Блистательные сцены жизни. Трагедия дель арте

7. Полковник

Илюша Стрекалов с детства мечтал стать военным и только военным. Ничего удивительного – это была династия. Дед, штурмовавший Берлин. Отец – военный лётчик. Илюшу, к великой его радости отдали учиться и мужать в Саратовское суворовское училище. Это были лучшие годы его жизни. Так он всё чаще думал, работая в Главном разведывательном управлении Министерства обороны России. Это была рутина. Кто с ней сталкивался, тот поймёт. Сбор и обработка информации от иностранных резидентов – вот и все дела. От этого клонило в сон.

И когда заполыхала Украина, он понял, что пришёл его звёздный час. После недолгих колебаний он подал рапорт по начальству. Суть его сводилась к следующему: он уходит в отставку и как частное лицо отправляется туда, где его знания и опыт могут в полной мере послужить во славу Родины. Перед его внутренним взором стояли герои его детства и юности – Фидель Кастро, Че Гевара и даже один из недавних литературных кумиров – Эрнст Юнгер, который предстал пред ним в «Огненных грозах», а до того в возрасте семнадцати лет сбежал из отчего дома и завербовался в Иностранный легион. Это случилось в начале прошлого века, но ведь все войны одинаковы, новым бывает только оружие.

Министр обороны Донбасса, командующий объединёнными силами ополчения Донецкой и Луганской народных республик половник Стрекалов склонился над картой военных действий. Ему предстояло принять нелёгкое решение. В отдалении слышалась канонада – обстреливали центральные кварталы Донецка. Машина истребления, возрождённая неонацистами, работала исправно. Он подумал, что в истории войн появилась новая глава – она повествует о тактике, основанной на устрашении мирного населения. Но тут же сам себя и поправил – тактика выжженной земли была излюбленным средством варваров во все времена.

В штабной палатке сгустилась мгла. Он вышел под открытое небо. Вспомнилось из детства – «тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут, своей дремоты превозмочь не может воздух, чуть трепещут…» Дальше не помнилось. Мысли соскользнули на другое, болезненное. Великий Донбасс, подумал он, вскормил на своей груди ядовитую змею, отравившую Киев. Этому не было объяснений.

Он любил свой родной донецкий край, его холмистую степь, его небо, запах угля и дыма над шахтами и заводами. А больше всего любил людей Донбасса – гордый, непокорённый, золотой народ. Ему хотелось написать об этих людях с той любовью и уважением, каких заслуживал их самоотверженный труд.

Он присел под маскировочным навесом для полевой кухни. Закурил.

Как странно, где истоки, этой трагедии, случившейся на его родине? Покойный дед рассказывал, как они входили в освобождённые города и посёлки Донбасса в сорок третьем году и видели руины, пепелища, разорение. И видели усталых людей, но отчаяния не было на их лицах. Шахты были затоплены, подземный океан бушевал в штреках и лавах. Всё это надо было откачать, восстановить. И советские люди возродили Донбасс в четыре года. Вся страна пришла им на помощь. Донбасс восстал из пепла ещё краше, чем был раньше.

Вот о чём хотел написать Илья Стрекалов и не только об этом.

Не менее героической была его личная «севастопольская страда». Так ему нравилось называть этот период его жизни. Недаром его кумиром был легендарный Фидель, который с горсткой отчаянных храбрецов когда-то высадился на Кубе и освободил родину от ненавистного диктатора.

Подобно Фиделю Илья Стрекалов собрал отряд добровольцев, русских патриотов, готовых отдать жизнь за Россию, и весной 2014 года они переправились на утлой фелюге через Керченский пролив и под покровом ночи ступили на святую землю многострадального Крыма.

А через месяц, когда уже прошёл тот памятный плебисцит во славу независимости от презренной хунты, он сообщил в Кремль – «Крым наш!».

Нет, в отличие от Фиделя им выпала счастливая доля – ограничиться своим «вежливым присутствием». Не было сделано ни одного выстрела. Но пусть никто не думает, что это было просто.

Из темноты выступил человек в камуфляже. Шербан! Как он забыть о назначенной встрече! Право, забывается то, что выдаёт себя нежеланным. Они обнялись.

– Садись, – Стрекалов ладонью обозначил место рядом с собой на доске, служившей столовавшимся здесь бойцам. – Закуривай, – он протянул пришедшему пачку сигарет. – Как добрался?

– До разъезда на своей колымаге. А тут, что ж – рядом, через лесок, дорога знакомая.

Шербан закурил. Помолчали. Под брезентовый навес просочился лунный свет. Первым заговорил Стрекалов.

– Принимай дела.

Командир одного из соединений добровольческой освободительной армии Донбасса Никита Шербан был готов к такому повороту дела. Он знал, что недавняя контузия изводит друга головными болями, не давая возможности целиком отдаваться работе. Теперь, когда в их совместной борьбе наметился решительный перелом, когда армия хунты дрогнула и побежала, министр обороны вправе принять такое решение. Он с честью выполнил обязательства, взятые на себя перед лицом восставшего народа.

– Я тебя понимаю, – сказал Шетбан. – И не осуждаю. И ещё – спасибо за доверие.

– Да ладно тебе. Не первый день знакомы. – Стрекалов положил руку на плечо своего преданного, пусть и недавнего друга.

– Иди, отдохни в моей палатке. Завтра я подготовлю приказ о передаче полномочий. Премьер готов принять мою отставку. От отца нет известий?

– Нет, со Славинском никакой связи. Зато Максимка, брат мой близнец объявился. Отпустили его. Собирается к нам. А сестрёнка с детьми в Ростове.

– Кого предлагаешь на своё место?

– Ивана, шурина моего. Он хоть и в годах, но командир что надо.

Луна убралась за облачный полог. Начало светать. Они курили, молчали. Казалось, за всеми этими словами, призванными расставить по местам насущное, таится что-то ещё – главное, о чём легче вообще не говорить. Молчание прервал Шербан. Он потушил сигарету. Его пальцами сцепленные ладони тяжело повисли меж колен.

– Скажи, Илья, что такое вообще – Украина?

Стрекалов давно ответил себе на этот вопрос. А до него ответили многие другие. Что нация – это постоянно возобновляемое усилие, непрерывный плебисцит всех сущих в ней языков. А если один язык пытается убить другие, – нет нации, а есть только смута и гражданская война.

– Мы узнаем это, – он сделал паузу, – в тот день, когда прогоним хунту и вернём России Киев – мать городов русских. А завтра – на Мариуполь!

Они попрощались. Шербан ушёл в темноту. Полковник Стрекалов вышел из-под навеса и посмотрел на небо. На горизонте мерцала северная звезда. Канонада стихла. Туманилась утренняя роса, холодком пробежала по спине. Он поёжился, встряхнул головой, словно отгоняя тревожные мысли, и направился к штабной палатке.

8. Письмо

Старик писал письмо.

«Здравствуй, дорогой Сидор Артемьевич! Как ты там? Пишет тебе твой бывший ординарец Микола Шербан. Заставила меня взяться за перо большая беда, вновь пришедшая на нашу святую землю. В народе говорят – черный дьявол наслал. А то, что разразилась в России вторая гражданская война. Брат на брата пошел. Ты-то, верно, и первую помнишь, чай воевал ведь под знамёнами Василия Ивановича Чапаева. Но чтобы так – с самолётов бросать бомбы на мирные города и деревни, обстреливать их из артиллерийских орудий – такого ведь не было, правда? Ну, рубились, врукопашную, кто кого. А что бомбить – гибнут только женщины и дети, да старики вроде меня. Мне ведь уже девяносто четыре. Я смерти не боюсь. Но со мной рядом-то – дочь, внучка два правнука-подростка и еще правнучка – три годика. Их-то за что?»

Он отложил перо, задумался. Встал, подошёл к распахнутому настежь окну. В отдалении были слышны разрывы. По окраинам била артиллерия. С высоты пятого этажа погруженная во мрак улица казалась черным провалом. Уже несколько дней в доме не было электричества, не было воды. В комнате бились отсветы недалекого пламени, в соседнем квартале горел дом. Ревом пробороздил небо вертолет и скрылся за верхушками пирамидальных тополей.

В дверь заглянула дочь, позвала к столу. Он отказался. Есть не хотелось. Зачем? Просто лечь и ждать смерти. Какая разница от чего умереть – от голода, от бомбы. Вспомнились чьи-то слова – «просто сиди и жди, и тебя убьют». Кто же это сказал? Ему показалось, что с тех пор как десять лет тому умерла жена, он только и делал что сидел и ждал смерти. А она все не приходила. Ну вот, теперь уже и приблизилась. Вплотную. Старик подумал об этом даже с каким-то странным удовлетворением. Над Славянском сгущалась еще одна смертельна ночь.

Мысль о жене вернула его к действительности. Нет, не к этой – к той, далекой, во сто крат более реальной, чем нынешняя, отдающая кошмарным сном. Вспомнил как познакомились в партизанском отряде, полюбили друг друга, как прошли вместе через всю Украину, от Путивля до Карпат, как сыграли партизанскую свадьбу, одну из многих на этом славном пути, по которому вел их незабвенный Сидор Артемьевич Ковпак. Старик подошел к книжному шкафчику, достал дорогой сердцу томик – «Люди с чистой совестью». Мудрый был командир, подумал старик. Да и что говорить – то была честная война. «Честная?» Мысленно сказав это, он вроде бы споткнулся. А почему нет? Один на один. Мы – они. Кто кого. Ясно кто враг. Его надо изгнать. А что сейчас? За что воюем? И как бы устыдившись этой своей неуверенности, тут же и сказал самому себе: за Россию-матушку. Подумал – Крыму повезло. А мы чем хуже? Чем хуже Новороссия? Страшно сказать черному дьяволу – геть, сгинь нечистая сила? Было же заявлено – «своих не сдаем»! И что? Сдали, все сдали. За тридцать «газовых серебренников». Странная война, подумал, одна рука воюет, другая торгует. И совсем расстроился, как представил, что и газа в доме не будет.

Шербан пошел на кухню, сел на своё место. Керосиновая лампа еле теплилась, он подвернул фитиль.

– Всё собрали в дорогу? – спросил он.

– Собираются. Завтра в пять выезжаем. Поедем на Должанский, там наши границу открыли. А эти вояки оружие побросали и ушли. Хорошо не попортили. Далеко не уйдут. Головы им открутит еще наше любимое правительство, – Григорий свернул самокрутку, закурил. Неверный свет вырывал из тьмы его лицо со следами недавнего ожога, перебинтованная голова тяжело клонилась над кистями рук, лежащими на столешнице. Шербан любил своего зятя. Шахтерская закваска. В шестьдесят с лишком взять в руки оружие! Не каждый способен.

Галина поставила на стол тарелку с овсяной кашей. Знала, что отец ничего больше не захочет.

– Остыла уже, – она налила полстакана горилки, подала. Это было то, ради чего он и приходил-то к ужину. Снотворное, говорил, и чтоб ноги не мерзли.

– В добрый путь. – Шербан поднял стакан, пригубил, начал есть.

– Что Максим написал? – спросила Галина.

– Освободился сынок. Хочет в Крым податься. По дороге собирается к нам забежать. А что к нам ехать. И как? Мужчин не пускают. И чего ехать под бомбы? Теперь вот еще зажигалки бросают какие-то особенные.

– Фосфорные, – пояснил Григорий. – От них спасу нет. А хунте крышка. Максим к нам собрался – это хорошо, подмога будет.

Взвыла сирена воздушной тревоги. Галина не торопясь убрала со стола и вышла.

– Надо детей в убежище, – сказал Григорий, – пойду. Еще машину заправить.

Шербан остался один. Все знали – не прячется. Сидел, потягивал горилку, думал. Вот уже три дня его правнуки были сироты. Он вернулся в свою комнату и вновь принялся за письмо.

«Вот так-то, дорогой Сидор Артемьевич. Убивает нас собственное правительство. Гриша говорит – хунта. Не наше слово. Шайка бандитов – это точно. Наместники дьявола, фашистские ублюдки. Наследники хорошо нам с тобой знакомого Степки Бандеры, которого мы громили и гнали с нашей земли. А теперь вот они вернулись во власть и хотят нас напугать танками, пушками, бомбами. А того не понимают эти шоколадные марионетки, что всё решается в рукопашном бою. А тут русским нет равных, ты знаешь. Завтра утром, после отбоя мои уезжают в Ростов. Внучка и правнуки. А мы остаемся. Зять мой в ополчении командует, дочка работает в новой власти. У всех своя судьба. Что до меня, то думаю – скоро мы с тобой встретимся. На том остаюсь, верный твой ординарец Микола Шербан».