Светлан Голосеев – гвардеец монгольского императора

– Ну вот, а ты лаешься. Эти все не крещёны. Где ж твои вои[34 - Вои – воины (древнерусское)] «веры истинной»?

– Те, кто истинно веруют, все тут. А примазавшиеся к вере разбежались, думают, татары их не изловят.

– Неужели и Дудко пришёл, не уехал на своей кобылке?

– Зря ты, Голосей, на диакона наговор ведёшь. Он человек крепкой веры. Сам пришёл и братию привёл. Эти за веру жизнь отдадут – не отступятся! Хватит лясы точить, иди к воротам, проверь запоры, людей расставь. Как ворог появится, сразу запирай. Давай, давай, поспешай. Гонцы доложили, к закату недруги под стеною будут. Постой, своих-то чего не привёл? Кто в кремль не войдёт, все в полон пойдут.

– Вещички собирают, придут скоро. Скажи-ка, воевода, а князь-то командует? Что ты рукой машешь, неужели утёк?

– Не нашего с тобою ума княжеские дела обсуждать. Нам за город стоять надо, за семьи наши. Иди уже!

«Иван Калита, узнав о случившемся, отправился в Орду. Узбек послал на Тверь зимой 1327—1328 гг. крупное войско; московский князь шел вместе с ним. Тверское княжество подверглось сильному разорению. Александр Михайлович бежал».

– Мать, гляди-ка, свет какой позади. Что это?

– Не останавливай, сынок, то Тверь наша горит.

– Там же тятя!

– Помогут ему предки! Погоняй. Нет нам пути назад.

«Убит же был Шевкал в 6835 году. И, услышав об этом, беззаконный царь зимой послал рать на Русскую землю – пять темников, а воевода у них Федорчук, и убили они множество людей, а иных взяли в плен; а Тверь и все тверские города предали огню. Великий же князь Александр, чтобы не терпеть безбожных преследований, оставив русский великокняжеский престол и все свои наследственные владения, ушел во Псков с княгиней и детьми».

– Светлан, сынок, поди сюда, скажу чего.

– Что, мам?

– Плохи дела наши, сын. Татары по хуторам чужих выискивают, в полон берут. Не уберечься нам всем вместе, разделиться надо, глядишь, кто-то и уцелеет. Первуша с Уладой и детками успели в монастырские записаться, их, поди, не тронут. Они наших двух младшеньких Горазда и Баженку к себе берут как своих. Меня с Весёлой, Вторушей и Дарёной на монастырское подворье обещают пустить, будто я у них работница. А тебе как старшему, тут не укрыться. Вот послушай, что зятёк мой советует. Расскажи ему, Первуша.

– Был случай у нас в селе, это я ещё молодым был, – волк повадился. Решили извести. Народ собрали, по следам засекли, как он в деревню проник, обложили, и давай гонять. И вот он был, все видели, а метнулся – и нет его. Всё перевернули, в азарте напортили, поди, больше, чем тот волк ущерба нанёс. День искали – как сквозь землю! Ну, всё, упустили. Порешили, в следующий раз приваду поставить и караулить. По домам пошли. И что ты думаешь, сосед в сени заходит, а оттуда, ему промеж ног волк! И утёк. Не появился более.

– Здорово, дядька Первуша, вот это волк, так волк! Умный какой!

– Вот, Светлан, выходит, что тебя тоже обложили.

– Да убегу я, меня тятя учил в лесу жить, лучок у меня добрый, охотился уже, не пропаду.

– Тут, видишь какое дело, от татар сбежишь, так московиты или суздальцы отловят. А то и наши. Татарва просто рыщет по сёлам да заимкам, а московские хитрецы, говорят, перекупают тверичан беглых. Так свои же, наши наших и продают за недорого. Тут надобно, мне думается, как тот волк поступить – спрятаться в доме врага. Каково?

– Не очень-то я понимаю. Где ж тот дом, в котором прятаться?

– Ну, ка, думай: кто тебя ловит?

– Татары… и эти московиты с суздальцами.

– Татары тут главные, они и московских могут переловить да продать, коль пожелают. Вот в татарский стан и нужно тебе попасть.

– Где ж тот стан?

– Ай, Светлан, медленно соображаешь! Не вижу я, как тебе от полона, а то и от смерти утаиться, кроме как в татарское войско вступить.

– Да что ж это ты мне советуешь, дядька Первуша?! Они, может, тятьку моего сгубили, мамку с сестрёнками, братишками продать хотят, а ты мне такое советуешь! Я не израдец! Биться буду, как тятя, до смертного конца!

– Сынок, сынок, погоди, послушай мать. Если в войско татарское поступишь, право иметь будешь за родных вступиться, нас уж никто не тронет, если мой сын татарскому хану служит. На тебя ведь вся надежда у меня теперь, ты у нас – за отца!

– Не знал я, что так вас выручить можно, не подумал… Да как мне в то войско вступить, кто меня возьмёт? Схватят – и колодку на шею…

– Ну я же не просто так тебе сказки про волков сказываю. Есть у меня знакомый татарин, который в войско крепких парней набирает. Выручил я его однажды, можно сказать, стерво[35 - Стерво – гибель (древнеславянское)] отвёл. Дружим с той поры.

– С татарином дружишь?

– А чего же с татарином не дружить, если он человек хороший? Вот сейчас отвезу твоих в монастырь, да поеду к нему за тебя просить. Не откажет. А ты покуда затаись на сеновале, носу не показывай, понял?

– Угу.

– Ну, всё, порешили. Прощайтесь. Духи сведут, так свидитесь.

«Когда московские и суздальские войска, усиленные монгольскими частями, приблизились к Твери, князь Александр Михайлович бежал на запад. Как Тверь, так и вся Тверская земля были безжалостно разорены захватчиками, а тысячи тверичей угнаны в плен. Некоторые из них были привезены в Китай».

Глава 5. Лира Павловна

Получается, что после разгрома Твери Светлан либо был пленён, либо добровольно примкнул к татарскому войску. Но всё это происходило на крайнем западе Великой Монгольской империи, простиравшейся на всю Евразию от самого Тихого океана до Средиземного моря. Ключом для доверия рассказу тёти Маруси о службе Светлана в Пекине я считаю наличие принципиальной возможности перемещения людей в те времена на столь великие расстояния. Последняя цитата из уважаемого источника такую возможность подтверждает, но слово «некоторые» смущает. По карте расстояние от Твери до Пекина напрямую составляет почти шесть тысяч километров! Но путь отнюдь не прям, на нём и великие горы, и широкие реки, и пустыни, а также, по моему представлению о средневековье, несчётное количество недобрых людей.

Достоверно известно, что завоевательные походы на этой территории происходили, и войска перемещались на невозможные по нашим меркам расстояния. Конечно, проезжали эти расстояния и гонцы с посланиями великого хана. Купеческие караваны неспешно брели, но они-то были богаты и могли себе позволить достойное обеспечение в пути. Но могли ли выдержать такой путь пленные, рабы или неопытные новобранцы из оседлых народов, не привычных к дальним странствиям?

По возвращению во Владивосток звоню другу историку. Он, как всегда, выручает.

– Я сам в этом не сведущ. Тебе нужно к Трубенковой. Помнится, у неё диссертация на тему путей между Юань и Золотой Ордой. Ты прежде поищи в интернете, может, с ней и сталкиваться не придётся. Дамочка умная, но ершистая, под какое настроение попадёшь, а то и разговаривать не станет.

Я отыскал (в «тырнете» всё есть!): «Трубенкова Л. П. Варианты караванных путей между империей Юань и Золотой Ордой по ираноязычным и тюркоязычным средневековым источникам. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук». Но радость была преждевременной. В работе подробно разбирались первоисточники на разных языках, варианты перевода тех или иных фраз разными авторами, ошибки и неточности перевода и, собственно, это была работа не о путях, а об уточнении смыслов отдельных указаний на эти пути. Мозг заклинило от обилия незнакомых терминов, ссылок, цитат на азиатских языках и просто от «нечеловеческой» манеры написания научных работ. Нужно говорить с автором.

Отыскал адрес электронной почты, написал, получил краткий ответ: «Приезжайте во вторник. Кабинет 204».

Филолог Трубенкова, встретившая меня на лестничной площадке второго этажа, оказалась весьма некрасивой молодой женщиной. Нет, у неё была ладненькая привлекательная фигура, вьющиеся каштановые волосы (впрочем, может быть, и крашенные, кто их разберёт), но лицо… Аккуратный подбородок, чувственные губы, а верхняя часть будто приклеена от другого человека, причём, мужского пола: грубые брови и большой горбатый нос. Взгляд на неё вызывал чувство оторопи и одновременно жалости. У меня такие женщины ассоциируются с подбитой птицей. Она, конечно, знает свою обречённость, видит реакцию мужчин, но выносит это стойко. Видимо, привыкла или, точнее, свыклась. Отсюда её делано-независимое отношение с мужчинами. Что ж, понять можно. Может быть, некрасивость скрасила бы улыбка, но дама нечасто ею пользуется, предпочитая строго выглядывать из своей «улитки», где она скрывается от недоброго внешнего мира. Тем не менее, со мной она оказалась приветлива (может быть из-за моего возраста?)

– Меня зовут Лира Павловна.

– Лера, – не расслышал я, – то есть, Валерия?

– Нет, музыкальный инструмент. Лира.

– Родители музыканты? – не удержался я.

– Мама – фанатка классической музыки. Она вообще хотела назвать меня Доремой – по трём нотам.

– Вот интересно, а вы стали филологом, да ещё специалистом в столь редких языках.

– Ну какие же они редкие? На тюркских и иранских языках полмира говорит.