали гулять. После Новогодней вечеринки Юра пошел ее провожать. И в начале второго семестра я узнал, что Валя его прогнала от себя. Отсекла и все. Этот изгиб черных бровей не зря мне внушал беспокойства. Тот ходил понурый ничего не рассказывал, а потом рассказал, что у него с ней все получилось. Он у нее был первый или второй. Тогда я вспомнил красномордого тренера Валентины, который слишком возбужденно около нее прыгал и сопел. Почему она от себя прогнала Юру, он не знал или не говорил. Только ходил страдал и все пытался просить прощение за что-то неведомое, но его не простили. Скоро Юра бросил техникум, женился и пропал из вида. Через год я его встретил. Это был маленький занюханный мужичок, работавший на заводе, согнутый обстоятельствами и придавленный тяготами жизни. Он повзрослел так, что, казалось, постарел. Это на меня сильно подействовало. На первом курсе с нами на параллельном курсе училась симпатичная девушка, этакий цветочек, который начинал только распускаться. Уроки по черчению у нас с той группой были совместные. И я старался сесть рядом или неподалеку от нее. Она спрашивала: «Кто даст ластик?» И все кидались к своим, чтобы дать ей. Она была таким небольшим центром внимания ребят и откровенно рассказывала, что у нее есть парень. Который работает водителем и ездит в дальние рейсы. Иногда мы видели, как она за него переживает, потому что он где-то на дороге сломался. И где-то в середине первого семестра она сказала нам, что выходит замуж. На какое-то время она пропала и появилась с кольцом на руке. Замужество не пошло ей на пользу. Она как-то побледнела и потеряла не набранный ею цвет. Затем она пропала на месяц и появилась совсем подурневшая. Те, кто женились в техникуме на первых курсах и выходили замуж быстро бледнели теряли внешний вид и скоро переставали учиться. И она тоже скоро бросила техникум.

Я искал свою девушку.

Валька меня влекла к себе, но я чувствовал в ней падающего человека. Она гуляла с ребятами, пила вино и водку с самозабвением, с самоистязанием и с остервенением. На последнем курсе она свела с ума рыжего здоровяка и отличника. Она искала достойного себе. И наши пути иногда пересекались. Мы смотрели друг на друга издалека. Я ее словно спрашивал: «Как жизнь?» И она отвечала мне только глазами: «Как видишь… А у тебя?» И я глазами отвечал ей: «Нормально».

Есть девушки, которые тебя поднимают, возвеличивают, заставляют в силу характера и воспитания тянуться к лучшему. С такими интересно, потому что чувствуешь, как сам меняешься и становишься лучше. И есть девушки с которыми хорошо опускаться и падать. И иногда с ними падают сознательно, а иногда незаметно для себя.

Я учился в техникуме и изучал технические предметы и мне приходилось учиться обращаться с девушками. Неосторожное слово, движение могло отпугнуть, создать неблагоприятное впечатление. Когда разговариваешь с девушкой нужно вынимать руки из карманов, не допускать вульгарных выражений, не хватать ее за руки. И, когда ты с ней разговаривал, нужно было сдерживать эмоции, которые искали разные проявления. И индикатор желаний всегда готов был выдать тебя с головой. Он как будто искал хорошеньких девушек и тут же проявлял повышенный интерес так, что неудобно было стоять с девушкой и разговаривать с ней. Ты краснел, в голове мутилось, брюки испытывали напряжение и выдавались вперед. Наступало время, когда приходится учиться скрывать свои чувства, скрывать высшую степень восхищения, возбуждения, пылкие, откровенные и жадные взгляды. Потому что это может привести к дискомфорту других и твоему нелепому, ложному положению. Приходилось надевать плавки, которые тоже не всегда спасали. Однажды я шел по улице, пересаживаясь с одного автобуса на другой. Чтобы скрыть свое проявившееся состояние, я вынужден был даже нести портфель перед собой. И девушки, которые увидели, как я его несу сказали мне на следующие день: «Мы тебя видели. Ты шел на автобус и нес портфель перед собой» Почему ты его так нес?» Я, покраснев, объяснял, что там был ветер и поэтому мне пришлось… И одна девушка, хихикнув, сказала: «А я знаю, почему он так нес…» Чем окончательно подорвала доверие к моим словам. Надо было за собой все время следить, чтобы не попасть в дурацкое положение. И знать, что сила влечения восхитительна, настойчивость прекрасна, навязчивость ужасна, насилие отвратительно. И как найти замечательную пропорцию между ними неизвестно. Нужно знать, что в ухаживаниях надо избежать пошлости и хамства. И еще, что неправильный подход к девушке и одно неточное слово, необдуманный поступок и неловкое движение все могут испортить.

Возраст от пятнадцати до восемнадцати особенно противоречив, потому что человек может уже размножаться в физическом, физиологическом смысле, но не готов к этому социально. Он не может брать ответственность за вторую половину, не может содержать семью, зарабатывать деньги и иметь жилье.

Эмоции захлестывали меня. Я как и многие другие искал самоутверждения. Выяснение отношений в таком возрасте почему-то всегда происходит с помощью кулаков. Дворовая и уличная жизнь не отпускала. Она невольно проникала в мою новую студенческую жизнь. Я до сих пор не могу понять, почему люди часто поворачиваются друг к другу отвратительными сторонами, а потом, оказывается, могут испытывать друг к другу симпатии.

Одна худая и чрезмерно личность высокая мне сильно досаждала в автобусе по пути в техникум. Этот парень меня всячески раздражал, всеми движениями и позой выказывая мне презрение и пренебрежение. Так бывает, что человек тебе сразу не понравится и ты не можешь ничего с этим поделать. Однажды на остановке около техникума я спешил, а он нарочито медлил выходить из автобуса. Я с раздражением подтолкнул его в спину и сказал: «Давай быстрей» Он будто этого и ждал. Не успел я поставить ногу со ступеньки на асфальт, как получил сильный удар по голове. Я тут же кинулся в драку. Мы побросали портфели в снег. Никто из нас не достиг быстрой победы. Тогда я тихо сказал ему: «Не здесь» Парень со мной согласился. И мы пошли за техникум. Парень отличался высоким ростом и тонким строением. Я отметил, что он старше, выше меня на голову и узок в плечах. Около электрической подстанции я неожиданно развернулся и кинулся на него с кулаками. Передо мной маячило его лицо, узкое с веснушками, в обрамлении рыжих коротко стриженных волос и пархатым носом. Что парень еврей я не сомневался. Горбоносый он, словно нож, как бы резал перед собой пространство кулаками. Я бил именно в нос. Парень оказался не только высокий, но и гибкий, хлесткий, как лоза. Когда несколько его ударов достигли цели, он просто выставил длинные руки и держал кулаками меня на расстоянии. Я кинулся ему в ноги, но он вовремя заметил мой маневр, отошел и вместо того, чтобы бить меня ногами, благородно помог подняться. «За то что, позвал меня сюда уважаю», – сказал свысока и спокойно он. Это было первое и единственное мое поражение в техникуме. Я ему ничего не ответил и мы пошли на занятия. Парня звали Женькой. Ни с кем другим я так не сдружился после, как с Женькой. Мы редко встречались. Он учился уже на третьем курсе и редко появлялся в техникуме – курсовые работы, практика на заводе. Но, когда он появлялся, то мы вставали около балюстрады на первом этаже перед раздевалкой и, облокотившись о перила, подпиравшиеся балясинами с лепниной, стояли и молчали. Он скажет слово. И мы молчим. Потом я скажу слово. И мы снова молчим. В этом был такой кайф от понимания без лишних слов, какой редко когда испытываешь. Признаться мне часто его не хватало. Женька на два года раньше кончил техникум и куда-то пропал, растворился во взрослой жизни. В конце первого курса я столкнулся в туалете с двумя королями со второго курса. Они привели меня туда, чтобы проучить. Но я их обескуражил – надел одному на голову урну с окурками, другому заехал в рожу крышкой от урны. Досталось, конечно, и самому. Тогда я еще не понимал, что – глупые дерутся, а умные смеются. И важнее выходить из сложной ситуации безударной техникой и выяснять отношения с помощью аргументов. Это приходит с опытом понимания себя. окружающих. Хотя этому бы учить ребят в школах.

В техникуме у нас были замечательные преподаватели. На первом курсе нам преподавал теоретическую механику, а на втором и сопромат человек по фамилии Казакевич. Потом он нам преподавал сопромат. Он настолько хорошо и глубоко знал предмет и по доброму к нам относился, что мы легко усваивали то, что он говорил. Ему было около восьмидесяти лет. Голову брил наголо и держал высоко. Ростом казался выше среднего. С первых же слов этот человек нас влюбил в себя, потому что кроме безукоризненного изложения материала хорошо рассказывал разные истории. Он рассказывал нам, как они с дружками в детские годы ходили на выступления Маяковского. Этот рассказ нам нравился и мы несколько раз просили его рассказывать. Он был из тех преподавателей, которые сразу пришлись нам по душе. На первом курсе математику нам преподавал Муханой, которого все в техникуме ненавидели за требовательность к изучению своего предмета. Он жил в служебной комнате недалеко от техникума. И лаборантка, проживающая с ним в квартире говорила, что он по вечерам играет на скрипке. Около его двери в квартиру, где он проживал благодарные учащиеся техникума около звонка с табличкой кому сколько звонить, нарисовали большую муху. Эту муху время от времен кто-то стирал, но через некоторое время она появлялась вновь. Муханов был строг, сух и даже желчен. Аккуратная лысина на всю голову выдавала его характерный череп мыслителя. Он ходит чуть сгорбившись с седыми волосами на висках в сером костюме и всегда аккуратно стриженным. из его квартиру. От него всегда пахло табаком, потому что часто курил. Когда он на доске писал формулы или объяснял новый материал, около него аура умнейшего человека который безуспешно бьется о стены непонимания учащихся. Иногда он вызывал кого-то к доске и спрашивал заданий урок или просил решить пример. Если учащийся отвечал правильно он ставил ему четвертку. Если учащийся не знал материал, он доводил его до белого каления, нервничая, задавая острые вопросы и пытаясь из него хоть что-то выудить из того, что он рассказывал. Девушек он доводил до слез и очень нервничал, когда его работа казалось терпела крах. На последнем курсе он давал нам основы высшей математики и говорил: «Вот вы скоро кончите техникум и пойдете учится в институт. И там вы меня вспомните и потом придете и будете благодарить за то, что я вас учил. Недавно к нам вечер пришел мой студент и говорит, спасибо вам. Мне так легко было учиться на первом курсе, потому что я многое уже от вас знал» И действительно я часто вспоминал Муханова, когда учился в институте, потому что хорошие основы он в нас заложил. Это был тот преподаватель к которому симпатии и понимание его пришли годы спустя. У нас были преподаватели которые любили только себя. Одной из таких была преподавательница химии, которую мы просто звали Любовь. В аудитории мы ее называли Любовь Васильевна, а между собой просто Любовь. Это была пышная женщина с большой грудью, которую хорошо подчеркивали шерстяные платья в обтяжку, большими красными щеками с ямочками, губками бантиком, с короткой кукольной прической и в очках. Она хорошо знала свой предмет, но перед нами все время красовалась, рассказывая что-то о муже, которого игнорировала, о дочери, которую терпела. Эгоизм в ней хорошо укоренился и красил ее самодовольством. Однажды на практических занятиях дала нам каждому делать опыт с реактивами и собственными волосами. Нужно было в пробирку положить свой волос и влить в нее несколько реактивов. «После этого у вас у каждого в пробирке должна была появиться белая жидкость. Если получится темная или коричневая, то это плохо. И только одна девушка Таня Корытина получила коричневую жидкость и разрыдалась. Подруги бросились ее успокаивать. Любовь спросила что случилось. И когда ей все объяснили и показали коричневую жидкость. Но это ничего, сказала она и продолжила урок. А Танька действительно скоро умерла. Она успела выйти замуж, родить ребенка и умереть от рака крови.

Английский язык у нас в техникуме преподавала Нина Ивановна Яковлева. Человек замечательный души. Нам повезло, что Нина Ивановна оказалась и нашей классной руководительницей. Она организовывала нам экскурсии, заботилась о каждом персонально. Гордо посаженая голова, приятная худощавость, тонкая талия и теплый взгляд выдавали в ней человека степенного, доброго, деликатного и в высокой степени культурного. Каждый раз отправляя нас на каникулы, она говорила: «Только я вас прошу, пожалуйста, без эксцессов». Если она делала кому-нибудь замечание, то очень деликатно и по-доброму и с покровительственной нежностью. Она отличалась от всех преподавателей тем, что вызывая симпатии и ведя разговоры на доверительный темы, умела оставаться на дистанции. Что-то в ней было неземное. Она была исполнена природного благородства и непритязательного обаяния. Преподавательница химии, которая любила посплетничать, рассказала нам, что Нина Ивановна родила в семнадцать лет по большой любви. Курс за курсом мы проходили с ней до самого выпускного вечера. И затем часто встречались, не желая расставаться и терять этого человека в жизни. На последнем курсе ее наградили орденом и награждать ее приехал член Политбюро такая одиозная и грозная личность как Суслов. Мы, не зная всей подоплеки, порадовались за нее. Только в день награждения весь техникум узнал, что она жена Члена Политбюро Александра Николаевича Яковлева. Вскоре после этого Нина Ивановна нас собрала и попрощалась, объявив, что Александра Николаевича отправляют послом в Канаду и она не знает, вернется ли обратно или нет. В Москве у нее оставалась престарелая мама. Очень милая сухенькая и ссутулившаяся от старости женщина, которую мы встречали у нее на квартире на Тверской. В Москве у нее оставался сын и дочь. Только годы спустя мы узнали, что академик и член Политбюро Александр Николаевич Яковлев не пожелал подписать к дню рождения Леонида Ильича Брежнева хвалебное и возвеличивающее письмо от руководящей верхушки с многочисленными льстивыми реверансами. За это его жену наградили орденом, а его сослали в ссылку послом в Канаду. Эта была настоящая ссылка, из которой можно вернуться только согласно установленному регламенту. Они вернулись лет через десять и наши ежегодные встречи с Ниной Ивановной возобновились.

На втором курсе техникума на нашей группе появилась Эльвира. Спелая девушка шикарных форм. Она обладала выдающейся грудью, зрелой фигурой, волоокими глазами и плавной степенной походкой павы. Если нам исполнилось по восемнадцать лет, то ей исполнилось двадцать два. На груди она носила цепочку с профилем Нефертити и уже умела делать длинный томные взгляды от которых юноши терялись и не знали, что делать. Через несколько месяцев она подошла ко мне и сказала: «Одна девочка хочет с тобой встречаться». Я ей кивнул, но ничего не ответил. Возможно она имела в виду не себя, а другую девочку, с которой она дружила. Но я представил эти встречи, их развитие и понимал, чем они могут закончиться. Мне не хватало в не глубины чувств, тонкости ощущений. Я представил, как падаю с ней, увязнув в ее пышностях и понял, что мне не до этого. В возрасте восемнадцати лет я выглядел вполне зрелым сложившемся парнем с ростом более 180 см и весом 86 кг, хотя в глубине души таковым себя не считал. К тому же передо мной маячила неясность поставленных целей. Через месяц в автобусе по пути из техникума я познакомился с Наташей, девушкой моего возраста, кареглазой с каштановыми волосами. Она как и я много читала и много знала. Мы ходили с ней в кино и гуляли. Это происходило не так часто, поскольку Наташа занималась фигурным катанием и проводила свободное время на катке. Наш идеальный роман тянулся чуть меньше года. Встречи происходили все реже и прекратились совсем. Она предлагала мне приходить к ней на тренировки. У нее что-то не получалось с партнером, над которым она немного подсмеивалась. Мы несколько раз ходили в кино и на каток. Что-то не ладилось. Последний раз я встретил ее случайно весной на остановке около Тимирязевской Академии. Я увидел ее в окно, выскочил из автобуса и подбежал. Она стояла грустной. Мы не виделись месяц. Я беспрерывно болтал и шутил, а она стояла обиженная. Мне не удалось ее разговорить. Подошел, автобус я вскочил на ступеньки и поехал, помахав ей в окно рукой. В окно автобуса от меня удалялась хорошо сложенная девушка, серьезная и глубокая. Между нами стеной стояло фигурное катание, сознание, что мне рано жениться и еще целая непрожитая жизнь.

Я какое-то время переживал, понимая, что для серьезных отношений нужна какая-то опора в себе, стержень, над которым мне еще предстояло, выстраивая, поработать.

На самом деле я просто еще был слишком юн. Вокруг было столько интересного и непознанного. Все девушки казались юными богинями, были красивы цветением и стремлением к совершенству. Молодые женщины казались уже совершенными, так как пришли к этому через материнство. Женщины постарше – красивы мудростью и тем, что любят в тебе юность, понимают тебя и читают, как книгу и ты тоже хочешь их читать, как книгу, но пока еще не можешь. И все это чудо жизни и творение души бога. И ты сам бог, потому что тебе кажется – ты на все способен. И ты наслаждаешься этим и в тебе часто слышится гимн твоей молодости, который звучит музыкой внезапного нахлынувшего настроения и выражается самопроизвольно рождающими в тебе словами: «Я свободен, как ветер! И красив, как бог!.. Я принадлежу только… Солнцу!.. Небу!.. И воздуху!.. И во мне есть что-то загадочное, нераскрытое, что поднимает меня на недосягаемую высоту и что заставляет чувствовать все по особенному. Я необыкновенный и чудесный и поэтому так сияю…От меня как будто расходятся дивные золотистые лучи всеобщего счастья. И я иду в их ореоле. Иначе почему на меня все так оборачиваются и, когда я прохожу мимо, смотрят вслед! Я концентрирую в себе счастье и радость всех людей, собираю их восторженные взгляды и несу другим жаждущим людям! И все это оттого, что я прекрасен и дерзко юн. И мне от этого хорошо, потому что все чудесно и будет еще лучше! Ведь жизнь только начинается». И рядом с тобой идут другие божественные создания, девушки с округлыми бедрами и с возвышенной грудью, которые тебя манят улыбкой, многообещающим взглядом, чудной фигурой и удивительной поражающей изящностью движений. И ты выливаешь все, что в тебе есть на идущее рядом создание. Идешь и разговариваешь с ней. И тебе кажется, что вы знакомы давно. И между вами что-то возникает – тонкое, мнимое, которое усиливается до поры до времени, пока она или ты не спохватишься и все легкое, романтичное, возвышенное разрушится от непредвиденных тобой или ею обстоятельств. Если вдруг получается так, что вы оказываетесь на критическом расстоянии, то тебя начинает всего выворачивать и тянуть к ней так сильно, что трудно с собой совладать. Т с этим нужно что-то делать. Если бы не клетка разума, в которую ты себя скорее пытаешь запихнуть, чтобы не случилось непоправимое, стыдное, и тебе остается только терпеть и скрывать свои чувства, не давать им свободы до тех пор, пока тебе не разрешат объятия и поцелуи. И ты только начинаешь понимать, что есть скрытые, интимные проявления чувств и есть открытые, невинные такие, как взгляды и касания.

Часть вторая

Проблески и заблуждения

Глава 7

Тургеневская девушка

Я вернулся из армии поступил в институт на вечернее отделение и пошел работать на предприятие.

К этому времени мы переехали из коммунальной квартиры старого серого пятиэтажного кирпичного дома в новый белый двенадцатиэтажный блочный дом, который выстроили неподалеку. Он возвышался над соседствующими пятиэтажками, как стройный журавль над высокой болотной травой. В этот же дом переехали некоторые наши бывшие соседи.

Мои школьные друзья уже женились. Девчонки из техникума начали выскакивать замуж на последнем курсе техникума и прямо, так сказать, из наших рук. После армии большинство девчонок и половина ребят начали обзаводиться семьями. Я решил с этим не спешить, тем более, что некоторые из моих знакомых начали мне говорить, что собираются разводиться.

Иногда я стоял пред зеркалом и спрашивал себя: «Какая девушка тебе нужна? Какой она должна быть?»

Вместе с тем мой пол давал о себе знать даже при том, что я был слишком загружен. Днем я работал, после работы ехал в институт. После института я возвращался к одиннадцати вечера домой и тягал двухпудовую гирю. Организм требовал физической нагрузки. Он также требовал и другого. Хотя я говорил себе: «Сначала учеба». Но интимная жизнь исподволь, ненастойчиво просила своего. Ум всегда сильнее днем, а тело ночью. Иногда я о себе забывал, получая наслаждение от успехов в труде и учебе. Они требовали напряжения ума. И тогда в какой-то момент я просыпался оттого, что у меня происходило самопроизвольное семяизвержение. Природа брала свое во сне. Иногда руки находили то, что меня так беспокоило, и делали в полусне то, что я себе не разрешал. Да, интимная жизнь это еще и то, что ты делаешь такое, в чем не можешь признаться даже себе. Тебе стыдно признаться в этом, но ты это делаешь не сознательно, не давая себе в этом отчет. И потом на какой-то вечеринке ты, выпив водки или вина лезешь к девушке, которая тебе совсем не нравится. Ты обнимаешь ее, лезешь в декольте. И что-то в тебе говорит: «Что ты делаешь? Ведь она тебе не нравится!» Но подсознание и пол руководят тобой, делают свое в тебе. Также как свое в тебе делает водка или вино. Они расслабляют ум, совесть, деформируют отношение к окружающему. Спиртное – это лучший деформатор всего и в том числе отношений. Оно преломляет пространство и сильно искривляет течение времени. И потом тебе противно и гадко оттого, что ты делал или пытался делать. Но ничего не остается, как прощать себя и жить с этим дальше.

В это время я много читал. Меня особенно поразил сентиментализм Стефана Цвейга. Его роман «Нетерпение сердца». Само название этого романа больше рассказало мне о себе самом, чем я тогда мог придумать. Я чувствовал и носил в себе это «нетерпение сердца». Меня ошеломила и поразила его новелла «Письмо незнакомки». Я наслаждался стильностью Фейхтвангера, чувственностью американца Теодора Драйзера. Заново перечитывал Достоевского, Толстого, Тургенева, как будто никогда их прежде не читал. Увлекался английской, французской и немецкой классикой. Постепенно я стал думать, что платоническое чувство выше всего остального из-за высоты, недосягаемости, идеальности, хотя пол утверждал иное. Я боготворил женщину и берег это открытие для себя. Не делился этим ни с кем. Для меня дорогого стоили встречи, случайные и незавершенные. Я ценил неоформленные и несформировавшиеся отношения. Когда можно лишь на мгновения соприкоснуться с другим человеком духовно и унести впечатление с собою на всю жизнь. Лишь изредка с трепетом вспоминая случившееся и думая, что из этого что-то интересное могло получиться, если бы получить продолжение. Я ценил такие встречи, которые меня обогащали. Однажды после экзамена я вышел из института. Накрапывал слабый дождь. И вдруг зачастил. Мои друзья и сокурсники, спрятались, сгрудившись по пять человек под одним зонтом. Я прыгнул через лужу к кучке под зонтом. Места для меня там явно не хватало. Я остановился и с улыбкой огляделся. К выходу из ворот шла девушка с зонтиком. Я шагнул к ней и предложил свою помощь: «Давайте я помогу вам нести зонтик!» Не знаю, что подействовало на нее. Моя улыбка, блеск счастливых глаз, радость от сданного экзамена, беспредельно веселое состояние или добродушное нахальство. Девушка согласилась, пустила меня под зонтик, с готовностью подав его мне и взяв меня под руку. Дождик споро и дробно колотил по зонту, лужам и мокрому асфальту. Мы шли к метро и задушевно болтали. Мои друзья шли позади мужской компанией и завидовали. Мы болтали с девушкой обо всем на свете и взахлеб. Она тоже только что сдала экзамен и это нас еще больше объединило. Оказалось, что она работала на кафедре в моем институте. Там же и училась. На короткое время зонтик стал нашим домом. Нам было так уютно под ним, что не хотелось никуда торопиться. Казалось, что мы нашли все, что искали в жизни. Хотелось так идти дальше по жизни целую вечность. Уже у метро девушка сказала, что она обязательно проспала бы на экзамен, если бы ее не разбудил муж. Я переспросил с удивлением: «У тебя есть муж?» Мы давно с ней перешли на «ты» и не заметили этого. Она откровенно сказала: «Да». Я почувствовал некоторое разочарование. Потому что еще прежде сказал себе, что никогда не буду иметь дела с замужними. И она, кажется, испытала в этот момент тоже самое. Мы оба почувствовали, что наш зонтик перестал являться нашим домом. И неожиданно в этот момент заметили, что дождик закончился. Еще недавно он капал, какие-то секунды назад. Слабо и как-то задумчиво, словно давал нам еще возможность немножко побыть вместе и вдруг кончился, уступая место солнышку. На улице стало свежо и ново. Нам нечего не оставалось как попрощаться и начать новую независимую друг от друга жизнь. От теплого асфальта поднимался легкий парок. Запахло прелью, пресной дождевой водой и обновленном запахом зелени. В лужах появились дождевые черви. Я сложил зонтик с улыбкой, которая еще оставалась на лице неизменной. В ней конечно же уже пряталась горчинка. Где-то там, в самых уголках губ. Это ощущалось очень явственно. Я подал девушке зонтик, – наш дом на короткое время, – и грациозно насколько возможно поклонился, поблагодарив за временный приют от дождя. После этого я попрощался с ней и шагнул в сторону поджидавших друзей. Я шагнул из ее жизни в свою. Больше я ее никогда не видел, не пытался искать и только помнил то светлое, что сочилось ко мне из того прошедшего дня с бойким летним дождичком, наполненного прекрасной мимолетной беззаботностью. Она так и запомнилась мне очаровательной, как летний дождь, который начался и прошел навсегда. И он может еще повториться, но это будет уже другой дождь без нас вдвоем.

Да, тогда я платоническое чувство считал идеальным и ставил выше всего плотского. И стремление к близости считал более совершенным, чем саму близость. Возможно, этим я себя таким образом обманывал за неимением такой близости, которую желал и о которой мечтал. Фантазии, вот что направляло, уводило меня к идеальному. В фантазиях все и всегда происходит, как ты хочешь даже со знакомыми девушками или женщинами. В реальной жизни девушка может сказать: ««Ой, что это ты делаешь? Сюда могут войти… А если кто-нибудь увидит?» Или: «Я сегодня не могу пойти гулять и в кино, потому что чесноку наелась». И такая простота сильно все принижает. Тогда, как внутри тебя есть место только прекрасному. И девушка или женщина, которую ты идеализируешь, никогда, ничего подобного не скажет. Без фантазии ни один человек не достигнет своей цели не добьется чего-то настоящего в жизни. А уж в отношениях мужчины и женщины фантазии приносят такие плоды взаимного счастья, о которых сразу не догадаешься. Я восхищался лебединой нежностью девичьих и женских рук, хрупкостью тончайшей талии, фигурами, которые напоминали древнегреческие амфоры. Я видел, как тоже самое делают другие мужчины.

Мне, конечно, хотелось знать, каким я кажусь со стороны. Каким меня видят мои друзья, знакомые, девушки и коллеги? Как они ко мне относятся? Я пользовался зеркалами и витринами, чтобы незаметно рассмотреть в них себя и девушек. Я узнавал, как ко мне относятся по тону, с которым разговаривали со мною, взглядам, смыслу сказанных слов, мимике и жестам. Если тон, взгляды и мимика выражали мне понятные чувства и адекватные той ситуации, в которой мы находились, то я воспринимал их нормально и спокойно. Если они мне казались непонятными, я мучился и пытался понять, разгадать, что же они значат. Я пытался повторять сказанное мне с тем же тоном, повторяя те же жесты, чтобы понять, какие чувства во мне возникают и с каким отношением они говорились. Сказанные слова передают только мысль. Тон, с которым они говорились, мимика и жесты передают нюансы, тончайшие чувства, которые могут даже поменять высказанную мысль на противоположную. Во взрослой жизни, в отношениях между людьми в интонациях, мимике и жестах накоплено столько выразительных средств и символов, что молодому человеку их сразу не понять, не одолеть и не осмыслить.

У нас в соседнем отделе работали две девушки. Одну звали Ира, другую Тома. Одну я сразу приметил и уделял внимание. Другую не замечал. Ира полненькая, круглолицая приятная и общительная блондинка с отчетливой талией, голубыми глазами, розовощекая из интеллигентной семьи. Папа у нее служил главным дирижером военного оркестра, и она считалась завидной невестой. Губы у Иры напоминали мне зрелую сочную малину. И с первых дней мне хотелось ее поцелуя, чтобы впитать в себя с ее губ свежеть этой ягоды. Тома выглядела непривлекательной тихой девушкой с загадочными глазами, бледным светящимся лбом и скромным обликом. Очень скоро Ира меня пригласила на вечер, который проводило наше предприятие с приехавшими артистами и танцами. Странное дело, я пришел на вечер представил, как все могло быть, как мы будет танцевать, как я пойду ее провожать, и на вечер не пошел под благовидным предлогом, в чем и принес приглашающей стороне извинения. Как раз в это время я заметил, что, чем больше я с ней говорил, тем меньше мне хотелось с ней общаться. Из каких-то незначительных примет между нами складывалось такое положение, при котором человек сначала притягивал к себе, а потом начинал отталкивать от себя. Среди девушек были такие которые сразу притягивали или отталкивали тебя от себя. Иногда полярность твоего отношения к ним менялась незаметно или из-за какого-то случая. Однажды в туалете ведущий инженер Бухтояров, человек на сухоньких ножках, энергичный до безобразия и при этом не слишком обремененный умом, сказал мне, увидев как мы разговариваем с Ирой: «На ней жениться нельзя». Я с улыбкой поинтересовался: «Почему?» На что он ответил: «Ты видел, какая у нее грязная кружка из-под чая? Вся коричневая. Она ее или не моет или плохо моет. Значит и хозяйкой она будет плохой». Бухтояров был человеком никчемным, ничего толком делать не умел, но подмечал он все верно. Примерно к такому же мнению я пришел сам, приближаясь к этому выводу с другой стороны. По моим наблюдениям за Ирой и из бесед с ней я понял, что она упрощенно относилась к себе, окружающим. Одежда ее хотя и выглядела чистой, имела недостатки в тщательности деталей, аккуратности и вкусовой подобранности. Она жила сегодняшним днем, без мечтаний и особых устремлений.

Как-то мне пришлось обратиться в соседний отдел к технологам, чтобы внести изменение в конструкцию установки по электрохимической обработки материалов. Меня отослали к Томе. Я с ней встречался несколько раз и мы обговаривали детали внесения необходимых изменений. Изменения затрагивали всю конструкцию и приходилось все продумывать. Во время общения с ней, она открылась мне совсем другим человеком. Я увидел в ней не просто девушку с потаенным, загадочным взглядом и лицом, напоминающим Монну Лизу, а человека умеющего глубоко чувствовать и все понимать. Ее лицо отображало неуловимые движения мыслей и чувств. В ее мимике я увидел незнакомые мне ранее нюансы. Как-то вечером после работы я пошел ее провожать. При чем я не сказал, что пойду ее провожать. Мы просто шли и разговаривали о книгах. Мы оба много читали. Чтение книг помогало мне избавиться от косности в общении. Я поглощал в книгах чужие мысли и чувства, чтобы перестать чувствовать себя бессловесной собакой, которая все понимает и ничего не может сказать. Я старался обогатить свой словесный запас, чтобы у меня появилась способность выражать тончайшие мысли и чувства, которые меня затрагивали, но не открывались во всей красе. Мы делились впечатлениями о книгах и кино. И вдруг поняли, что наши вкусы совпадают. Мы оба восхищались прекрасным и утонченным. Кроме тайны, которая в ней скрывалась, и которую она в себе носила, я увидел в ней неподражаемый лирический романтизм. Она умела в отдельные слова вкладывать такой смысл, который для меня оказывался недосягаемым. И когда я просил ее что-нибудь уточнить, она пыталась сменить тему или говорила: «Можно я не буду отвечать на этот вопрос?» Она с каким-то особенным чувством произносила «дом с мезонином». Когда мы подошли к ее дому, она сказала: «Вот он мой дом с большой трубой. Это был кирпичный дом недалеко от ботанического сада рядом с которым стояла большая кирпичная труба, которая заметно возвышалась рядом с домом. Такие трубы обычно имели дома в подвале которых имелась котельная. «Это мой дом с мезонином», – сказала она. Любимым писателем у нее был Тургенев и сама она была девушкой тургеневского склада «Ты представляешь, – говорила она, – он оставил все ради любимой женщины. Родину, дом, знакомых, друзей. Он поехал за возлюбленной во Францию и поселился рядом с ней только для того, чтобы находиться подле той, которая не давала ему даже надежды. И в конце концов он добился ее расположения». Она восторгалась отношением Тургенева к Полине Виардо. Мы болтали обо всем. Я открыл в ней какую-то другую глубокую жизнь, которой она жила и которая казалась недоступной другим. Мы начали целоваться, чуть-чуть не дойдя до ее дома. Как-то быстро это началось. Но у меня так всегда бывает. И все это от нетерпения чувств, которые мной овладевают. Я ощущал солоноватый вкус ее губ. Не знаю, почему. Она их совсем не красила. Первый раз у нас получился робкий поцелуй. Она целовалась, стесняясь, убирала от меня губы. Но я находил их, распалялся сам и распалял ее. Она вдруг вспыхивала и я чувствовал вдруг оживший ее язык, энергичный, жаждущий, любознательный. Он проникал в меня через губы. И я возвращал ей его и себя в губы, осознавая, что раньше так никогда не целовался. И по тому, как она делала то же самое, отдаваясь страсти, трепетно и неумело, понимал, что и она тоже так раньше не целовалась. Мы искали что-то свое и находили. Снова шли, снова останавливались и целовались. На глазах ее я увидел слезы и спросил: «Почему ты плачешь?» – «Это так», – ответила она. «Я тебя обидел?» – забеспокоился я. «Нет… – смахнула она слезинку к уголку глаза. – Не обращай внимания…» Я снова стал ее целовать. Нам не хватало воздуха, и мы делали короткие передышки. Во время такой передышки она, с опозданием отвечая на заданный мной ранее вопрос, сказала: «Я не должна была тебе позволять этого…» – «Почему?» – быстро спросил я. «Не хорошо…» – коротко с чувством сказала она. «Что не хорошо?» – спросил я. «В первый же день…» – со страданием и сожалением в голосе пояснила она. Я усмехнулся краешком губ. Не знаю, почему я улыбнулся. Но в этом было что-то нехорошее, неуместное. И я себя за это немного укорил. «Вот мой подъезд», – показала она рукой в сторону горящих окон. – Дом с большой трубой…» И я посмотрел еще раз на дом. Обычный пятиэтажный дом. Такие дома стояли по всей Москве и недалеко от моего прежнего дома. Но сегодня на фоне темно синего неба высокая черная труба смотрелась фантастически, причудливо и необычно. Мы вошли в ее подъезд, поднялись на второй этаж и остановились у кона. Стояли тихо, слушали шаги, дожидаясь, когда кто-то пройдет и шаги затихнут. И в тишине снова целовались. Наши плащи мы повесили на ручки окна, чтобы в объятиях лучше чувствовать друг друга. Расходиться не хотелось. В тот вечер я еле сумел от нее уйти.

По вечерам я учился. В свободные дни мы встречались с Томой в ботаническом саду. Ей очень хотелось показать мне розарий. Она видела там удивительную розу, которая называлась «Только ты». «Ты должен ее увидеть», – говорила она. Селекционеры выводили новые сорта роз, давали им емкие и много значащие для кого-то названия и выставляли для осмотра. Мы несколько раз приходили к застеленному розарию и он каждый раз оказывался закрытым. Я расспрашивал ее о розе, которую она мне хотела показать. И она мне просто говорила, что она необыкновенная. Мы ходили мимо кустов роз открытого розария. Я любовался цветами и читал названия роз «Кавалькаде», «Чайная». Мы говорили о Стефане Цвейге, Фейхтвангере. Как раз в это время я пропадал в районной библиотеке среди полок с книгами. Наши отношения развивались и вот-вот могли стать самыми близкими. Перед октябрьскими праздниками все сотрудники отдела собрались за столом выпить дарового спирта, который выделяли для всяких технических работ и который всегда приберегали к такому дню. Мы тяпнули, сколько позволяли накопления спирта, закусили домашней и прикупленной снедью, погружаясь в обильные, застольно – праздничные разговоры обо всем и не о чем конкретном. После выпитого и сказанного становилось необыкновенно хорошо. Научные работники в подпитии особенно витиевато выражают свои мысли, и ассоциативно, намеками, языком Эзопа передают такие нюансы мыслей над которыми нужно еще подумать. Слушать их в такие моменты так приятно. После выпитого обычно разбредались по теплым дружным компаниям. Иногда ехали к кому-нибудь домой продолжать вечеринку. В складчину покупали вина, водки, еды и заваливались к кому-нибудь домой. У кого-то жена уехала к маме и должна вернуться перед самыми праздниками. У кого-то муж приезжает после праздников. Быстро все собирали на стол, резали закуску, вспоминали простые кулинарные рецепты. И затем отводили душу, блистая умом и неординарностью. После застолья в квартире уже с песнями, хохотом вываливались на улицы, чтобы разбрестись и разъехаться по домам. После вот таких посиделок я снова провожал Тоню домой. Мы ждали чего-то большего, решающего и решительного. Мой руководитель поймал меня за руку перед уходом и по-мужски спросил: «Ну, ты ее сегодня…» Я посмотрел на него так строго, что он ретировался и пояснил: «Я имел в виду «проводишь»…» Он умный человек и ловко вывернулся. Все интеллигенты в подпитии любят дать понять, что они тоже мужики и могу выражаться по простому и грубо. Хотя нецензурные выражения в устах моего руководителя всегда приобретали мягкую вариантность и отражали глубину мышления и тонкий ум. Я вспомнил, как он вывернулся в коридоре и улыбнулся. Мне нравился этот человек. Он даже перед нашим уходом подал Томе пальто, что было уж слишком для заглаживания вины. На этот раз мы прошли в подъезд, поднялись на ее этаж и она пригласила меня к себе. Дома оказались родители и это скомкало наши планы. Мы сидели в ее комнате одни. За стеной тихо лежали на диване родители и с ними находилась младшая сестра Тони. Нам старались не мешать. Даже из коридора к нам просачивалась тишина. Мы сели на диван и скоро обо всех забыли. Вино делало свое дело. Губы искали губы и находили их. Руки находили необходимое и находили это. Чулки, платье, трусики. «Нет… Нет, нельзя…» И я не понимал, это я ей платье выше и выше, я расстегиваю пуговицы на брюках или это делает она. Это я достал то, что достал, или она. «Что мы делаем? Что мы делаем…» Мы желали близости и нас останавливало только присутствие за стеной ее родителей. Мне это было нужно. И ей это было нужно. Нам это было нужно. Я видел, как она взялась за самое основание моего я. И как начала наклоняться. Медленно завораживающе, обреченно. «Неужели она это сделает? – подумал я. – Неужели она может это сделать?» Ее голова опускалась ниже и ниже. «Что мы делаем?» – вдруг снова воскликнула она и приподнялась, откинула голову назад, обращаясь лицом к небу и не выпуская из рук то, что держала. В ее глазах была такая мука и такая борьба с собой, что я затрепетал и сердце заныло от сочувствия. Она снова наклонилась и, словно упала без чувств, уткнулась щекой в колено, расслабляя руки. «Тома…» – позвал я. «Сюда могут войти», – без сил простонала она. Она была моей. Мне стоило только обмануть себя, обмануть ее и хоть что-то сказать. Но я не смог этого сделать. Не позволил сказать слова, которых она ждала. Мы оба желали большого возвышенного чувства. Но я не достиг его, не смотря на то, что эта девушка покорила меня. Я относился к ней не так серьезно, как она ко мне. Отсюда эти неуместные улыбочки, мелькающие на моем лице, которые говорили то ли о моем превосходстве, то ли о моей радости за ее чувство. Я не хотел ей просто воспользоваться, потому что ценил и желал ей лучшего. Я гладил ее по волосам и смотрел на пол, дощатый, крашеный суриком. И думал, что вот здесь мне возможно придется жить. И от этого мне становилось тоскливо и томительно. Она ждала от меня главных слов. Я молчал и думал о чем-то другом. Нет, я говорил ей то, что мог сказать: «Ты мне нравишься. Ты красивая и удивительная! Мне с тобой хорошо!» Но она ждала других слов, которые я ей сказать не мог: «Люблю!.. Вместе навсегда». Иногда, когда мы гуляли по парку, она останавливалась около сросшихся корнями двух деревьев и говорила: «Как это прекрасно! Вот так бы всю жизнь!» И я понимал ее до слез, но никак не мог представить, что это относится к нам с ней. Я ничего ей больше не мог дать. И она больше ничего не могла мне дать. Мы встречались какое-то время, и она, предчувствуя безысходность, в начале весны подала заявление об уходе. В последний ее рабочий день я пошел ее провожать. Это оба сознавали, что это наш последний день. Мы это знали, хотя и не признавались себе в этом. Хотелось так много сказать друг другу. Так много пожелать. И еще нам, казалось, что все может вернуться. Я не хотел терять этого человека и в то же самое время ничего не мог сделать, чтобы оставить рядом с собой. «Нам все равно не быть вместе», – сказала она около своего дома, как раз на том месте, где мы начали целоваться. «Почему?» – спросил я расстроено и удивленно. Она не ответила. Просто на ее лице отразились сильные переживания. «Почему? – снова спросил я. – Откуда ты это знаешь?» Ее слова звучали, как приговор нам. И особенно меня томила некая обреченность, прятавшаяся в них. Какой-то тупик жизни, против которого я восставал всей душой и всем своим существом. «Почему? Почему ты так говоришь? – спрашивал я ее и пытался заглянуть в глаза. Она отворачивалась и все ниже, ниже опускала голову. Я заметил слезинку в уголке ее глаз. «Тома! Том, почему ты так говоришь?» – я попытался поднять пальцами ее подбородок. Она повернула голову в сторону и посмотрела куда-то блестящими полными чувств глазами. «Сердце вещун», – коротко ответила она мне со вздохом. Она любила повторять эти слова: «Сердце вещун». Мне ничего не оставалось, как задумавшись, пойти с ней дальше. Где-то рядом, словно кастрюля прогремел по трамвайной линии трамвай. И этот звук напомнил мне школьный звонок на перемену. На какую-то большую перемену. Тогда я себе еще не мог объяснить до конца слов Тони. Переложить их как-то на свое понимание. Потом часто испытывал нечто подобное, когда в тех или иных обстоятельствах возникает некое предчувствие. И оно тебе подсказывает, что будет и что не состоится. Но ты все равно куда-то стремишься, что-то делаешь, не зная наверняка о конечном результате. Потому что предчувствия иногда оказываются просто твоими сомнениями, которым находятся оправдания. Мы шли в весеннем море людей. Они обтекали нас. Они смотрели нам в лица и оглядывались нам вслед. Но мы их не замечали. «Теперь все будет хорошо, – неожиданно сказала Тома. – Теперь все пойдет, как надо». Она вдруг развеселилась и начала смеяться. Мне не понравился ее смех. Казалось, что где-то в нем прячутся слезы. Но в них скрывалась и отчаяние, и радость. Радость от последних минут счастья. «Конечно, будет хорошо», – попытался я казаться оптимистичным. «Ты за меня не беспокойся. Я нашла себе работу. И скоро выйду замуж. Да-да, замуж. Мне уже сделал предложение один человек. Правда, я ему отказала». – «Почему?» – удивился я. «Потому что… Потому что в моей жизни появился ты. И я ему о тебе рассказала. Все рассказала. Он моряк, учится на заочном и приезжает сюда на сессию… Я знаю, он вернется и снова мне позвонит, сделает предложение». – «Откуда ты это знаешь?» – «Я знаю, – загадочно сказала она и добавила, обращаясь глазами внутрь себя. – Сердце вещун…» От ее слов сердце мое защемило. В них в эту секунду проявилась она вся, романтичная, бесконечно глубокая и прекраснодушная. Мне стало одновременно горько и легко. Мне не нравился только ее смех. Нервный, через чур веселый. Я боялся за нее. Теперь мне стало легче, но тоска обняла мое сердце предчувствием последних минут перед расставанием. Тома смеялась. И мне казалось, что в следующее мгновение произойдет что-то иное, непоправимое. «Сейчас она отвернется и заплачет… – подумал я. – Только бы она не отвернулась и не заплакала. Тогда я сам не выдержу и сделаю что-нибудь неправильное, не то, что нужно». Нет, она не заплакала. Попрощалась с улыбкой, сугубо по товарищески, нарочито, по деловому протянула мне руку для пожатия. Отвернулась и пошла прочь из моей жизни. Да, она уходила от меня в свою новую жизнь. Но наша жизнь тянула ее назад. Поэтому так подозрительно дрогнули ее плечи и поднялась к лицу рука. И меня наша жизнь тянула назад. Только ее походка оставалась по-прежнему легкой, свободной, даже несколько озорной и шаловливой. Я не видел в ней этого раньше. От меня уходила замечательная девушка и уносила свою чистую светлую жизнь, чтобы подарить ее кому-то другому.