– Надо перебинтовать, – сказал он. – Не набрасывайся на лопату, не жми, не в том дело. Здесь умом надо, а так ты совсем из строя выйдешь, Телега…
Тележка сидел и смотрел на реку.
– Меня знобит, – сказал он.
– Ты эту воду пил?! – закричал Степан Михалыч. – Ну что мне с вами делать, интеллигенция необразованная! Ведь она речная, зябкая, в ней бог весть что плавает. Ведь это риск! Не смей пить! – крикнул он мне и вышиб кружечку из моих рук. – Привезут воды или отведут на ночевку – колодезной попьешь! Посдыхаете тут, а кто работать будет?
Я прополоскал водой рот, зубы заныли, заломило челюсти. Я с удивлением посмотрел на хлипкого Тележку – как он мог пить такую?
Мы снова вернулись на место и стали копать. Оратор давно уехал, многие бегали по нужде за кусты, первый порыв пролетел, и на нашем участке как бы наступили будни.
В это время к нам пришел еще один парень, я уже видел его издалека. Он был в очках, с наискосок сломанным передним зубом, щегольски одетый в галифе и ковбойку.
– Кто здесь отделенный? – спросил парень.
Мы переглянулись. У нас не было отделенного. Лёшка сказал:
– Пусть Степан Михайлович.
Парень в очках сказал:
– Норму задания будете получать на пятерых. Я пятый. Меня Бурин прислал. Прошу любить и жаловать – Сергей. Любомиров.
Степан Михалыч сказал:
– Студент?
Парень сказал:
– Откуда вам это известно?
– По запаху чую, – улыбнулся Степан Михалыч. – Во мне рентген сидит на вашего брата. Становись.
Любомиров снял свитер и обнажил желтые неширокие плечи с рельефно выступающими узкими тугими мышцами. Не торопясь, он взял лопату и отрезал аккуратный полновесный ломоть земли и аккуратно, как пекарь только что испеченный хлеб, ссунул эту землю позади себя.
Степан Михалыч сказал:
– Вполне.
Мы стали работать впятером. Мы работали так почти до вечера, и у нас дело здорово двинулось вперед. Наша пятерка ушла почти по пояс в землю, когда Тележка отложил лопату в сторону и сел на сырую землю.
– У меня температура, – сказал он, и все мы услышали его хриплое дыханье. – У меня, наверное, не меньше тридцати восьми.
– Час от часу, – сказал Степан Михалыч. – Говорил я тебе.
Лёшка положил свою выпачканную землей ладонь на лоб Тележке.
– Ага, – сказал он, – можно оладьи печь.
– Мне бы попить, – сказал Тележка тихо.
– Терпи, – попросил его Степан Михалыч.
– У меня там фляжка, я сейчас, – сказал Серёга Любомиров и ловко выскочил наверх. – У меня есть немного кипяченой.
Он убежал. Мы стояли вокруг маленького хилого Тележки, смотрели на его взъерошенные редкие волосы и не знали, что делать. Тележка дышал ртом, и хрипы резвились в его груди.
По гребню земли пробирался человек в перевязанных бечевками бутсах. Торс его был обнажен и разукрашен разнообразной татуировкой. На груди, конечно, «Боже, храни моряка» и «Не забуду мать родную» – литература не новая. Длинный, кривой, как турецкая сабля, нос.
Человек подошел к нам и уставился на Тележку спокойным и наглым взглядом выпуклых глаз.
– Доходяга, – сказал он, мотнув носом в сторону Тележки. – Фитилек. Когда догорит, отдайте мне его пайку.
– Здесь тебе не малина, – сказал Тележка. – Иди, блатной, я еще тебя переживу.
– Я не блатной, – сказал человек нагло. – Осторожней выражайтесь…
– Каторжан ты, – перебил его Степан Михалыч. – Самый что ни на есть каторжан. Форменная каторга.
– Ну, отделенный! – восхищенно засмеялся Лёшка. – Ведь как прилепил! Каторга – каторга и есть.
Человек на гребне, видно, не захотел скандала.
– Наплевать на вас, – сказал он презрительно. – До следующего раза!
И ушел. А к нам спрыгнул вернувшийся Серёжа Любомиров. Он открыл фляжку и дал ее пососать Тележке. Тележка устал сосать и сказал, отворачиваясь:
– Себе оставьте.
Наверху стоял Семён Семёныч Бурин – наше высшее начальство. Его привел с собой Серёжа. Бурин сказал сверху:
– Обычная история. Работает горячо, вода ледяная. Пьет эту воду, устал, вспотел, ветер, а он грудь растворяет. Чего же ждать? Только воспаления легких. А ну, подсадите его сюда!
Мы стали подсаживать Тележку. Бурин протянул ему руку.
– Сегодня ночуешь в школе со мной – там штаб. Таблетки, то да се. Если завтра полегчает, поставлю на легкую работу: гальюны будешь рыть. Не полегчает – отправлю в Москву.
– Полегчает, – сказал Тележка. – А что это за птица – гальюны?
– Это морское выражение, – серьезно ответил Бурин, – а по-нашему, по-пехотному, – значит отхожие места.
– Но почему же именно я? – вскинулся Тележка. – Людей мало?
– Не разговаривать, слабосильная команда! – сказал Бурин. – Счастья своего не понимаешь! Иди за мной!
Он вроде бы улыбнулся, но, видно, опять спохватился, что командиру нельзя.
– Сказал и в темный лес ягненка поволок, – вяло пошутил Тележка и поплелся за ним следом.