Складская история

В подсобке на это раз дел было немного, и Клавдия больше для вида занялась перестановкой стоявших на витрине всевозможных коробочек со сверлами, шурупами, гвоздями и прочих, используемых в строительном деле мелочей. Рахим послушно исполнял все распоряжения хозяйки, стараясь на нее не смотреть, но когда она поворачивалась спиной, он этого делать был просто не в силах. Клавдия ощущала энергетику этих взглядов, которые он бросал на нее, уверенный, что она никак не может этого видеть. Она и не видела, она чувствовала. Чувствовала примерно то же, что Анна Николаевна оставаясь в квартире с солдатом, делавшим у нее ремонт. Когда же вся работа была сделана, Клавдия, усадив Рахима на табурет, сама села на стул и стала его расспрашивать сначала о дяде, так сказать для «затравки», потом о нем самом, его семье. Откуда что взялось, видя что молодой парень сильно смущен, тем что они вдвоем остались в достаточно тесном помещении, и тем что она сидит совсем близко, Клавдия интуитивно, хотя ее этому никто никогда не учил вела себя как опытная кокетка. Это искусство таилось в ней само-собой и тоже, что называется, «дремало». Она сидела на стуле, закинув ногу на ногу и юбка, которая была чуть ниже колен, поднялась, обнажив мощные колени и низ сочных ляжек. Живот в сидячем положении нависал обнаженной добротной женской плотью над джинсовой юбкой, грудь полуоткрытая сверху, выступала двумя массивными молочного цвета полукружьями, тонкие бретельки кофты почти полностью оставляли открытыми округлые слегка загоревшие плечи, переходящие в нежные предплечья. Клавдия в своей жизни избежала тяжелой неженской работы своей бабки и, опять же, неженской нервотрепной жизни на колесах своей матери, потому сохранила до сорока лет, как здоровье, так и женственную внешность. С учетом этого все элементы ее «костюма» подбирались Анной Николаевной, как в гардеробе самой Клавдии, так и на поселковом вещевом мини-рынке, рядом с железнодорожной станцией. И вот Клавдия, откинулась на спинку стула, покачивая ногой… красивой ногой, круглое колено, круглая икра без намека на выступающие вены, в красивой босоножке… и спрашивала, спрашивала… А Рахим в рабочей спецовке ссутулился на табуретке отвечал, явно чувствуя себя неуютно, потому как ему приходилось проводить незаметные манипуляции своими руками, держать их возле живота, чтобы не дать, так называемой, «крайней плоти» вздыбить его штаны прямо на глазах хозяйки.

То что хозяйка явилась на работу совсем не такая как в пятницу, Рахим тоже заметил сразу, но таращить глаза на ее частично обтянутые материей, а частично обнаженные прелести… Нет, он все это рассмотрел, но скромно, из-под тишка. Но когда хозяйка, усадив его напротив себя начала расспрашивать, находясь совсем рядом… Он как ни старался, не мог на нее не смотреть, не чувствовать, исходящий от нее запах чудесных духов «Шанель №5». Все вместе, этот чудный запах, уединение и хозяйка… ее бедра, грудь, обнаженные колени, икры, руки, и особенно пупок, довольно жирный, в который, наверное, можно было целиком засунуть палец, производило впечатление. Тем не менее, эта как бы выставленная на показ полнота совсем не казалась безобразной, какой она бывает у жирных, пузатых мужиков. Нет, если женщина по-настоящему женственна, то эти телесные излишества у нее смотрятся естественно, даже обворожительно, вызывая желание эти нежные складки не только обозревать, но и щупать, ощущать. Все это обрушилось на Рахима нежданным «водопадом», потому он туго соображал и с трудом осмысливал вопросы хозяйки:

– Семья… еще брат и три сестры, все меня моложе и я с женой. Отец на кирпичном заводе работает. Платят очень мало, на русские деньги где-то тысячу рублей и завод часто стоит. Кормимся с огорода, баранов держим, корову, мясо раз в неделю едим, молока, если корова доится, по стакану на человека получается. А вот дядя в прошлый год сразу двадцать тысяч рублей привез. Его семья потом до самого нового года плов с мясом ела и нас иногда приглашал… Как жили при советской власти? Не помню, я совсем маленький был. Но отец и дядя говорили, что лучше, чем сейчас. Тогда на детей большие пособия давали, и многодетным жить легче было. Но ели и тогда плохо. В магазин продукты редко привозили, и за ними надо было долго в очередь стоять. Сейчас легче тем, у кого детей мало. Если работа есть и детей мало сейчас у нас лучше, чем при советской власти. Я так думаю, больше двух детей не надо иметь. Вот жена одного родит, потом еще одного и хватит…

Помучив Рахима около часа, Клавдия решила, что для первого раза хватит, и отпустила его, к тому же тут «косяком» пошли заказчики. Из окна конторы она видела, как к нему подошел бригадир, что-то спросил. Рахим ответил и пошел грузить очередную машину…

8

То, что хозяйка явно благоволит новичку, стало окончательно ясно, когда она вызвала бригадира и уже прямо без полунамеков его предупредила, что если он и его земляки, будут хоть в чем-то ущемлять Рахима, она найдет возможность на них воздействовать, начиная от штрафов и кончая увольнением. Клавдия все-таки решилась последовать совету Анны Николаевны, уже без труда отметая свою прежнюю робость. И она сразу убедилась, что угроза возымела действие. Бригадир, этот наглец, который совсем недавно мог одним своим ором «забить» хозяйку… Он по настоящему перепугался. По всему, Анна Николаевна оказалась совершенно права, такого «теплого» места эти слабосильные и не первой молодости янгиюльцы вряд ли бы еще где смогли найти. Одобрила Анна Николаевна и выбор Клавдии, когда та показала ей Рахима.

– Хорош, какой чистый, симпатичный и крепкий. И главное, сразу видно, что скромный. С таким куда приятнее дело иметь, чем с наглецом. Как ты собираешься сократить с ним дистанцию? – тут же Анна Николаевна задала «практический» вопрос.

Клавдия потупилась и, слегка покраснев, заявила:

– Да я, вообще-то, просто парню хочу помочь, чтобы не заклевали.

– Перестань Клава, я давно живу на свете и потому отлично вижу, что он тебе нравится. Не из желания же ему помочь ты стала краситься, душиться, завиваться, одеваться по моде. Вон даже с голым пупком спокойно среди мужиков ходишь, а совсем недавно о том и думать не смела. Сказала «а», говори и «б». Продолжай в том же духе, но особенно не тяни, пока лето не кончилось. Плохо, что твои рабочие здесь же на территории склада ночуют. В этой конторе или подсобке вам никак нельзя. Потому, думай. Если совсем ничего получаться не будет, могу для свиданий свою дачу вам предоставить, – понизила голос Анна Николаевна.

– Да что вы, у нас до этого далеко, да, скорее всего, и не дойдет, – словно испугавшись, попыталась возразить Клавдия.

– Дойдет, это я тебе говорю. Главное, чтобы у тебя желание было, а у него… Поверь, он долго не выдержит, таких вот разговоров один на один. Если у него со здоровьем все в порядке, то на русскую женщину твоей внешности он не сможет смотреть без вожделения. Уж это-то я точно знаю…

Момент для сближения наступил довольно быстро, буквально через два дня после разговора с Анной Николаевной. Сын Клавдии с утра отправился в Москву, чтобы передать сестре деньги. Дочь за два года студенческой жизни в столице уже настолько «омосквичилась», что даже в каникулы приезжала к матери не более чем на несколько дней. Сейчас же она вдруг позвонила и чуть не в панике просила денег, вроде бы квартирные хозяева подняли цену за проживание и требуют деньги вперед. Это был, скорее всего, повод, чтобы вытянуть из матери дополнительные средства. В другое бы время Клавдия сама в выходной съездила и разобралась. Но сейчас она отправила сына. Вернуться он должен был поздно вечером, так как собирался поболтаться по Москве.

После обеда Клавдия решила использовать складскую машину в личных целях. Ввиду того, что заказов на вторую половину дня не было, она распорядилась погрузить часть возвратного горбыля, чтобы отвезти к себе домой, в сарай и в дальнейшем использовать в качестве дров. У нее был договор с деверем, что некондиционную доску она использует по собственному усмотрению. Для разгрузки она взяла с собой… конечно же Рахима.

Когда подъехали к дому водитель опрокинул кузов, свалив доски у самого забора и уехал. Рахим принялся перетаскивать их в сарай. Носил он их где-то около часа. За это время Клавдия переоделась и приготовила еду. И когда работа была закончена, она вышла из дома, облаченная в дорогой атласный халат, купленный тоже по совету Анны Николаевны. Она позвала Рахима:

– Пойдем, поешь, передохнешь. Рабочий день кончился…

Рахим, увидел хозяйку на этот раз одетую по домашнему, но как… Халат так подчеркивал ее объемы… Он вновь смутился, но от предложенного угощения не отказался, ибо был голоден. Бригадир, ведавший деньгами, сдаваемыми на общее питание, мухлевал, покупая дешевые продукты и часто в недостаточном количестве. Потому, вкалывающему в полную силу, да еще молодому и здоровому Рахиму, того питания явно не хватало.

Дом хозяйки не произвел на Рахима особого впечатления. Он, конечно, был гораздо лучше мазанки, где проживало его семейство, но… Он думал, что это будет что-то вроде тех кирпичных особняков под черепичными крышами, окруженных железным забором. Такие он видел из окна электрички, когда ехал от Москвы. Нет, это оказался хотя и добротный, но всего лишь бревенчатый дом под железной крышей. За домом находился небольшой сад, где росли несколько невысоких кривых яблонь и сливы окруженные кустами смородины и крыжовника. Тут же был и огород с грядками, засаженными всевозможной овощной растительностью. Сад и особенно огород нуждались в срочной прополке. До них у Клавдии руки доходили редко, она целыми днями пропадала на складе, ну а чтобы заставить сына прополоть грядки, это надо у него над душой стоять, а она не имела такой возможности. Забор… Большинство заборов в центральной России удивляло едва ли не всех южан. Забор из штакетника – этого ни один южный человек понять не мог, ведь это же все равно, что ходить в рубашке усеянной дырками, такая рубашка не греет, такой забор не защищает от постороннего взгляда. Но, конечно, Рахим не высказал никаких «критических» замечаний. Он поблагодарил за приглашение, снял свои кроссовки, одел поданные тапочки и прошел на кухню, где был накрыт стол, успев мельком увидеть и гостиную. Внутреннее убранство дома тоже оказалось средним. На полу паласы и дорожки, на стенах ковры, в стенке хрусталь, фарфор и какие-то книги. На стене в рамках семейные фотографии, на подоконниках цветы. В этой в общем-то стандартно-советской обстановке имелись и постсоветские новшества: на кухне стояла стиральная машина «БОШ», в гостиной ЖК телевизор «Хундай» с большим экраном, в стенке стоял музыкальный центр «Шарп». Что понравилось Рахиму, как человеку от природы чистоплотному, то что в доме едва ли не стерильно чисто, все веяло уютом и какой-то основательностью, прочностью устоявшегося быта. Удачно вписывалась в «интерьер» и сама хозяйка в своем красивом атласном халате. На его мягко-розовом фоне как-то по-особому белели ее открытые шея и начало груди. Когда хозяйка стала наливать борщ в тарелку, Рахиму показалась что грудь под халатом колыхнулась так, словно там ее ничто не сдерживало, то есть на ней не было бюстгальтера. Впрочем, запах вареной говядины исходивший от борща сразу же отвлек его от «скользкой» мысли. Рахим, предчувствуя как насладится вкусом настоящего хорошего мяса, уже взял ложку, когда Клавдия ему вдруг сказала:

– Может выпьешь?

Бутылка водки, появилась в руке хозяйки, красивой полной руке, обнажившейся до округлого локтя, оттого что широкий рукав халата опал, когда она подняла бутылку. Рахим, блаженно вкушавший дух борща, этот дурманящей запах говядины… он не сразу разобрал слова хозяйки, словно враз забыл русский язык.

– Я… я не знаю, я не пью,– наконец, растерянно залепетал он.

Видя, что, тем не менее, Рахим активно не противится, а всего лишь отказывается, то ли из вежливости, то ли от смущения, она налила рюмку, пододвинула и успокоительно произнесла:

– Одну можно, после работы, как у нас говорят, с устатку, и для аппетита тоже.

Рахим несмело взял рюмку и в несколько глотков выпил, чуть задохнулся и тут же зачерпнул салата из свежих помидоров и огурцов, вовремя пододвинутых хозяйкой. Не мешкая, он принялся за борщ – водка действительно обострила и без того его волчий аппетит. Борщ не узбекская пища, тем не менее, сейчас он казался ему невероятно вкусным. Давно уже не евший хорошей домашней пищи, Рахим наслаждался. Все внутри, каждая клетка его организма буквально ликовала, кровь быстрее струилась по сосудам – так было ему хорошо. Он мгновенно забыл о выпитой водке – настолько легко и без всяких негативных последствий она пошла.

– Еще выпьешь? – вновь как-то по-домашнему, буднично прозвучал вопрос.

Рахим, наконец, поднял глаза от уже опустевшей тарелки, посмотрел на хозяйку… И будто увидел ее впервые, так как смотрел на нее уже глазами другого человека, мужчины, после длительного полуголодного периода, наконец, получившего качественное питание и это питание в его молодом здоровом организме запустило некие процессы, обострило чувства, которые из-за отсутствия оного оказались несколько притуплены. И сейчас он вдруг до мельчайших подробностей увидел, почувствовал физически, насколько стоявшая перед ним женщина налита спелой плотью, какая она роскошная… чистая. Сам чистоплотный он очень страдал от соседства с любой грязью. А начиная с поезда, грязь преследовала его везде и всюду. И в их вагончике чисто было только тогда когда по очереди «дневалил» Рахим, его соседи и убирались плохо, и сами мылись нерегулярно. И вот сейчас он наслаждался не только питательной пищей, он наслаждался уютом и чистотой дома и… он начал испытывать ранее никогда неведомое ему удовольствие от созерцания самой хозяйки. Он видел перед собой не женщину, которая была чуть моложе его матери… Хотя, конечно, русских женщин с узбечками равнять нельзя – это Рахим понимал. Узбечки в результате многочисленных родов и наследственно плохого питания после тридцати лет очень быстро старились. В сорок они, как правило, смотрелись уже старухами и не могли вызвать у того же молодого парня соответствующего желания. Но тут он видел перед собой сорокалетнюю русскую и все меньше воспринимал ее как хозяйку, значительно старше его и все больше как просто очень привлекательную женщину. Конечно, она привлекала его внимание и раньше, когда он впервые ее увидел в «топе», и когда они остались одни в подсобке. Но тогда все равно что-то мешало, да и он тогда был совсем другим, ибо не выпил предварительно водки и не съел тарелку чудесного борща с мясом. И потому сейчас он уже совсем по иному реагировал на то, как под атласом халата колышутся эти умопомрачительные округлости. Ох уж эти округлости. Может от того, что Рахим вырос в среде, где почти не было женщин с добротными телами, оттого он сейчас так реагировал.

Отец, как-то в разговоре с родственниками о политике и жизни в советские времена, приводил пример из речи некоего депутата Верховного Совета СССР от Узбекистана, на одном из последних советских перестроечных съездов в Москве. Тот депутат в открытую обвинял советскую власть в том, что женщины в Узбекистане, особенно в сельской местности, доведены чуть ли не до физического истощения от плохого питания и хлопковых авралов. Отец доставал сохранившуюся с тех времен пожелтевшую газету и цитировал слова депутата:

– Разве это женщины, ни тебе курдюка, ни тебе груди…

Затем отец высказывал и свое мнение:

– Ну вот, свалили советскую власть, Узбекистан теперь независимый, суверенный. И что? Разве что-то изменилось в нашей жизни, все как было, так и осталось, а кое что и гораздо хуже стало…

Слова отца подтверждались тем, что не только мать, но и сестры и жена Рахима, выросшие уже в постсоветское время, не могли похвастаться женской статью, как и подавляющее большинство прочих жительниц их кишлака, да и всех соседних тоже. Рахим также видел русских женщин в Узбекистане, особенно много их было в Ташкенте. Но там они не произвели на него особого впечатления, ибо в основном были почти также худы, как и узбечки, кроме того смотрелись какими-то пугливыми, пришибленными, они даже боялись сидеть в общественном транспорте, все включая старух. Отец говорил, что такими они стали после падения Союза, когда в первые годы узбекской независимости произвол в отношении русских, в том числе и изнасилования, считались едва ли не доблестью. И только попав в Россию, он увидел, что здесь русские женщины совсем другие. И в поезде, и в электричке, и здесь в поселке Рахим видел очень много женщин средних лет и даже старше имеющих то, что полностью отсутствовало у большинства узбечек – приятную, притягательную для мужского глаза полноту, и «носящих» ее непринужденно с достоинством. Молодые девушки нет, те в основном худы, голенасты и имели сходство с мальчишками-подростками. Рахиму, который насмотрелся на женскую худобу у себя в семье и кишлаке, они совсем не нравились. Другое дело женщины средних лет… И вот именно такая стоит перед ним, в халате под которым, видимо, ничего нет и она спрашивает, будет ли он еще пить…

Рахим молча смотрел на хозяйку и чувствовал, что изнутри у него как бы разгорается неуправляемое пламя. Что это было… следствие того, что он уже больше месяца, как уехал из дома не был с женщиной, или борщ вкупе с водкой, то ли это свободное колыхание под халатом груди, бедер, живота, ягодиц? Клавдия поняла его «пограничное» состояние и больше не спрашивая, налила вторую рюмку, после чего, взяв пустую тарелку, отвернулась к газовой плите, чтобы подать второе. Рахим вторую рюмку пил, не сводя глаз со спины, зада и тускло белеющих икр хозяйки. Когда она подала второе, жареную картошку с сардельками и увидела, что рюмка уже пуста… Она присела на стул, и чуть улыбнувшись краешками губ, вновь наполнила рюмку гостя и на этот раз еще одну – себе. Дождавшись, когда Рахим в том же искрометном темпе «смолотил» и второе, она спросила:

– Может еще?

– Можно, – Рахим отвечал уже без смущения, твердо.

Водка, сытная закуска, а главное недвусмысленность поведения, в то же время вроде бы ничего не обещавшей хозяйки, придало ему смелости и уверенности. Он уже не был рабочим, зависимым от своей работодательницы, он был мужчина, оставшийся наедине с женщиной, причем мужчина уже познавший женщину, но давно бывший без оной. Еще более, без малого два года эта женщина была без мужчины. И никакой разницы в возрасте и прочих условностей, национальных, религиозных не играли никакой определяющей роли. И дальше Рахим повел себя как мужчина. Когда Клавдия в очередной раз повернулась к плите, чтобы положить в тарелку добавки, он осторожно, но крепко придержал ее за рукав халата:

– Может, сначала выпьем… вместе?

Клавдия с готовностью опустилась на стул взяла рюмку… Выпили без всяких тостов и слов, Рахим третью как воду, намного легче чем две первые, Клавдия задохнулась, закашлялась, закрыла ладонью лицо с выступившими слезами и не глядя на гостя зачем-то быстро вышла в сени…

9

Больше они не пили, ибо трех рюмок ему и одной ей хватило, чтобы избавиться от последних пролегающих меж ними условных границ. После того, как Рахим доел «добавку» он уже настолько сильно «хотел», что отказался от компота, всем своим видом выражая желание, что на третье он хочет только хозяйку. Он уже сам проявлял мужскую инициативу. Правда, прежде чем подойти к ней, хлопотавшей как ни в чем не бывало у плиты и раковины, он с минуту стоял, поднявшись со стула, собираясь с духом, потом решился, сделал два шага и обнял ее… сзади. Сначала осторожно… потом, не почувствовав отпора смелее. Клавдия перестала мыть посуду и стояла, словно оцепенев, не оборачиваясь. Он стал все сильнее прижиматься, ощупывать ее поверх халата, ощущая через халат… Он развернул ее к себе, ее глаза были полузакрыты, а он уже всем своим телом ощущал ее грудь и живот, а руками гладил ее бедра. Она по прежнему не противилась… Все происходило молча, с затаенным дыханием и его и ее. Он проник под халат и обнаружил там кроме тела лишь трусы. Пака он мягко оглаживал ее, она стаяла в прежней замеревшей позе, лишь вздрагивая, когда его мозолистые ладони касались самых нежных мест, но вот его руки проникли под трусы, оглаживая уже низ живота. Она до того совершенно безмолвная и, казалось, бесчувственная, почти не реагирующая на его прикосновения… Клавдия, вдруг, довольно громко охнула, ее колени подогнулись она стала приседать, пытаясь, не пригибая к помощи рук, воспрепятствовать дальнейшему его «продвижению» вниз. Таким образом, она опустилась почти на корточки, когда он выпростал из под халата сразу обе свои руки, подхватил ее и поднял, поднял легко, скорее вскинул, будто и не было в ней восьмидесяти с лишком кило…

Со дня смерти мужа прошло уже более полутора лет. Но в последние лет пять совместной жизни, их интимные отношения полноценными назвать было никак нельзя. Пьющие мужчины в «этом деле», как правило, не очень «сильны». Потому «голод» Клавдии «копился» не с того дня, когда мужа в последний раз госпитализировали, а значительно раньше. Сейчас? ощутив всем своим «застоявшимся» телом жар и крепость объятий сильного молодого парня, она… Она сначала встала в ступор, словно в старой детской игре получив команду: «морская фигура замри». Но как только его рука коснулась кончиков ее волос на лобке… Здесь она словно очнулась, инстинктивно стала приседать и… оказалась поднятой на руки, поднята высоко, ей даже показалось, что сейчас она будет подброшена к потолку… Муж уже наверное последние лет пятнадцать, как только она стала «входить в тело» не решался ее поднимать на руки. Не возникало у него такого желания, да он и не в состоянии был это сделать.

Почувствовав то, чего она не чувствовала уже лет двадцать, то есть поднятой в воздух крепкими мужскими руками… Клавдия окончательно пришла в себя и уже властно и внятно прошептала:

– Отпусти!

Рахим, казалось, готовый на любые безумства, ощущая вес и в то же время податливость этого большого и в то же время нежного тела, совершенно не оказывающее ни малейшего сопротивления… Одно это слово, произнесенное, образно говоря, громким шепотом, было словно ледяной водопад обрушившийся на его разгоряченную голову. Он осторожно поставил хозяйку на ноги и отпустил с растерянно-виноватым видом, его плечи ссутулились, он словно ожидал наказания за неслыханную дерзость. Клавдия, видя состояние гостя, поспешила направить ситуацию в прежнее, но более управляемое «русло»:

– Иди в спальню… раздевайся и ложись. Постель разобрана… Я сейчас… Иди, спальня там…

Рахим опять испытал почти мгновенную смену настроения. То, что у него только что «опустилось» вновь «воспряло». Он едва не теряя тапочки, которые оказались ему малы, пошел туда, куда его направили, в небольшую с зашторенным окном спальню, где обнаружил разобранную кровать, занимавшую едва ли не половину всей комнаты. Кровать с высокой, резной округлой спинкой казалась просто огромной. Такие кровати он видел в мебельных магазинах, в кинофильмах, но сам на такой не спал никогда. Они с женой спали на обыкновенной железной кровати-полуторке, которую в качестве приданного подарили ее родители. Да и вообще на сколько он знал, вся его родня, соседи спали либо на таких же полуторках, либо их заменяли разобранный диван или тахта. И вот теперь у него впервые в жизни появилась возможность не только лицезреть, но и лечь на такую чудо-кровать… Однако Рахим всем своим чистоплотным нутром почувствовал, что не может на нее лечь, на эти белоснежные простони, под это небесно-голубое одеяло. Он не чувствовал самого себя достаточно чистым, достойным этой стерильной белизны и голубизны. Последний раз они всей бригадой ходили в баню пять дней назад. Но прошедшая пятидневка оказалась чрезвычайно жаркой, как по погоде, так и по интенсивности работы – потеть приходилось регулярно. Хоть Рахим ежедневно обмывался до пояса, он все же не был уверен, что от него не разит потом. Ведь ему сейчас предстояло снять с себя не только то, что выше пояса, но и то, что ниже…

Клавдия, быстро убрав со стола, прошла в большую комнату, сняла с себя все, что оставалось на ней под халатом, то есть трусы, и пошла в спальню. Но Рахим еще не лег в постель. Сняв с себя рубашку, майку и кроссовки он никак не мог решиться снять и брюки.

– Ты что? Ложись, – как можно мягче, вполголоса сказала Клавдия, подумав, что парень стесняется показать свое исподнее. – Ложись, я смотреть не буду, – попыталась она его подбодрить, только что такого горячего, сильного, решительного, а тут вновь оробевшего.

– Я эээ… я не мылся давно… от меня пахнуть будет… наверный… Я сам-то не чувствую, – смущенно признался Рахим.

– Ничего страшного, ложись, все будет нормально, – успокоила его Клавдия и вышла…

Рахим, собравшись с духом, снял с себя все и словно в благоухающую ванну забрался под одеяло. Одежду он задвинул под кровать, чтобы она своим возможным запахом о себе не напоминала… Клавдия вошла, неслышно ступая по ворсистому ковровому покрытию, остановилась возле кровати, на которой она спала последние пять лет своей супружеской жизни, когда они с мужем решили сменить свой старый продавленный диван, на вот это большое красивое… Но, увы на этом ложе любовь у них случалась не часто.