От Баркова до Мандельштама

Сравним со стихами Батюшкова:

В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стул ветхой и треногой
С изорванным сукном.

…
Там жесткая постель —
Все утвари простые.

Эта постель, вопреки заклинаниям наших оппонентов[46 - Пушкин А. С. Тень Баркова. С. 10.], имеет мало общего с кроватью в «Тени Баркова» (текст М. А. Цявловского):

Кровать там мягкая в пыли
Является дубова.

Впрочем, никакой такой кровати в новом издании баллады обнаружить не удается – оказывается, в тексте ее произведена важная замена:

Постель там шаткая в пыли
Является дубова.

Но и при такой замене не все сходится у публикаторов баллады. Так, запыленность «постели» и в новом варианте текста продолжает свидетельствовать о том, что кровать эта особая, гостевая, находящаяся в особых монастырских покоях, не использующаяся повседневно. К тому же кровать дубовая, т. е. хорошего качества. Вряд ли такая кровать может быть шаткой, как в «келье» лицеиста.

Но бог с ней, с кроватью (постелью)! Гораздо важнее сейчас рассмотреть, как обосновывается отмеченное нами изменение текста.

В пояснениях к новому тексту баллады, контаминированному нашими издателями, сообщается: «Этот вариант поддерживается лицейским посланием Пушкина, где в описание “монастырской кельи” поэта входит “шаткая постель”»[47 - Пушкин А. С. Тень Баркова. С. 58.].

А в предисловии к новому тексту, с которого мы и начали рассмотрение этого издания, новая редакция стиха с «шаткой постелью» вместо «мягкой кровати» используется в цепочке доказательств сходства между «юным лицеистом и попом-расстригой»: «В послании “К сестре” (1814) поэт называет Лицей “монастырем”, себя – “небогатым чернецом”, а свою комнату – “мрачной кельей”, где стоит “шаткая постель” (эта деталь фигурирует и в “Тени Баркова”)»[48 - Там же. С. 10.].

Вот такая эквилибристика! А как она, «эта деталь», попала в балладу? Ведь в тексте, контаминированном М. А. Цявловским, ее не было…

И это не единичный случай, это методологический принцип контаминации: сначала «среди множества вариантов» текста были выбраны те, что больше соответствуют пушкинской «фонетике, грамматике, лексике и фразеологии»[49 - Там же. С. 29.], а затем составленный таким способом текст используется для доказательства авторства Пушкина!

Вообще-то ничего нового в методологии, демонстрируемой нашими издателями, нет. Ее, как мы отметили ранее, разработал и применил М. А. Цявловский в «Комментариях» к балладе, но он хотя бы не допускал столь явных оплошностей…

Укажем здесь также на одно существеннейшее отличие ранних стихов Пушкина от баллады. Таким отличием является насыщенность пушкинских стихов отсылками к западноевропейским литературным, музыкальным и живописным произведениям, находившимся в сфере внимания русской образованной публики того времени. В послании «К Наталье» это Селадон (по имени героя романа О. Д. Юрфе «Астрея»), Назора (персонаж оперы А. М. К. Саккини «Обманутый скупой»), Опекун и Розина (персонажи комедии Бомарше «Севильский цирюльник»), монах (образ, восходящий к «Обители» Грессе).

То же видим и в послании «К сестре»:

Жан-Жака ли читаешь,
Жанлиса ль пред тобой?
Иль с резвым Гамильтоном
Смеешься всей душой?
Иль с Греем и Томсоном
Ты пренеслась мечтой…

А чуть далее новые примеры:

Иль звучным фортепьяно
Под беглою рукой
Моцарта оживляешь?
Иль тоны повторяешь
Пиччини и Рамо?

То же и в «Монахе», где связь с европейской культурой подтверждается упоминаниями Вольтера, Вийона, Жанны д'Арк, кармелитов и кратезианцев, Молока (имя беса, восходящее к поэме Мильтона «Потерянный рай»), Филона и Хлои, Дафны, Невтона (Ньютона), Корреджио, Верне, Пуссена, Рубенса.

Напротив, в «Тени Баркова» совершенно нет западноевропейского культурного фона (исключение составляет лишь однократное упоминание Приапа, скорее всего появившегося здесь благодаря известной переводной оде Баркова, а не в результате знакомства с подлинником Пирона). Это обстоятельство служит еще одним подтверждением правильности нашего предположения о том, что истинный автор баллады принадлежал к иному социальному слою, нежели Пушкин.

Что же касается анализа «лексических и фразеологических совпадений» текста баллады с лицейской лирикой Пушкина, объективность которого в исполнении М. А. Цявловского уже рассмотрена нами, то нельзя не отметить, что в новом издании он усилен лишь в плане арифметических подсчетов:

«Цявловский не совсем точен: в языке лицейских произведений Пушкина он нашел параллели не к 102-м, а к 104-м стихам “Тени Баркова”. В примечаниях нами добавлены параллели еще к 71 стиху “Тени”; в результате установлены соответствия для 175 строк баллады, что составляет более 3/5 ее текста. Общее число установленных лексико-грамматических совпадений между “Тенью Баркова” и другими ранними произведениями Пушкина нам удалось увеличить почти в 6,5 раз: к 170 случаям такого рода, рассмотренным в “Комментариях” Цявловского, мы добавили 905 (из них 658 с прямым указанием адреса и 247 с отсылкой к “Cловарю языка Пушкина”)»[50 - Пушкин А. С. Тень Баркова. С. 326.].

Проиллюстрируем частично, за счет каких приращений (отмеченных самими издателями) столь существенно возросли арифметические показатели:

«В стихотворениях 1813–1816 гг. слово вдруг, помимо “Тени Баркова”, употребляется еще 38 раз…»[51 - Там же. С. 318.]; «наречие уж встречается более 70 раз…»[52 - Там же. С. 323.]; «междометие ах в стихотворениях 1813–1816 гг. встречается 25 раз…»[53 - Там же. С. 324.] и т. д.

Вот такая внушительная арифметика для слишком доверчивых читателей! Наверное, если ввести в подсчет соединительные союзы, частицы, а быть может, еще и знаки препинания (а почему бы и нет, ведь анализ-то назван лексико-грамматическим), то будут «установлены соответствия» для всех 288 строк баллады, что составит 100 % текста!

Весьма впечатляющим в ученых рассуждениях новых комментаторов выглядит уличение Пушкина в недостаточном знании греческой мифологии. Это производится по следующей схеме.

Сначала отвергается принятая М. А. Цявловским редакция начальных стихов строфы 9:

Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.