Складская история

Но от Анна Николаевны не укрылось ее смущение:

– Да, не тушуйтесь вы. Ох, все эти условности, как они обедняют жизнь, прежде всего нам, женщинам. Вы не задумывались, почему женщине, чтобы получать от жизни все удовольствия надо становиться либо императрицей, как Елизавета, или Екатерина, или великой певицей, как Пугачева. Вы еще скажите, что он мальчик, вам в сыновья годится.

– Он… он женат. У него жена беременная, – таким образом, Клавдия поведала, что новый рабочий не «мальчик».

– Тем лучше, тогда вам, так сказать, даже растлевать его не надо, – засмеялась Анна Николаевна. – Чушь все это, смотрите на вещи проще. Он мужчина, а вы женщина, и он от вас зависим. В начале девяностых, когда рушился Союз, узбеки в его возрасте изнасиловали столько русских женщин под лозунгом, русские убирайтесь домой. А сейчас раз они сюда приехали, пусть отдают долги. К тому же вы ведь не собираетесь его насиловать? – Анна Николаевна пыталась говорить серьезно, но в глазах пряталась усмешка.

И Клавдия не стала ни возмущаться, ни оправдываться, она просто перевела разговор:

– Как вы думаете, стоит ли мне взять его… как бы это, под защиту, покровительство. А то я заметила другие рабочие и бригадир на него враждебно смотрят, самую грязную и тяжелую работу наваливают.

– Конечно. Вызовите бригадира и пообещайте кого-нибудь уволить. Если не подействует – увольте, ведь этот новенький его легко заменит…

6

Увольнять Клавдия никого не стала, но с бригадиром поговорила, пригрозила, и тот, действительно испугался. Она не грозила увольнением, она просто высказала ему ряд претензий в деле руководства бригадой, и в числе прочих промахов выразила недовольство тем, как он относится к новичку. Бригадир это принял к сведению и, по крайней мере, внешне дискриминация по отношению к Рахиму прекратилась. Но Клавдия пошла и дальше. В один из рабочих дней с утра она заявила бригадиру, что забирает новичка в свое распоряжение, навести порядок в подсобке при конторе. Там надо было переместить из подсобки в магазин кое какие товары, чтобы расположить их поближе к прилавку.

Клавдия хотела, чтобы он перетаскал самые тяжелые пятидесятикилограммовые мешки с цементом и сухой строительной смесью. Но Рахим, увидев, что хозяйка облачившись в рабочий халат, стоящие там же банки с краской собирается носить сама, тут же сказал ей:

– Я все сделаю сам. Вы только показывайте куда ставить.

И действительно он быстро и сноровисто перетаскал все, и цемент, и смесь, и краску, и растворитель… Видя как работали другие рабочие ее склада, она как-то исподволь приучилась к мысли, что тот же мешок в пятьдесят килограммов, можно поднять не менее чем двоим рабочим. Причем делалось это ими так натужно, а то и с проклятиями по-узбекски. Потому она была удивлена как однажды, когда она привезла такой мешок к себе домой и его хоть и с трудом, но смог дотащить от машины до сарая ее 16-ти летний сын. Из ее рабочих никто ни разу в одиночку такой мешок поднимать не решался. Анна Николаевна объясняла это в своем духе, де почти все узбеки так плохо питались в советское время, что фактически выродились и если бы не овощи и фрукты, что там урождались в большом количестве, половина населения вообще бы с голоду умерла. А того же мяса в их рационе всегда катастрофически не хватало.

Однако сейчас, видя как работает Рахим, Клавдия воочию убедилась, что выросшее в Узбекистане постсоветское поколение стало питаться заметно лучше своих предшественников. Во всяком случае, Рахим был не просто сильнее своих старших соплеменников, он их превосходил не менее чем в два раза. Мешки с цементом он таскал чуть не играючи, краску брал сразу по нескольку банок. Передвигался полубегом, при этом умудряясь ловко, не задевая, огибать засмотревшуюся на него и не успевающую освободить прямую дорогу хозяйку.

Когда Рахим закончил, Клавдия, не сдержав восхищения, поблагодарила его:

– Вот спасибо, молодец. Теперь до обеда можешь отдыхать, так и скажи бригадиру, что я разрешила.

Но Рахим отказался от отдыха:

– Я не устал совсем. Пойду, помогу машину разгрузить.

Он пошел к машине, что только подошла с лесопилки, и принялся вместе с остальными сгружать доски и брус. День был солнечный, теплый. Рахим, сняв рубашку, остался в майке. Клавдия вновь засмотрелась на него теперь уже из окна конторы. Еще где-то в конце девяностых по телевизору часто показывали рекламный ролик: женщина с балкона с чашечкой рекламируемого кофе засматривается на одного из дорожных рабочих, молодецки обнажившего красивый, мускулистый торс. Так и она сейчас засмотрелась на Рахима, на мускулы перекатывающиеся под смуглой кожей на его руках, лопатках, на его сильные, ловкие движения. Контраст с худосочными соплеменниками был разителен. Они с такими мученическими минами таскали эти доски и брус, он работал также как у нее в подсобке, легко, быстро, почти с удовольствием.

Во время очередного визита Анны Николаевны, Клавдия вдруг слегка смутившись, обратилась к ней с просьбой:

– Как вам кажется, как я выгляжу и можно ли что-то изменить в лучшую сторону?

Анна Николаевна понимающе улыбнулась:

– Выглядите вы на данный момент не очень, вернее на свои годы. Я вам об этом уже говорила. Но у вас во внешности заложена такая природная женская привлекательность, что это очень легко исправить. Хотите узнать как?

– Конечно.

– Первое – прическа и маникюр, второе одежда. И все.

– Как все? – удивилась Клавдия.

– Все остальное, а именно сдобное тело русской женщины у вас есть и соответствующее лицо тоже. Только все это нужно должным образом подать, чего многие из наших женщин либо не умеют, либо стесняются. Ох уж эта стеснительность. Только когда до старости доживаем, начинаем по-настоящему понимать, что бабий век недолог. Но имеет место и другая крайность, многие бабы себя уже в сорок, а то и раньше начинают осознавать старухами,– Анна Николаевна сделала паузу, многозначительно посмотрела на Клавдию и продолжила.– Здесь, конечно, и многие внешние факторы сыграли отрицательную роль. И мужья из русских мужиков, как правило, неважные и дети часто неблагодарные и наше государство в основном на бабах выезжало, причем строго на русских. Вот вы говорили, что ваша бабушка кочегаром на паровозе работала. А сколько ее сверстниц, да и более молодые, то же мое поколение, и кирпичи таскали и землю рыли и лес валили на всех этих комсомольских стройках, в то же время ни узбечки, ни киргизки забитые, или казашки, такой работой никогда не занимались. Да, жили они впроголодь, но чтобы на железной дороге, или грузчицами, нет, так только русские бабы позволяли над собой издеваться родному государству. Я-то сама, вам уже говорила, что тоже из простых, моя собственная бабка двадцать лет на торфоразработках вкалывала, лопатой торф на транспортер кидала. Несколько раз в торфяные пожары попадала, еле спаслась, а несколько ее подруг сгорели заживо. Ох, и поиздевались над нашими родительницами и прародительницами мужики и власть. Чтобы этот грех отмолить, они нам их наследницам должны создать все условия для безбедной жизни и предоставить полную свободу в поступках. А раз они ни того, ни другого не могут, или не хотят, то мы имеем полное моральное право вести себя как хотим на правах наследниц тех, кто эту страну на своих бабьих плечах весь прошлый век тащили. И на любовь, на такую, какую захотим, имеем право, потому что у наших матерей бабок и прабабок ни жизни, ни любви нормальной не было, почти у всех…

Клавдия слушала эти необычные откровения женщины, которая за месяц знакомства стала ей очень близка, более того их как будто прочно связала какая то незримая нить. Анна Николаевна чего-то не договаривала, о чем-то говорила в общих чертах, но Клавдия понимала буквально все, включая «подтекст» мыслей, высказанных новой подругой. В контору заходили рабочие, заказчики, но прерванная беседа всякий раз возобновлялась. Анна Николаевна приводила примеры и из личной жизни:

– Как вспомню, сколько у меня было этих возможностей, закрутить любовь. В армии ведь всегда наблюдался определенный женский «дефицит». Нет, супружескую верность берегла, дура. Первый раз это случилось где-то в конце семидесятых. Мы служили в малюсеньком закрытом гарнизоне. Для ремонта офицерских квартир там использовали солдат, владевших строительными специальностями. И вот для проведения планового ремонта в нашей квартире муж привел такого солдата, и он у нас работал где-то с неделю. Мне тогда было двадцать пять лет, у меня только родился ребенок, ну а солдатику лет восемнадцать-девятнадцать, симпатичный такой хохленок. Я почему-то посчитала, что раз он моложе меня на несколько лет, то меж нами не может быть иных отношений кроме, он мальчик – я тетя. Потому, когда он работал, я ходила по квартире как обычно по-домашнему в гамашах и легкой кофточке. Сейчас уже гамаши не носят, это такое обтягивающее типа колготок, но из шерсти. И вот я, уверенная, что никакого чувства у этого мальчика вызвать не могу, потому как старше его, хожу в этих самых гамашах и кофтенке без бюстгальтера и вдруг замечаю, что он, не прерывая работы, из под тишка, на меня поглядывает. А если я этот взгляд перехватывала, тут же краснел и отводил глаза. Уже с годами я поняла, в чем все дело. Представьте, молодой парень, заперт в казарме, женщин почти не видит, а тут нате, рядом мелькает эдакая сдобная бебенка. А я тогда после родов хорошо поправилась, особенно внизу и смотрелась очень аппетитно. Вот он и видел как из этих гамаш бедра, зад и живот выпирают, а под кофтенкой груди от каждого движения ходуном ходят. Представьте, каково ему было сдержаться, да еще при этом работать. Да я бы только поманила его, он бы… Но я, конечно, не поманила. И потом, сколько у меня таких возможностей было. Еще один примечательный случай, когда я уже была, так сказать, в ранге жены командира полка. На меня тогда уже тридцатисемилетнюю молодой лейтенант-холостяк глаз положил. На восьмое марта дело было. Муж мой на водку слабый, и тогда рюмки четыре выпил и готов, прямо за столом отрубился, и ответственный за это мероприятие замполит куда-то отлучился, ну и наша вечеринка дальше пошла на автопилоте. Вот тут увидев, что начальства как бы и нет, тот лейтенант и давай меня танцевать приглашать. А лет ему где-то года двадцать два, двадцать три было тогда. Видно ему нравились женщины старше его и особенно крупные, ну а я тогда уже двух детей имела и носила где-то пятьдесят четвертый размер, да и грудь, бюстгальтер четвертый номер носила. Это я сейчас несколько расползлась, а тогда у меня еще и талия была и бедра фигурные. Танцуем, а он на меня как кот на масло, осмелел от водки. На втором танце начал он меня потихоньку, будто невзначай лапать. Нащупывает складки на талии или чуть ниже и мягко пальцами перебирает. Я сделала вид, что не заметила. А потом он вообще обнаглел, когда мы оказались в менее освещенной части зала полкового клуба, где все это мероприятие происходило, он руку с талии опустил мне на задницу и попытался завести за колонну, чтобы уже просто зажать меня, там нас бы никто не увидел. Сделай я ему тогда хоть маленький намек, на возможность осуществления его желаний, и, так сказать, продолжение отношений… А я ему: товарищ лейтенант, если вы и дальше будете продолжать хаметь, я вам при всех отвешу пощечину. Он сразу перепугался, не пощечины, конечно, а того, что когда командир протрезвеет и узнает, что он его жену зажать пытался, так он его со свету сживет. Больше он меня уже не приглашал, ни тогда, ни после. И тогда я тоже считала, что вела себя совершенно правильно, блюла моральный облик. В общем дура-дурища, честь сберегла, а кому она сейчас нужна. Недаром же существует такая неофициальная поговорка: в душе каждой женщины таится проститутка. Вообще-то, это чересчур сказано. Проститутка, она ведь ложится под каждого, для нее это как работа, как еда, которую надо принимать регулярно. А вот такие как мы, так называемые честные мужнии жены – это уж другая крайность. У каждой женщины в жизни должно быть любовное приключение, а лучше не одно. А если их не было, то она прожила жизнь скучную, неинтересную. И вообще кто это установил такую норму, что любовь должна быть в лучшем случае одна, и на всю жизнь. Почему их не может быть две или несколько. Почему всяким там артисткам можно и мужей менять и любовников, а нам простым нельзя? Потому Клава, не бойтесь кому-то понравится. Еще раз повторяю, у вас есть уникальный шанс, который вам подарила жизнь, пользуйтесь им. А я помогу вам, в чем смогу…

7

В августе погода стала крайне нестабильной. В начале месяца вдруг наступило почти осеннее похолодание, а где-то во второй декаде пришел антициклон и установилась тридцатиградусная жара. В соответствии с погодой Анна Николаевна «готовила» Клавдию к ее «выходу» в новом качестве. Съездить в райцентр сделать прическу и маникюр, сшить в ателье брюки подчеркивающие бедра и все остальное… На это Клавадия согласилась, но чтобы одеть такую блузку, которая оставляет открытым хотя бы спереди живот с пупком… На это она долго не соглашалась.

– Да пойми ты, – Анна Николаевна в одностороннем порядке перешла с Клавдией на ты, – живот это сама соблазнительная для мужиков часть тела. Не ноги, не задница, даже не грудь, а именно живот.

– Да… но это для молодежи. У меня дочь тоже с голым брюхом ходит. Но у нее живота-то почти нет, а у меня, – Клавдия похлопала себя по объемистому животику.

– Чушь ты несешь. Поверь, большинство мужиков любят не плоские, а круглые бабьи животы. Тот лейтенантик, о котором тебе я рассказывала, уж так старался хотя бы в танце потереться о мой выпирающий живот. А я ему прямо в грудь руками уперлась и еле удерживала, так он меня на себя тянул. А уж нацмены тем более полных женщин любят. У них-то бабы в основном либо тощие, либо с возрастом полнеют безобразно. А ты-то чего боишься? У тебя отличная, самая что ни на есть приятная бабья полнота, самая настоящая гундаревская. Может у тебя порывы на животе?

– Какие порывы? – не поняла вопроса Клавдия.

– Ну, при родах иногда бывают порывы, потом на животе такие полосы синие остаются. У меня как раз такие, – пояснила Анна Николаевна.

– Ааа, поняла, нет, у меня нет никаких порывов.

– Ну, так чего стесняешься? Ты же сейчас безмужняя вдова, кто тебе чего посмеет сказать. Давай, одевайся как положено…

Когда Клавдия… а разговор происходил в выходной день на даче у Анны Николаевны и они были одни. Так вот, когда Клавдия, пунцовая от смущения оделась и предстала в так называемом «топе», Анна Николаевна осталась очень довольна:

– Прекрасно… сногсшибательно! У тебя прекрасно сохранилось тело, особенно кожа. Если ты сейчас поедешь отдыхать куда-нибудь в Турцию, или Египет, тамошняя чернота, глядя на тебя, облизываться будет. А ты еще хотела спрятать живот.

– Но он… он очень круглый и жирный, – смотрела в зеркало на свое отражение Клавдия.

– У твоего молодого чурека, да и у остальных тоже от этого круглого и жирного зенки полопаются. Поверь, уж я то их вкусы знаю. Ты думаешь, отчего это мода на голые животы так долго держится? Потому что красивые животы у баб встречаются гораздо чаще, чем та же грудь или ноги. Вот и весь секрет, – наставительно подняла палец Анна Николаевна. – А у тебя живот что надо и нечего его прятать…

Когда в понедельник Клавдия появилась на складе… Нет, идти с прической и в «топе» по поселку она все же не решилась, накинула платок и кофту с длинным рукавом, да и утром было довольно прохладно. Но уже на складе, когда солнце стало припекать, она вышла к рабочим… Те даже сбились с ритма погрузки машины, расширившимися глазами уставившись на свою хозяйку. Шофер, местный мужик, тоже бывший леспромхозовец, которому при дележе собственности достался нерабочий грузовик ЗИЛ-131, и он этот грузовик «поднял», и уже давно работал в фирме братьев Бобровых… Так вот шофер, увидев Клавдию с высокой прической с обтянутыми джинсовой юбкой бедрами, в кофточке без рукавов открывающий солнцу белые нежные руки до плеч и еще более визуально нежный живот… Правда открытость живота Клавдия уменьшила до минимума, только в районе пупка, так что ладонью можно было прикрыть… Но все это вместе на контрасте с той Клавдией, которую они видели в пятницу, произвело на все складское народонаселение ошеломляющее впечатление.

– Ну, ты мать, даешь! – не смог скрыть изумления шофер. – Ну, ты прям лет на десять помолодела, – при этом ни он, ни все без исключения грузчики не могли оторвать глаз от наиболее привлекательных обнаженных частей ее тела – полных, округлых рук выше локтей и пупка, выпирающего нежным белым бугорком в промежутке между низом кофты и верхом юбки.

Клавдия, явно не ожидавшая такого эффекта, несколько смутилась. Но тут же, вспомнив «инструктаж» Анны Николаевны, взяла себя в руки, и словно не замечая все эти взгляды и того, что произнес шофер, заговорила «деловым» тоном:

– Что это за заказ вы грузите? Это который на Горького сто десять, на сто двадцать досок?… Не забудь захватить двух грузчиков, они разгрузку заказали.

Клавдия стала другой не только внешне, она и говорила и держалась как-то по иному. С обновлением внешности стал формироваться и новый стиль ее поведения, общения с рабочими, приказной, хозяйский. И, удивительное дело, все как-то присмирели, и кроме реплики шофера не последовало ни одной. А когда бригадир, обращаясь к Рахиму, негромко приказал:

– На разгрузку ты поедешь.

Клавдия это расслышала, уже идя в контору, ощущая взгляды десяти пар мужских глаз на своих обтянутых юбкой бедрах. Она с тяжеловесной грацией обернулась, и с тем же, не терпящим возражений тоном, приказала уже бригадиру:

– Его не посылать, он сегодня у меня работать будет, другого назначь.

И вновь в ответ не последовало никаких возражений. Такое преображение Клавдии, которую рабочие знали до того робкой, неряшливо одетой, кое как причесанной… Увидев женщину, которая буквально за выходные превратилась из замарашки в королеву, рабочие как-то самопроизвольно из «гордо звучащих» почти люмпенов превратились в скромных слуг. Конечно, Клавдия не ставила именно такую цель своего превращения. Она хотела кого-то соблазнить? Нет, эти рабочие не вызывали у нее никаких симпатий как мужчины, несмотря на то, что она уже третий год жила без мужа. Однако «просветительская» работа Анны Николаевны и случившееся как по заказу появление Рахима, эти два обстоятельства вкупе разбудили в ней то женское естество, которое вроде бы уже умерло, но оказалось лишь дремавшим в неком анабиозном сне. Она ведь была хоть уже и не молодой, но еще и не старой женщиной, и ей просто… хотелось. И это ненароком разбуженное желание толкало ее на то, на что еще месяц назад она бы никогда не решилась. Не решилась вспомнить, что она женщина.