Колокол и держава

Колокол и держава
Виктор Григорьевич Смирнов

Россия державная
Вечевой колокол – символ вольницы новгородской и потому враг государства, в котором все должно быть подчинено державной власти, власти князя Московского.

Наделенный большим разумом государь Иван III высоко сидит, далеко глядит и видит единственно верный путь для русских земель в том, чтобы собрать их воедино под крепкой рукой. Только так, по мнению мудрого князя, можно достичь процветания и благоденствия для всех, однако и в Великом Новгороде люди не глупы. И свое мнение имеют. И хотят отстоять свое исконное право созывать шумное и буйное вече, самим решать, как жить. А кто прав – история рассудит.

Виктор Григорьевич Смирнов

Колокол и держава

© Смирнов В.Г., 2017

© ООО «Издательство „Вече“», 2017

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2018

Часть первая. Град обреченный

Если находящиеся у власти проявляют наглость и корыстолюбие, то население начинает враждебно относиться и к ним, и к тому государственному строю, который дает им такую возможность.

    Аристотель

Глава 1. Совет господ

1

В лето 1470-е от Рождества Христова случилась в Великом Новгороде странность. Среди ясного сентябрьского полдня вдруг проливным дождем закапала вода с молодых тополей на Федоровой улице и к вечеру так же внезапно прекратилась. Казалось бы, ну и что тут диковинного, тополя на то и посажены, чтобы осушать влажную новгородскую почву. Ан нет, тотчас поползли по городу опасливые разговоры: ох, не к добру деревья плачут! Старики, сидевшие с удочками на городском мосту, принялись вспоминать все худое последних лет: пожары, слизнувшие целые улицы, сами собой зазвонившие колокола в Хутыни, сломанный внезапной бурей крест Святой Софии. Видать, прогневался Господь по грехам нашим!

Дурные вести не сидят на насесте. Не успели утихнуть эти разговоры, как пополз новый слушок. Будто бы вдрызг, до драки перелаялись меж собой новгородские власти, а про что спорили и до чего договорились, доподлинно неизвестно. И от этих слухов шире поползла по городу зловещая трещина раздора.

На самом деле случилось вот что.

Три дня назад владычные бирючи скликнули именитых граждан на заседание городского правительства, именуемого советом господ, или просто господой. В означенный час к воротам Детинца стали прибывать старые и новые посадники, тысяцкие, старосты и сотские, всего до полусотни новгородских граждан разных званий и состояний. Спешившись и оставив коней отрокам, народные избранники важно шествовали к владычному двору. Высоких гостей поклонами встречал хитроглазый монах в шелковой рясе. То был ключник Пимен, правая рука и доверенное лицо архиепископа Ионы.

По давней традиции Пимен предложил именитым гражданам до начала заседания осмотреть владычный двор, построенный предшественником Ионы – архиепископом Евфимием. Двор занимал северо-западный угол Детинца и являл собой целый город в городе. Со сдержанной гордостью рачительного хозяина Пимен показывал гостям службы и рукодельни: златошвейные, ювелирные, ткацкие, иконописные мастерские, сушила, поварни, кузни, квасные, скотный и конюшенный дворы, бани, колодцы, склады и погреба. В подробностях описывал последние новины: водопровод и канализацию. Вот, изволите видеть: по этим трубам поступает чистая вода, по этим помои и нечистоты стекают в крепостной ров, а оттуда в Волхов. Самым любопытным разрешил осмотреть отхожие места, именуемые на иностранный манер «гардеробами», оборудованные удобными стульчаками, вентиляционными люками и водосливами. Дивились «гардеробам» даже самые избалованные бытовой роскошью бояре, привыкшие у себя в теремах по-дедовски сидеть орлом.

Затем процессия потянулась к Софийскому собору. В белоснежном, увенчанном золотым куполом храме обитали душа и сердце Господина Великого Новгорода. Толстые стены храма хранили много такого, о чем было ведомо только избранным, в потайных нишах сберегалась казна республики.

По полутемной круговой лестнице народные избранники гуськом поднялись на хоры. Пимен тремя ключами отпер тяжелую кованую дверь ризницы, и взорам гостей предстали копившиеся веками несметные богатства дома Святой Софии. В слабом свете, пробивавшемся сквозь узкие окна, мягко сияла драгоценная утварь: дарохранительницы, ковши, водосвятные чаши, потиры, сионы, кратиры, рипиды, дикирии и трикирии, дискосы, кадила, лампады, тарели и панагиары, наперсные и напрестольные кресты. По стенам висели образа в златокованых окладах, в углах прислонились владычные посохи изумительной византийской работы. В лубяных коробах сберегались парадные облачения владык: мантии и фелони, омофоры и саккосы, митры и клобуки.

Из ризницы перешли в библиотеку, где помещалось самое богатое книгохранилище на Руси. На дубовых полках тесными рядами стояли манускрипты в кожаных переплетах и дорогих окладах. Были тут творения святых отцов и древних философов, жития святых и «хождения» путешественников, ученые трактаты и травники. По пути заглянули в книгописную мастерскую, где трудились согбенные писцы. Храмов на Новгородской земле много, богослужебных книг не хватает, посему работают писцы не только денно, но и нощно. Тут же корпел над пергаментным свитком старенький софийский летописец, краткими словесами запечатлевая главные события новгородской и русской жизни.

Когда часы на высокой сторожне Детинца пробили дважды, именитые горожане перешли во владычную палату – выстроенное в готическом стиле трехъярусное каменное здание. Здесь, в парадном зале под гранеными сводами, опиравшимися на мощный столп, новгородские власти принимали послов, заключали договоры, обсуждали самые важные дела, прежде чем вынести их на суд городского веча.

Оживленно переговариваясь, народные избранники расселись на широких лавках, расставленных вдоль стен. И по тому, как они разместились, сразу обозначилось внутреннее устройство Господина Великого Новгорода. В городе пять самоуправляющихся общин, именуемых концами – Неревский, Людин и Загородский на Софийской стороне, Славенский и Плотницкий на Торговой. К концам тяготеют свои обширные колонии, именуемые пятинами. В каждом конце есть свои могучие боярские кланы, которые яростно борются за власть в городе. С недавних пор посадников и тысяцких стали выбирать каждый год, а то и чаще, чтобы каждый клан мог выдвинуть своих представителей. Свар между боярами и впрямь стало меньше, зато взволновалась простая чадь: сильненькие меж собой теперь договорятся, а нас кто защитит?

Коротая время в ожидании владыки, именитые граждане разглядывали росписи владычной палаты. С восточной стены на них взирал Спаситель с раскрытой книгой, где читались слова: «Не на лице зряще судите, сынове человечестии, но праведен суд, имже бо судом судите, судится и вам». Лик у Спасителя строгий, взор осуждающий. И то сказать, мало правды стало в Великом Новгороде, развелось множество наемных клеветников и ябедников, чуть что, затаскают по судам, сам рад не будешь, что связался.

На северной стене изображен старец, летящий по небу на черном коне. Заметив любопытствующие взоры, Пимен поведал гостям старинное предание:

– Было то в стародавние времена. Умываясь однажды поутру, услышал владыка Иона странные звуки из рукомойника. Понял владыка, что без нечистого тут не обошлось, и осенил рукомойник крестным знамением. И возопил жалобно запертый бес, пообещав исполнить любое желание владыки. И сказал Иона: «За дерзость твою повелеваю тебе нынешней же ночью донести меня из Новгорода в Иерусалим-град ко Гробу Господню». Повиновался нечистый святому отцу, но с условием, что никто не узнает о его позоре. На том и порешили. Обернулся бес черным жеребцом и вмиг доставил Иону ко Гробу Господню и в ту же ночь воротил обратно. Долго хранил владыка тайну, но потом не выдержал и рассказал о своем приключении одному своему приближенному. И вознегодовал бес и решил отомстить. Стали новгородцы примечать неладное: то юную отроковицу, выходившую из кельи архиепископа, то женскую обувь на пороге, то монисто на ложе. И порешили новгородцы изгнать из города грешного святителя. Посадили его на плот да и оттолкнули от берега Волхова. Но случилось тут диво дивное! Поплыл плот не вниз, а вверх по течению. И поняли новгородцы, что напраслину возвели на своего владыку, и просили у него прощение, и он им его даровал. А в селе Юрьеве, где пристал тот плот, стоит теперь честной крест в память о свершенном чуде.

Рассказ ключника вызвал оживленные споры. Большинство посчитали, что владыка был не прав. Раз уж ты дал слово, да хотя бы и черту, надобно его держать! В Новгороде исстари так заведено: спор спором, а уговор уговором.

За дверьми зазвонили серебряные колокольцы, возвещая выход архиепископа Ионы. Смешки и разговоры тотчас стихли, все поднялись, и в палату, бережно поддерживаемый под локотки двумя послушниками, вступил седенький старичок в простой черной рясе. Только белый клобук и жезл из слоновой кости, украшенный хрустальными яблоками, напоминали о высоком святительском сане.

Двенадцать лет минуло с тех пор, как жребий, вынутый слепцом, возвел на Новгородскую кафедру игумена Отенского монастыря Иону. И был в том жребии воистину Промысел Божий. Как раз такой владыка нужен был в те поры, чтобы лавировать между наливающейся тяжелой силой Москвой и вольным Новгородом с его своенравной паствой. И митрополита нынче два на Руси, один сидит в Москве, другой в Киеве, и оба тянут к себе богатейшую Новгородскую епархию. А тут еще псковичи норовят отложиться, просят у Москвы своего епископа. Сколь надо сил, терпения, изворотливости, чтобы остудить горячие головы, урезонить кичливых, не довести до войны!

В последнее время владыка все чаще задумывался о преемнике. Пимен умен, оборотист, душой предан Новгороду, но тщеславен и все норовит прислониться к сильным да богатым. А ведь еще преподобный Антоний Римлянин предостерегал церковь против угодничества властям предержащим. Да только власть – она как костер. Далеко сядешь – замерзнешь, близко – обожжешься. Станешь хорош богатым да знатным, потеряешь доверие простой чади.

А силы уже на исходе. Нынче вот едва поднялся с постели, с трудом повесил на шею железные вериги, которые стал носить еще в бытность игуменом, только теперь они ох как потяжелели, будто в землю тянут. Отпроситься бы за немочью, воротиться в родной Отенский монастырь, прожить остаток дней в тишине и покое. Но как уйдешь, когда надвигается на Новгород такая гроза…

Прочитав краткую молитву и благословив совет господ, владыка Иона устало опустился к кресло, предоставив слово степенному посаднику Дмитрию Борецкому[1 - Степенью в Великом Новгороде назывался вечевой помост, на который всходил главный из шести посадников (прим. автора).]. Встал боярин лет двадцати пяти, красивый зрелой мужской красой. Светло-русая борода по-новгородски заплетена в косичку. В левом ухе серьга с капелькой рубина. На широких плечах темно-вишневый опашень рытого бархата, талия перехвачена златотканым поясом, в распахе шелковой рубашки обнажена загорелая сильная шея.

Степенным посадником Борецкого избрали всего полгода назад. Он был старшим сыном богатой и знаменитой Марфы-посадницы и стал самым молодым новгородцем, удостоившимся столь высокой чести. Даже старики уважали Дмитрия за ранний ум, образованность и отвагу, за гордость без спеси. Для золотой новгородской молодежи он был истинным кумиром, а сколь девиц и жен новгородских вздыхали по красавцу-боярину, то и вовсе никому не ведомо.

Выйдя на середину палаты, Дмитрий поклонился сначала владыке, затем всей господе. Пряча волнение, обвел собравшихся испытующим взором, соображая, на кого можно рассчитывать. Лошинский, Офоносов, Есипов, Василий Казимир – эти точно поддержат. Преданно глазел на старшего брата Федор Борецкий, по-уличному Дурень. Увы, природа отдохнула на братце. Сколько билась с ним мать, да только не в коня корм, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Со скрипом протолкнули его в уличанские сотские. Должность для знатных Борецких невместная, но мать решила, что ради лишнего голоса в совете господ можно и претерпеть.

Враждебно щурятся явные противники, тяготеющие к Москве. У одних там торговый интерес, другие надеются заслужить милость великого князя Московского, третьи просто боятся войны. Самые горластые в московской партии – вот они: Овинов, Никифоров, Клементев, Туча.

Третьи и самые многочисленные – колеблющиеся. На пиры к Борецким ходят охотно, пьют широким горлом, но, протрезвев, снова начинают сомневаться. Даже вон родной тестюшка Яков Короб и тот затылок чешет, боится с Москвой рассориться.

Вчера на семейном совете мать, боярыня Марфа, заставила Дмитрия вслух повторить свою речь, чтобы не сбиться и не ляпнуть чего не след. Матерью Дмитрий всегда восхищался и до сих пор ее побаивался. Вот и в этот раз Марфа придумала хитроумный план, как склонить совет господ к союзу с Литвой. Сначала Дмитрий должен был поднять больной вопрос о новгородских владениях на Двине, на которые давно покушается Иван III, великий князь московский. Его люди обхаживают двинских бояр, соблазняя всяческими льготами, и, по слухам, уже готовится московское войско для захвата спорных территорий.

Потери Двинских земель не могли допустить даже ярые приверженцы Москвы. Богатое мехом, серебром и воском Подвинье давало добрую треть доходов вечевой республики, да и у многих присутствовавших там имелись свои вотчины. Значит, надо убедить господу спешно послать на Двину войско во главе со служилым князем Василием Гребенкой-Шуйским, дабы приструнить изменников-бояр и дать отпор, буде Москва захочет действовать силой. А поскольку в столь тревожное время город без защиты оставлять никак нельзя, надо слать послов к королю Казимиру договариваться о военном союзе.

Замысел выглядел весьма убедительно, однако что-то подсказывало Дмитрию, что вряд ли все пройдет легко и просто. Всякому ясно, что новгородского союза с Литвой Москва не потерпит, ибо по Яжелбицкому договору Новгород лишался права вести самостоятельные международные переговоры.

С двинским вопросом и впрямь управились на удивление быстро, почти без споров. В помощь князю Гребенке-Шуйскому отрядили новгородского воеводу Василия Никифоровича. Тут же составили разруб, определив количество воинов от каждого конца. Голосовали, как обычно, вставанием. Встали человек сорок, десяток воздержались.

Дмитрий облегченно вздохнул, в очередной раз восхитившись прозорливостью матери. Но теперь предстояло самое трудное. В кратких словах посадник обрисовал нынешнее положение вечевой республики. После двухлетней осады великий князь все ж таки взял Казань, развязав себе руки. Теперь его главная цель – Великий Новгород. На стороне Москвы и другие княжества, а также татарские наемники. Против такой силы Новгороду без сильного союзника не устоять. И такой союзник есть. Это король польский и великий князь литовский Казимир. У него и надо просить князя и войска.

Когда Дмитрий умолк, в палате повисла гнетущая тишина.

Первым подал голос боярин Людина конца Захарий Овин. Спросил вкрадчиво:

– Ты что же, Борецкий, никак войну нам сотворить хочешь? Как прознают на Москве, что мы с Казимиром договариваемся, тотчас пойдут на нас со всей силой. Торговлю по Волге перекроют, голод начнется. И митрополит Московский крик поднимет: с католиками связались, веру православную предали!

Овину зычно возразил славенский посадник Олферий Иванович:

– А ты, Захар, аль того не ведаешь, что Иван Московский на малом не успокоится. Всех под себя подомнет. Всю новгородскую старину порушит, сделает из нас свою вотчину. Вчера ты был сам себе господин, а завтра станешь слуга государев, хочет – казнит, хочет – милует, чихнуть не даст без своего соизволения. А с королем Казимиром можно договориться, чтобы на веру не посягал и наших привилегий не касался.

На этом разумный спор оборвался. Поднялся страшный гвалт. Заголосили, завскакивали, как каменьями швырялись обидными словами. Холуи московские! Подхвостники литовские! Сановитые бояре лаялись, ровно ярыги на торгу. Дмитрий Борецкий, срывая голос, взывал к порядку, но его не слушали. Хватались за грудки, вспоминали старые обиды, дело шло к потасовке, и она не заставила себя ждать. Неревский тысяцкий сцапал за бороду славенского посадника, тот извернулся и с размаху влепил противнику звонкую затрещину.

Разное видали стены владычной палаты, но до такого безобразия еще не доходило. И не миновать бы общей свалки, но тут случилось вовсе невероятное. Словно выброшенный пружиной из своего кресла, владыка Иона подскочил к дерущимся и начал охаживать их своим посохом, приговаривая:

– Вот я вас, греховодники! Аль забыли, где вы есть?!