Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Когда стало приближаться время окончания школы и выбора высшего образования (обязательно с военной кафедрой, освобождающей от двухлетней армейской службы, потому что в армию никто из нашего класса идти не собирался), мне пришлось немного задуматься. Немного – так как намечался естественный ход продолжения математического образования. Задуматься – поскольку ощущение литературного призвания уже присутствовало и побуждало меня к обдумыванию возможных вариантов.

Идеологизированность литературного творчества советских времён меня ещё не очень волновала, я её просто недостаточно тогда осознавал. А вот зависимость творчества от возможной профессионализации в этой области, неизбежность зарабатывания денег тем, что тебе дорого, представлялась чем-то несуразным. Не хотелось омрачать радость творчества какими-то внешними обязательствами, тем более я не слишком представлял себе, в какую сторону меня понесёт дальше течение жизни.

Дилемма была менее конкретной, чем «математика или литература». Скорее хотелось определиться в принципе: получать ли какое-то гуманитарное образование или естественное. И тогда я решил поинтересоваться мнением тех, кто уже прошёл достаточный жизненный путь, чтобы оценить эффективность того и другого варианта.

Мнение мамы было однозначным. Человек, закончивший ИФЛИ, она с раннего возраста ненавязчиво ориентировала меня на естественное образование.

Герман Григорьевич показал своё отношение на собственной биографии, получив сначала гуманитарное образование, перешёл к естественному и в этой сфере остался.

Задавал я вопросы о выборе между естественным и гуманитарным образованием и другим взрослым. Все советы сводились к одному: заниматься в жизни можешь чем хочешь, но образование лучше получать, конечно, естественное. Так что колебания мои постепенно угасли.

Уверен, что меня сориентировали правильно, и я с признательностью вспоминаю эти советы. Не всегда дело в том, чтобы образование соответствовало призванию. Линии судьбы гораздо причудливее.

Да и как оно могло бы соответствовать, в моём случае? Пойти на философский факультет?.. Конечно, меня бы туда не приняли: действовал строгий идеологический фильтр. Но если бы приняли?.. Страшно подумать.

Вот и получается, что математика была для меня наилучшим вариантом ученичества.

Юношеский читальный зал

Хотя дома у нас имелось немало книг, но мне их уже не хватало. Всё, в основном, было перечитано. Дошло до того, что я начал читать… Большую советскую энциклопедию. Не пользоваться ею, заглядывая в интересующие статьи, это происходило давно, а именно читать подряд, ничего не пропуская, выписывая названия наиболее интересных статей, чтобы к ним потом снова вернуться.

К счастью, я открыл для себя золотую жилу – ЮЧЗ, юношеский читальный зал библиотеки имени Ленина. Несколько лет, ещё и до пятьдесят второй, ходил туда довольно часто, иногда проводил там целый вечер.

Располагался ЮЧЗ в доме Пашковых, старинном здании Ленинки. Вход был, правда, сбоку, с улицы Фрунзе. Обстановка впечатляла: дубовые шкафы, антресоли с лесенкой, просторные столы для чтения, индивидуальные настольные лампы. Мест хватало, очередей никогда не было. ЮЧЗ имел свой большой фонд, откуда книги приносили быстро. Можно было также оставить заказ на другой день, выписав книгу из основного, взрослого фонда Ленинки. При особом желании можно было даже попасть во взрослую часть библиотеки: мне случалось там искать книги в большом каталоге и сидеть в зале микрофильмов, где стояли аппараты для чтения с плёнок (здесь выдавали фотокопии особо редких или вообще отсутствующих в Ленинке книг).

Билет в ЮЧЗ был солидным, внушающим самоуважение. Едва ли не первое серьёзное удостоверение личности. Впрочем, я даже не очень сознавал, насколько необычной была эта возможность – ходить в ЮЧЗ. Только позже, когда этот отдел закрылся, я обнаружил, что не так-то просто записаться в Ленинку: пришлось брать специальное ходатайство с работы. В те времена ЮЧЗ стал для меня замечательной данностью, перебросившей мостик от подростковых возможностей ко взрослым.

Однажды мне довелось попасть на встречу читателей с учителем и литературоведом Семёном Абрамовичем Гуревичем. К тамошним мероприятиям я особо не присматривался, за анонсами не следил, но тут вдруг радиоузел объявил, что вот прямо сейчас состоится встреча. Что-то в теме меня заинтересовало, и я пошёл – в соседний зал. Гуревич рассказывал обо всём так темпераментно, выразительно, с таким вкусом к литературе, что я после беседы подошёл к нему с тем же заботящим меня вопросом о выборе между гуманитарным образованием и естественным. У него, литератора до мозга костей, ответ оказался тем же: только естественное!.. По-моему, это была последняя капля, и я перестал рассматривать варианты.

Кирюша читает «Алису»

Классом старше – в десятом «А» – учился Кирюша Андреев. Почему-то совершенно все так и называли его: Кирюша, как-то очень к нему подходило. Невысокий, худенький, тихий, с внимательным взглядом и с лёгкой загадочной улыбкой. Он вообще был полон какой-то лукавой таинственности.

Один из лучших математиков в школе, он всё время был среди победителей на математических олимпиадах, даже в международных участвовал. При поступлении на мехмат он оказался единственным, кто набрал сорок баллов из сорока возможных в тот год. Отец его был писателем, автором книги «Три жизни Жюля Верна» в серии ЖЗЛ[106 - Книжная серия «Жизнь замечательных людей».].

У Кирюши я и попросил принести почитать «Алису в Стране Чудес», очень хотелось. Это сейчас её повсюду можно купить в самых разных изданиях, а тогда она даже в Ленинке была только в виде диафильма.

– Принесу, – пообещал Кирюша, – но с одним условием: я тебе прочту её сам.

Ведь он знал, что это особая книга, и не хотел, чтобы я прочитал её просто так.

Меня это условие очень удивило. Читал я быстро, и странно было представить, что кто-то будет читать мне вслух. Но пришлось согласиться. Мы оставались после уроков, пристраивались где-нибудь у окна в коридоре, и он негромким голосом читал вслух. Но как читал!.. Я сползал от изумления или от смеха на пол, хватал его за руки и со стоном спрашивал:

– Там и вправду так написано? Дай взглянуть.

И в самом деле было написано так, только без Кирюшиной интонации. Он одухотворил для меня эту книгу. Впрочем, и перевод был особый: Оленича-Гнененко. С тех пор я читал разные переводы, по-английски тоже «Алису» штудировал, но именно в этом переводе многие места книги особенно завораживают… Я словно и впрямь побывал в Стране Чудес.

Работая над этой главкой, я заглянул в интернет и, почти полвека спустя, понял основание той скрытной загадочности, которая привлекла тогда моё внимание.

И отец Кирюши, и его мать были потомственными дворянами (о чём не принято было распространяться в советские времена), глубинными московскими интеллигентами, оба были писателями, людьми многообразных интересов. У Кирюши были свои интересы, также весьма разносторонние. Естественно, он стал прекрасным математиком, но не рафинированным учёным, а педагогом, преподававшим и в институтах, и в школах. В одной гимназии, например, он вёл занятия по арифметике, алгебре, москвоведению и… по бальным танцам. Наверное, можно порадоваться за его учеников и студентов.

Но я тогда не умел по-настоящему интересоваться людьми, и знакомство с Кирюшей, которое многому могло бы меня научить, осталось слишком поверхностным.

За исключением погружения в «Алису».

Жажда наставника

В моей судьбе тогда участвовали превосходные педагоги: мама, отец (хоть и был далеко), Левитас, Горохова. Тем не менее, мне на удивление хотелось, чтобы в моей жизни появился кто-то мудрый и готовый именно со мной поделиться своей мудростью.

Доходило до того, что я, сев в троллейбус, озирался по сторонам в какой-то абстрактной надежде увидеть обращённое ко мне лицо, глубокий взгляд и приветливую улыбку. Что это за ожидание?..

Но сначала расскажу о троллейбусе, на котором я ездил в школу. Возле метро «Фрунзенская» (метро – это когда опаздывал) садился на троллейбус маршрута 28 или 31. Любимое место – у окошка, что позволяло смотреть вдаль и не заботиться об уступании места. Оплачивали тогда проезд в «кассе самообслуживания»: бросали деньги в прозрачный ящичек, самостоятельно откручивая билеты (одновременно деньги сдвигались и падали вниз, в непрозрачный накопитель). Если требовалась сдача, надо было просить её у тех, кто платил одновременно или после тебя.

Любопытно, что меня почему-то очень интересовало, в каких конкретно троллейбусах я езжу. Даже составил табличку, где напротив номера каждого троллейбуса отмечал, сколько раз на нём ездил. Были особо знакомые машины, рекордсмены. Сейчас не могу толком вспомнить, зачем мне это было нужно. Да и существовало ли какое-нибудь «зачем»?..

То же самое можно сказать и о жажде наставника. Хорошо помню такое переживание, но была ли у него причина?

Раздумывая о дальнейшем ходе жизни, могу предположить, что так проявлялась потребность не столько в мудром наставнике, сколько в творческой личности, способной подать пример, – в таком человеке, который научил бы меня творческому существованию. Вот какого витамина не хватало! Внутри начинала бродить не очень осознанная готовность к творческой жизни, но никто не мог сказать мне, что с этим делать. Спросить я не умел, да и не знал кого.

Оставалось высматривать «не знаю кого» среди пассажиров троллейбуса – человека, который ответил бы мне на незаданный вопрос. Энергия Луча направляющего уже ощущалась, он уже бередил, уже подталкивал к чему-то не очень ясному для меня. Но для этой стороны жизни у меня не было школьного дневника с именами преподавателей.

Гаврилов Посад[107 - Райцентр Ивановской области, 85 км от города Иваново.]

Миром, параллельным обычной жизни, было пребывание отца в заключении. В первые годы это была Ивановская область. Сначала свиданий не разрешали, потом, когда разрешили, стала ездить на свидания мама. Наконец, удалось поехать и мне. Сколько мне было? Лет пятнадцать?..

Совершенно не помню дорогу, хотя она была довольно нелёгкой. Всё внимание сконцентрировалось на встрече. Свидание дали на три или четыре часа. Какая разница, если всё это время прошло как мгновение!

Много раз после этого я ездил на свидания с отцом. И не всегда помнится, какие обстоятельства к какой встрече относились. Не в этот ли первый раз отец поджидал меня на крыше? Когда, подходя к лагерю, я увидел на крыше одного из бараков маленькую фигурку в тёмной робе, которая махала мне руками так отчаянно, что это мог быть только отец. Как, под каким предлогом, он смог выбраться на крышу, поджидая меня, я так и не узнал…

Нет, не в первый раз это было, в другой, когда я отправился один. Но на первом для меня свидании мы были вместе с мамой. Потом уже я стал ездить сам, чередуясь с ней.

Отец сидел напротив нас за широким длинным столом, одним из трёх. В этой же комнате проходили ещё два-три других свидания. В торце стола стоял надзиратель.

Отец был собран и остроумен. Никакой подавленности.

– Мне, Гавриле, наверное, судьбой назначено здесь сидеть, – говорил он. – Только послушайте: Гаврилов Посад.

Говорил, в основном, он, мы лишь отвечали на расспросы. Речь его была выразительной и энергичной. Много времени он готовился к этой встрече и торопился сказать самое главное, самое нужное, самое пронзительное!

Надзиратель вслушивался напрасно. Отец не говорил ничего антисоветского, ничего криминального. Но под напором его слов та советская лицемерная идеология, которую я поневоле впитывал из радио, газет и всевозможного официоза, уступала в моей душе место совсем другим вещам: заботе о том, чтобы видеть человека таким, каков он есть, а не таким, каким его изображает система.

Внешне отец был совсем другим: его изменили болезни и лагерная жизнь. В лагере он отпустил бороду. «Она теперь в моём деле, – посмеивался он. – Сбрить уже не позволят». Но, когда он говорил, я узнавал его полностью – благодаря переписке между нами не прерывалась ниточка общения.

Первое свидание частично смешивается сейчас в памяти со всеми остальными. Но каждый раз я остро ощущал, что не просто исполняю свой сыновний долг, поддерживая попавшего в беду отца, а еду за каким-то новым, важным жизненным импульсом, который только от отца и можно получить. Если повезло с отцом. Мне повезло.

Отцовщина

Обычная сокрушённая житейская фраза: «Отец в тюрьме… Безотцовщина…»