Собрание несочинений

На доброжелательном знакомстве, правда, всё и забуксовало. Долго мой материал блуждал среди вопросов философии, и затерялся в них.

«Волшебный Возок», редакция третья и четвёртая

Среди прекрасных и трудных тонкостей жизни есть и такая: надо очень серьёзно относиться к некоторым вещам и принимать их легко, как игру.

    К.С.Льюис

Это философская сказочная повесть для родителей с детьми. Слово «философская» относится здесь к цели, а «сказка» – к средству достижения.

* * *

Мальчик, живущий с родителями («папа с бабушкой, а может мама с дедушкой…») в деревне или на даче, очень озабочен бесконечными конфликтными ситуациями. То он хочет сделать как лучше, а выходит как хуже, то пытается и не умеет чего-то добиться, то родители не понимают его, то он родителей… «Хоть бы какой-нибудь волшебник появился и помог мне», – думает мальчик. И волшебник, конечно же, появляется. Он отправляет мальчика в странное путешествие, которое начинается за незамеченной прежде калиткой в заброшенном углу сада. За этой калиткой – другая погода, широкий простор (вместо разгороженных соседних участков) и необычная узкая дорожка, на которой стоит в ожидании крытый возок, запряжённый серым осликом. Уверившись, что родители ни о чём не узнают и беспокоиться не будут, мальчик уходит за возком в волшебную страну.

Вскоре из возка выплывает причудливое светящееся облачко. У него нет глаз, но есть взгляд, нет рта, но есть улыбка и голос. Оно называет себя Сознателем. Потом, после своего возвращения, мальчик часто будет узнавать его интонации в своих мыслях и отблески его света в чужом взгляде. Сознатель становится главным спутником мальчика, идущего вслед за волшебным возком.

Сознатель зовёт мальчика в возок, который оказывается внутри таким обширным, что по нему самому можно путешествовать. Это целый мир, полный странных существ. Тут и обидчивый упрямый Злёнок с крепким лбом и довольно острыми рожками, и занудные настойчивые Долженцы, и своенравные Хочунчики, и разноликие Могунчики, каждый из которых бодр и деятелен, когда с ним дружит его Хочунчик, а в одиночестве ленив и вял… Мальчик, себе на удивление, узнаёт их не только по словам Сознателя: словно кто-то откликается изнутри каждому из этих персонажей. У них сложные отношения друг с другом и с Сознателем. Мальчик оказывается вовлечённым в их конфликты, помогает распутывать сложности, помогает рассудить взаимные претензии – и чувствует, что найденные решения важны для него самого. Он узнаёт ситуации, как узнавал тех, кто в этих ситуациях участвует.

Мальчик забирается в возок снова и снова, постепенно привыкая к его странному и такому знакомому народцу. Он начинает разбираться в повадках волшебных существ, присматривается к их пёстрой жизни. Он видит, как они бегают куда-то кормиться, а когда он приходит к ним переполненный дорожными впечатлениями или собственными мыслями, они бросаются к нему и жадно ждут, пока он поделится с ними этой вкуснятиной. Порою же кто-нибудь из обитателей возка выбирается с мальчиком наружу и принимает участие в его приключениях…

Внутри возка множество загадочных закоулков и лесенок, ведущих куда-то вверх и вниз. И вот однажды мальчик поднимается с Сознателем наверх. Они оказываются вовсе не на крыше возка и не на верхнем его этаже, а на палубе корабля, плывущего по бескрайним просторам. На корабле свои обитатели. Некоторые из них похожи на близких мальчику людей. Другие ни на кого не похожи, Но кто-то изнутри отзывается и им. Сознатель знакомит его с Дружилой, с Кембыстатем, с Совестуньей, Как-Красивом и с другими… Некоторые из них (вроде заносчивого Яяя) не всегда приятны, но с каждым интересно. Каждый рассказывает о своих вкусах, о своих любимых нижних зверушках, которых они подкармливают, добывая себе и им пищу из океана. Потом Сознатель дополняет их рассказы: оказывается, чувства способны не только на хорошее, а некоторые изрядно мешают общей жизни.

Во многом мальчик может убедиться сам, участвуя в их взаимоотношениях – более тонких, чем у нижних зверушек. Он наблюдает, как чувства образуют союзы друг с другом, как они выбирают курс корабля, то и дело призывая на помощь Сознателя, как меняют друг друга у штурвала… Он узнаёт, что такое эпидемия настроения, которым одно чувство может заразить остальных… Иной раз на его глазах в соперничество между чувствами вовлекается и нижний народец… В общем, событий на палубе происходит достаточно.

А над кораблём – небо, и некоторые из чувств умеют или учатся летать (те из них, что посветлее). И однажды одно из самых светлых зовёт мальчика залезть на мачту, добравшись до вершины которой он чудом оказывается в гондоле воздушного шара, где нет ни тряски, ни тесноты, ни жары, ни холода – только радостный опьяняющий ветер. Сам шар почти прозрачен: он не скрывает солнце, а лишь пригашает его, щадя взгляд. Здесь нет новых существ, нет вообще ничего нового или привычного, ощущается лишь одно единственное, единое по имени Всё. Всё слито вместе волшебным воздухом – и Сознатель, и Солнце, и сам мальчик, и летящие в небе волшебные птицы…

Доводится мальчику и спуститься вниз, в глубину возка, в полутёмные лабиринты, напоминающие павильон-аквариум в зоопарке. Там много таинственного, милого или страшного, много шевелящегося, замершего или ползущего, много молчащего или поющего, шепчущего или шипящего… Там над клетками, аквариумами и загонами висят старинного вида медные таблички с загадочными надписями по латыни… А когда мальчик, выбираясь обратно, бросает над подземелье последний взгляд, ему вдруг кажется, что все решётки, перегородки и стеклянные стенки исчезли, растворились, и всё, что он недавно разглядывал по отдельности, сплелось в общей кутерьме и неразберихе…

Все эти посещения возка перемежаются с дорожными приключениями. Иногда мальчику попадается встречный – со своим волшебным возком и со своими сказочно обострёнными проблемами. Иногда мальчик проходит через тридевятые царства и тридесятые государства: Библиотечное княжество, Телевизионное королевство, Газетная республика, Дворовое пристанище… Иногда он оказывается вовлечённым в ту или иную парадоксальную ситуацию, в фантастическом виде преломляющую ситуацию житейскую. В этих историях то и дело участвует кто-нибудь из обитателей возка, составлявший мальчику компанию в его неутомимом движении по волшебной дороге.

Но вот путешествие подходит к концу. Оно оказалось не иначе как кругосветным – ведь калитка сада показалась впереди. Завидев её, мальчик упрашивает Сознателя в последний раз посетить возок, подняться наверх, на палубу, а потом и ещё выше, где так радостно, где всё сливается воедино… – и вдруг он оказывается в своём саду. А возок, Сознатель, волшебная страна?.. Всё исчезло, но не как Золушкина карета, нет. Мальчик чувствует, что всё это осталось с ним, слито с ним воедино – как в гондоле волшебного воздушного шара – и что его путешествие будет продолжаться ещё долго…

Он снова дома, и его приятель-сосед, вундеркинд в больших очках, выслушав историю, проявляет здоровый скепсис. Неизвестная калитка, впрочем, обнаружилась. Как говорит дедушка, ею пользовались давным-давно, когда из неё можно было выйти к лесу. Потом, когда вплотную подступили соседние дома, её навсегда заколотили. Но калитка эта так и была заколоченной, за ней не было никакой дороги, если не считать тоненькой муравьиной тропки. Отсутствия мальчика никто не заметил, да и времени прошло совсем мало – час или полтора. Правда, тот же приятель не мог дозваться его через ограду сада, но это ничего не доказывает: разве нельзя зачитаться или задуматься?..

А мальчик ничего и не доказывает – ни себе, ни приятелю. Зачем? Он ведь знает: это не сон и не выдумка. Он чувствует внутри присутствие Сознателя, который стал совсем невидимым, но ведь и с самого начала он был довольно прозрачен. Гораздо лучше, чем раньше, мальчик умеет теперь управляться со своими Хочунчиками, подыскивая им друзей-Могунчиков. Он научился укрощать бодливого Злёнка, и если это не всегда получается, то он хотя бы знает, что можно научиться ещё лучше. Он радуется своим Чувствам-посветлее, старается сдержать Чувства-потемнее и настырного Яяя. Он понял вкус путешествия и чувствует, что идёт по своей волшебной дорожке всё время – даже когда играет, читает, разговаривает, даже когда спит: ведь это всё те же дорожные приключения…

* * *

Начал сочинять эту сказку я в январе 1975 года, рассказывая её своим детям. Сочинял не столько для них, сколько вместе с ними, подзадоривая их на поправки и ставя их на место героя в той или иной ситуации. К стыду своему должен признаться, что я первый стал притормаживать эту чудесную игру-сочинительство, решив, что основной набросок сделан, и всё реже соглашаясь «рассказать про возок» просто так, для развлечения. Потом дети подросли, и сказка была окончательно оттеснена работой над другими, взрослыми книгами. Но что-то у ребят сохранилось даже от этих случайных эпизодов. Порою образы этой сказки помогали нам с ними осмыслить реальную ситуацию, но главное в том, что весь этот карнавал напоминал о возможностях внутреннего самоуправления…

Недавно я получил от ребят именинный сюрприз – с любовь сделанный «Возок», имеющий действительно сказочный облик и населённый своими сказочными обитателями, которые выглядят настолько выразительно, что хоть пиши с них как с натуры. Я был счастлив, хотя слегка покалывала и грусть: герои вот они, а сказки ещё нет…

Чтобы написать «Волшебный возок», мне не хватает возраста, дедовской приближённости к детству. Но возраст придёт. Хватит ли прочих внутренних ресурсов? Если и хватит, то на пределе. Мне хочется довести эту книжку до конца вовсе не из самоуверенности (мол, могу и сказки сочинять). Хочется научиться говорить с детьми о главном в нашей жизни. Это нужно и им, и нам, взрослым.

«Собрание трёхстиший»

Собираю трёхстишия

горстку зёрен

непроросших поэм

Хокку и танка… Наверное, так будут путешествовать к звёздам. Привычная суетливая жизнь сворачивается в тугой планетный клубок, уменьшаясь в размерах, а то, что поначалу казалось лишь точкой света, растёт, расширяется и становится иной вселенной, поглощающей тебя, затягивающей в своё поле…

* * *
Хокку читаю ночью.
Звёзды видны в окно.
Искры или миры?..

Басё и Такубоку стали для меня открытием, после которого оставалось только засесть за японский язык – или испытать себя и свой язык, русский. Меня потянуло по второму пути.

Сейчас, оглядываясь назад, я усмехаюсь тому рвению, с каким пустился тогда испытывать возможности малых форм вообще. Это были и одностишия, и двустишия… до семистиший и далее, где уже явно начинались «большие» стихотворения. Потом границы сузились, отошли в особую сторону двустишия и четверостишия. Дольше всего пытались конкурировать с трёхстишиями пятистишия, но и они постепенно стихли. А трёхстишия остались очень надолго.

Русское трёхстишие оказалось способным и к задумчивой описательности, свойственной танка, и к прозрачным мазкам недоговорённостей, отличающим хокку.

Не хочу пускаться в литературоведческие рассуждения, боюсь наговорить чепухи. Суть не в теоретических обоснованиях – тем более, что японские традиции имеют большую историю, а русская поэзия ещё и верлибр как следует не распробовала. Дело в том, что и как пишется.

* * *
Шапито прикрыл нас брезентовой ладошкой
и радостно смеётся
как беззаботный ребёнок

* * *
Домовит и доволен
варю крахмал
обклеить стены мечтами

* * *
Сентябрьский тополь
приподнявшееся к небу жёлтое озеро
плоскими каплями стекает на землю

Хокку
Снежные хлопья…
Я думал моя печаль
невдомёк небу

* * *
С наших чаш улетели драконы
вино потеряло аромат
и не нам восхищаться опавшими лепестками

Странный жанр. Я всегда был пристрастен к канонам, а здесь единственный заметный канон – само наличие трёх строк. Восточные каноны остались на Востоке, а новые – дело долгого времени. Пока же эта форма выглядит достаточно произвольной.

Трудно даже объяснить, почему это нужно считать стихами. Легче всего сослаться на японцев, но лишь самую малость трёхстиший можно уподобить хокку, да и то весьма условно. И всё-таки это тоже стихи, со своей особой внутренней органикой. Сужу отчасти и по тому, как долго не удаётся иногда довести трёхстишие до окончательного вида. Наиболее удачные из них – просто наиболее точные.

Этот жанр способен на многое. Способен тонко уловить настроение, кристаллизовать мысль, вылепить фантастический образ. Способен раскрыть привычное слово до непривычной глубины, наделить жизнью воспоминание, отозваться на поразившую строку и сохранить её в ином обличье. Всё это происходит на столь малом информационном пространстве, что точность и ёмкость звучания станоятся просто необходимы.

* * *