Эйви

Старик в это время пробовал горячую рыбную похлёбку, он поперхнулся и почесал голову деревянной ложкой:

– День ли, ночь была, не помню, а сидел я однажды, думал. Три бы котла с рыбой вскипело, так долго или недолго думал, а тут с крыши капелька стекла, мне на ладонь упала и тобой обернулась. Видно, небо мне тебя подарило.

– Значит, я богиня, – засмеялась Эйви, прыгая на одной ноге вокруг очага.

***

Зверь ворочался, подставляя солнцу бока, и год за годом старик и девочка совершали свой круг по земле.

– И откуда вы все налетели? – с досадой спросила Эйви, отгоняя мошек и слепней от новорождённого оленёнка.

Старик усмехнулся. Он сидел на колоде перед летним чумом и чистил тяжёлым ножом свежую рыбу, вытер лезвие о штанину и спрятал нож в ножны. Свалив требуху, хвосты и головы псу, старик протянул девочке руки:

– Иди сюда, расскажу.

Эйви забралась старику на колени и устроилась подмышкой. Вокруг них сгущалась сказка:

– Давно или не очень, жил на свете злой менкв-великан. Когда бродил он по земле, то головой раздвигал бегущие облака, головой разрезал идущие облака. Под тяжестью его шагов прогибалась земля, стонала она под ним. Его могучие ноги исходили дальние земли, ближние земли, оставляя за собой раскуроченный лес. Никому проходу не давал. Ни человеку, ни зверю, ни птице перелётной. И пришёл он к людям Великой реки, полноводной реки. Кликнули люди заступницу Вут-ими. Вышла она на берег низкий, вышла она на берег высокий. Золотом сияют её доспехи, жаром пышет её дыхание, холодом сковывает её дыхание. Задрожала земля, потемнело небо, покраснела река. Семь раз небесный золотой старик менял свою солнечную упряжку. Семь копий было сломано, семь палиц разбито, семь сабель затуплено. Одолела Вут-ими великана. Рухнул он словно поваленное дерево, кедр так падает, лиственница так падает. Собрались люди на праздник, заложили большой костёр, до самого седьмого неба, до самого золотого крыльца. Но сердце менква было настолько черным, что пепел его превратился в гнус зудящий, комаров, мошку да оводов злых и разлетелись они по миру. Жалят людей и зверей нещадно. Пройдёт древнее время людей, наступит вечная эпоха людей, а гнус так и будет кусать и роиться над болотами.

Эйви слезла с колен старика, надела на голову берестяной туесок, взяла палку и прыгала вокруг мирно лежащего Пса:

– Я могучая воительница Вут-ими. Беги, злой менкв.

Пёс поднял голову и лизнул Эйви в лицо. Та от неожиданности упала на мягкое место.

– Не балуйся, а то луна тебя утащит, – улыбнулся старик, складывая рыбу в корзину.

– Как так? – девочка поправила съехавший туесок.

Старик взвалил корзину на плечо и отправился к стоящей в стороне коптильне. Эйви своенравной тенью следовала позади и твердила: "расскажи, расскажи". Старик поставил корзину и неторопливо топором начал снимать стружку с ольхового полена для коптильни.

– Малые дети, несмышлёные дети шли по воду. Из реки вышла высокая луна, низкая луна. Дети малые, дети несмышлёные, бросали грязь в сверкающую луну, в бронзовую луну. Та рассердилась, подхватила детей и унесла на верхнее небо, на седьмое небо. И поныне видно, на полноликой луне грязные следы и ребятишек, что пытаются её отмыть. С тех пор ночью дети не шалят, а спят, не то луна к себе заберёт.

Непослушный туесок опять съехал на бок, Эйви выпрямилась и гордо заявила.

– Не заберёт, я заброшу на неё верёвку и привяжу к нартам. Буду кататься, а она мне светить.

***

Следующим утром старик собирал рыболовные снасти и услышал голос Эйви в чуме, краем глаза он заметил, как маленькая трясогузка выпорхнула прочь из приоткрытого полога и скрылась среди стволов могучих сосен:

– С кем это ты там разговариваешь?

Эйви высунула голову, и озорная щербатая улыбка осветило её лицо.

– Птичка прилетала, рассказала, что на реке рыбы нет, ушла. Не надо больше снасти ставить.

Старик махнул рукой:

– Ишь, какая ты, я столько лет по реке хожу, а ты – птица на хвосте принесла…

Взвалив на плечи снасти, он ушёл, но вечером улов его был скуден. Он вернулся черные тучи с пустой корзиной, а может. и права девочка? Но виду не подал.

– Что там ещё птица сказывала? – мрачно спросил он.

Эйви пыталась приладить стрелу к самодельному луку, но та все соскальзывала с тетивы и падала вниз. Девочка недовольно бросила их на землю.

– Говорит, совсем река обмелела, рыба вверх не идёт. Русло огромными валунами великан засыпал. Ни стрелы его не берут, ни зубы, даже огонь ему нипочём.

Старик вздохнул, он поднял лук со стрелой, намотал и натянул сильнее тетиву и отдал Эйви. Та наложила стрелу, тетива упруго загудела, и стрела ушла в густую траву на берегу. Эйви обрадовалась и обняла деда. Старик задумчиво гладил её шершавой ладонью по голове:

– Совсем поизносилась земля. Не родится уже зверь, птица не прилетает, теперь и рыба ушла… – Он сел на колоду и смотрел, как течение реки неспешно несёт свои воды, и жмурился от бликов заходящего солнца. Эйви пристроилась рядом и прижалась к боку старика. – Раньше, когда на земле была благодать Вут-Ими, реки и леса были полны. Однажды и я поклонился ей. Её святилище на далёком острове, посреди бездонного озера.

Эйви закрыла глаза и скользила стремительной трясогузкой над поверхностью реки. За излучиной блеснуло зеркало озера и каменный остов далёкого острова. Девочка следовала за тихим голосом старика и рисовала себе картины далёких земель.

– Раньше раз в жизни каждый свободный человек посещал её святилище и нёс ей свои дары. Пел её духу песни, просил об удаче на охоте и промысле. Повязывал на дерево разноцветную ленту. Сейчас об этом забыли. Может, потому и оскудели эти места, что люди перестали верить в неё. Ты бы видела, как весь остров, украшенный лентами, словно колышется на ветру. Лодки скользили по зеркальной поверхности туда-сюда, словно стайки птиц. И если на земле где-то и осталась сила тепла и любви, то это там.

***

Искра не успела потухнуть, а вот уже семь раз земля повернула свой бок в сторону солнца. Семь кругов сделали старик и Эйви по земле, каждую весну перебираясь на сочные луга вдоль некогда богатой рыбой реки. Девочка подросла и во всем помогала дедушке. Когда он тащил хворост, она несла свою маленькую вязанка. Или била острогой рыбу на мелководье. Когда старик черпал берестяным ведром воду в реке, то и она несла следом небольшой туесок. Запрягал оленей старик сам, Эйви только гладила смирных быков по голове. Глядя на неё, он расцветал, а она в ответ дарила ему лучезарную выщербленную улыбку. Но иногда тёмная тень пробегала по лицу нелюдимого Икки.

Эйви думала, что они одни на всей земле. Временами, особенно ближе к зиме, старик все более замыкался. Он без конца окуривал стойбище одежду, оленей. Едкий дым поднимался из маленькой поцарапанной бронзовой плошки, такой старой, что скоро в ней на просвет станет видно стылое небо. А Эйви смеялась, когда, спасаясь от дыма, выпрыгивали маленькие черные точки и устремлялись прочь. Но как она ни старалась, не могла их догнать и схватить. Они растворялись в тени или терялись в черноте земли. А старик рассерженно осаживал Эйви:

– Не тронь!

Он мог всю ночь просидеть у мигающего очага, с закрытыми глазами, тихо петь незнакомые песни. И песни эти были не такими весёлыми, какие он пел вместе с Эйви, о земле, богах и героях. В них не было жизни, а половину слов девочка даже не понимала.

Той осенью старик, как обычно, разбирал чум, собирался к переезду на зимовье. Снял покрышку, вытащил колья из земли и сложил рядом. Эйви подошла с узелком:

– А почему ты все ломаешь? Оставил бы так, весной чинить не надо.

Старик разогнулся и ласково посмотрел на девочку:

– А как же иначе? Земля-то живая.

Он взвалил на плечо колья и понёс к последним нартам. Эйви вприпрыжку бежала следом.

– Я её поранил, когда чум ставил. Палки воткнул, – старик уложил колья, присел на корточки и взял ладошку Эйви. – Это все равно, что если ты ладошку занозишь. А так я занозу вытащил, ранки земли заживут, и будет она здорова. А то через ранки всякая болезнь лезет.

Эйви посмотрела на ладошку и согласилась. А на дереве притаился чёрный как смоль ворон. Он сорвался с ветки и спикировал, едва не коснувшись их голов. Старик вздрогнул, втянув голову в плечи, и проводил его недобрым взглядом. Из ямки выпрыгнула чёрная, похожая на мышь, тень. Он незаметно придавил её ногой.

Эйви заметила, что как Икки не старался, эти тени были повсюду, сновали везде. Они напоминали чёрную маслянистую жидкость, сочились и таились в темных местах. Стоило ему перевернуть горшок, или переложить связку шкур, как едва заметная тень торопилась укрыться в тёмном месте. Старик всегда тщательно вычищал каждый угол жилища, окуривая каждый столб. Едкого дыма тени боялись, прятались и убегали.

А сейчас он торопился, искоса поглядывая по сторонам, на сердце было неспокойно.

Видя, что дедушка не в духе, Эйви решила его удивить, и принести ему в дорогу мёд диких пчёл, старик любил сладкое. Сердитые пчелы никогда её не жалили. Эйви схватила берёзовый туесок и незаметно скрылась в лесу. Пёс, как обычно, увязался следом.

Лес шумел, что-то тревожное билось среди древесных стволов. Эйви прислушалась. Пёс, не раздумывая, бросился сквозь разлапистый ельник. Девочка бежала следом, злые ёлки хлестали её по лицу, корни попадали под ноги и стонали «не ходи». Пёс перескочил через ручей, помчался по высокой рыжей осенней луговой траве. Посередине поляны возвышалась толстая высокая сосна со сломанной верхушкой. Пёс бросился на ствол и яростно лаял, исступлённо подпрыгивая до нижних ветвей. Эйви догнала его и обняла, успокаивая. Что-то двигалось там, в тени густых ветвей. Тёмный силуэт проворно карабкался по стволу. Только раздавался шершавый звук длинных когтей, царапающих грубую древесную кору. Пёс давно узнал этот запах, что долгое время оставался на стволах и камнях по границе земель, и всей своей пёсьей душой ненавидел его.