– Ой ли, господин Берзиньш? Но, тем не менее, вы разговариваете со мной, и разрешите мне сказать чисто ирландский тост? – И не спрашивая, хочет ли он еще выпить, Барский встал и вновь наполнил бокалы. – Давайте выпьем за то, – проговорил он, – чтобы вы соединились с женой и детьми.
– Ирландцы не говорят тостов в барах и не чокаются виски, – сказал Берзиньш. – Но за это я с удовольствием выпью. – Он поднял свой стакан, и лицо его вдруг озарила надежда. – Значит, вы мне поверили? Их отпустят ко мне?
– Боюсь, что пока – нет. Это значит лишь, что я склонен вам верить, потому что не считаю, что вы сами смогли бы придумать столь неправдоподобную историю. Если вы сказали правду и автор письма действительно существует, то ваша семья прилетит в Москву с первым же самолетом. Они готовы и ждут. Мое ведомство уже договорилось с латвийской охранкой. Вашу семью держат под домашним арестом с упакованными чемоданами. Да, если все пойдет хорошо, – добавил он, – вы очень скоро их увидите. Если же, с другой стороны, вы нас обманули, то боюсь, им придется долго оставаться под арестом. – Он встал. – Ну а пока – до свидания, господин Берзиньш. И не беспокойтесь. Я буду держать вас в курсе событий.
Он официозно, чопорно откланялся и, не говоря больше ни слова, покинул бар.
* * *
Было темно. На улицах было пасмурно и холодно с намеком на снег с востока, и лампы уличных фонарей во влажном воздухе были похожи на апельсины. Барский поднял воротник и пошел вперед, глядя на яркие витрины. Еще только начало осени, а казалось, что лето уже навеки ушло и никогда не вернется.
И где-то в этом обширном, расползшемся городе обитал псих-хакер, насмерть испугавший почтенного Игоря Корсовского, перед которым трепетало все правительство, на которого точила зуб вся Госдума, которого объявила врагом народа компартия и которого побаивался Госбанк. Этот шизоид знал причину его убого-роскошного дома-избы-ангара, искалеченной служанки и жены с лицом увядшей шлюхи и одетой так, как не позволил бы одеться своей дочери Ингмар Берзиньш.