Девяносто третий год

Книга вторая. Кабачок на Павлиньей улице

I. Минос, Эак и Радамант

На Павлиньей улице был кабачок, почему-то называвшийся кофейной. При этой «кофейне» была задняя комната, с тех пор ставшая исторической. В ней иногда сходились, тайком, люди до того могучие и до того стоявшие на виду, что они не решались заговаривать друг с другом публично. Здесь-то 23 октября 1792 года так называемая Гора[121 - Гора (монтаньяры) – революционно-демократическая группа депутатов в Конвенте во время Великой французской революции, занимавшая верхние ряды в зале заседаний (отсюда название – montagne – гора), представляющая агрессивно настроенную среднюю буржуазию.] и Жиронда обменялись знаменитым поцелуем. Сюда-то Гара, хотя он в том и не сознается в своих мемуарах, являлся за справками в ту темную ночь, в которую он, отвезя Клавьера[122 - Клавьер Этьен (1735–1793) – швейцарский и французский политический деятель. Неудачная попытка государственного переворота в Швейцарии заставила его бежать во Францию, где в 1791 г. он был избран в Национальное собрание. Примкнул к жирондистам, некоторое время был министром финансов. В 1793 г. арестован и в тот же день покончил с собой.] в безопасное место на Бонской улице, остановил свою карету на Королевском мосту, для того чтобы прислушиваться к звукам набата.

28 июня 1793 года за столом в этой задней комнате сидели три человека. Стулья их не соприкасались между собою; они сидели каждый за одной из сторон стола, причем четвертая оставалась пустой. Было около восьми часов вечера; на улице было еще светло, но в задней комнате кабачка уже было темно, и привешенная к потолку лампа – по тем временам большая роскошь – освещала комнату.

Один из этих трех собеседников был бледнолицый, серьезный молодой человек, с тонкими губами и холодным выражением глаз. Лицо его нервно подергивалось, что делало его улыбку похожей на гримасу. Он был напудрен, в перчатках, застегнут на все пуговицы; платье его было тщательно вычищено и на нем не заметно было ни одной складки. При светло-синем фраке он носил нанковые панталоны, белые чулки, высокий галстук, брыжи со сборками и башмаки с серебряными пряжками. Из двух остальных его собеседников один представлял собой что-то вроде великана, другой – что-то вроде карлика. Высокий, на котором неуклюже висел фрак из красного сукна, а вокруг шеи беспорядочно был намотан шарф со свесившимися на расстегнутый жилет концами, причем некоторых пуговиц у жилета не хватало, был в сапогах с отворотами и поражал своим взъерошенным видом, хотя на его голове и можно было заметить слабые следы работы парикмахера; его парик был похож на гриву. Лицо у него было рябое, брови сердито сдвинуты, губы толстые, зубы белые, глаза блестящие, руки громадные. Товарищ его, когда сидел, казался горбатым; цвет лица у него был желтый, глаза были налиты кровью, щеки бледны; на его закинутой назад голове, повязанной платком, виднелись из-под последнего густо напомаженные волосы; лоб у него был узок, но зато рот громаден и безобразен. Панталоны его составляли одно целое с чулками, жилет его когда-то был сделан из белого атласа, но сильно загрязнился, на ногах болтались широкие башмаки; поверх жилета, в суконном чехле, висел, насколько можно было судить по очертаниям, кинжал.

Первый из этих трех человек был Робеспьер, второй – Дантон, третий – Марат.

Они были в комнате одни. Перед Дантоном стояли стакан и запыленная бутылка вина, напоминавшая Лютеровскую кружку пива, перед Маратом – чашка кофе, перед Робеспьером – лежали бумаги. Возле связки бумаг стояла круглая свинцовая чернильница, в виде тех, которые, по всей вероятности, еще памятны лицам, посещавшим школы в начале XIX столетия. Около чернильницы валялось перо. На бумаге была положена большая медная печать, которая представляла собою миниатюрную копию с Бастилии и на которой вырезаны были слова «Palloy fecit»[123 - «Работы Фаллуа» (лат.).]. Посредине стола была разложена карта Франции.

Возле двери, но с наружной ее стороны, стоял верный страж Марата, тот самый полицейский комиссар с улицы Корделье, которому суждено было две недели спустя, а именно 13 июля, ударить стулом по голове Шарлотту Корде[124 - Корде Марианна Шарлотта (1768–1793) – одна из героинь Великой французской революции. Получила прекрасное классическое образование, была пламенной сторонницей республиканских идей, все симпатии ее были на стороне жирондистов. С началом террора, когда начались гонения на жирондистов, и считая виновником этой политики Марата, приехала в Париж и 13 июля добилась у него аудиенции. Во время встречи нанесла ему удар кинжалом прямо в сердце, после чего добровольно сдалась властям. 17 июля предстала перед судом и в тот же день была казнена.], в эту самую минуту, то есть 28 июня, замышлявшую в Каэне убийство Марата. Лоран Басс занимался также разноской корректурных листов «Друга Народа». Будучи приведен в этот вечер своим начальником в кофейню Павлина, он должен был стоять на страже возле двери комнаты, в которой сидели Марат, Дантон и Робеспьер, и не пропускать в эту комнату никого, кроме некоторых членов Комитета общественной безопасности, Коммуны или Клуба епископского дворца. Робеспьер велел впустить Сен-Жюста, Дантон – Паша, а Марат – Гюсмана.

Совещание продолжалось уже долго. Касалось оно лежавших на столе и уже прочитанных Робеспьером бумаг. Споры становились все резче и резче, и в голосах этих трех людей порой звучали сердитые ноты. Громкие голоса были слышны даже снаружи. В те времена народ до того уже привык к трибунам и к публичным речам, что у него невольно появлялась потребность слушать; в те времена даже какой-нибудь рассыльный Фабриций Пари считал себя вправе подсматривать в замочную скважину, что делает Комитет общественной безопасности, и это, сказать мимоходом, оказалось впоследствии совсем не лишним, так как этот самый Пари в ночь с 30 на 31 марта 1794 года[125 - 31 марта 1794 г. Дантон был арестован и через четыре дня, 5 апреля, казнен.] предупредил Дантона о решениях Комитета. Итак, Лоран Басс приложил ухо к двери комнаты, в которой совещались Дантон, Марат и Робеспьер. Хотя он, собственно, состоял на службе у Марата, но в то же время являлся и агентом Клуба епископского дворца.

II. Magna testantur voce per umbras[126 - Громким голосом спорят в темноте (лат.).]

Наконец Дантон встал и резким движением отодвинул свой стул.

– Послушайте! – воскликнул он. – Есть только одно дело неотложной важности, а именно опасность, угрожающая республике. Для меня существует только один долг – спасти Францию от неприятеля. Для этого хороши все средства, все – решительно все! Когда я имею дело с серьезной опасностью, я пользуюсь всем, чем могу, и когда мне приходится всего опасаться, я иду напролом. Моя мысль подобна львице. В деле революции я не допускаю никаких полумер, никаких церемоний. Немезида[127 - Немезида – в греческой мифологии богиня возмездия, карающая за преступления.] должна быть беспощадна. Будем страшны – и мы будем полезны. Разве слон разбирает, куда он ставит ногу? Раздавим неприятеля!

– Я против этого ничего не имею, – ответил Робеспьер мягким голосом и затем прибавил: – Но весь вопрос в том, где враг?

– Во Франции его нет, и выгнал его – я! – воскликнул Дантон.

– Нет, он здесь, и я слежу за ним, – проговорил Робеспьер.

– Ну, так я его опять прогоню, – сказал Дантон.

– Внутреннего врага не изгоняют.

– Так что же с ним делают?

– Его уничтожают.

– Я согласен и на это, – в свою очередь, проговорил Дантон. – Но только я вас уверяю, Робеспьер, что он вне страны, – прибавил он.

– А я вас уверяю, Дантон, что он здесь.

– Он возле границ, Робеспьер.

– Нет, Дантон, он – в Вандее.

– Успокойтесь, – сказал третий голос, – он – всюду, и вы погибли.

То был голос Марата. Робеспьер взглянул на Марата и спокойно возразил.

– Нам не нужно общих мест. Я констатирую факты.

– Педант! – пробормотал сквозь зубы Марат.

Робеспьер положил руку на разложенные перед ним бумаги и продолжал:

– Я только что прочел вам донесение марнского депутата. Я только что передал вам сведения, доставленные Желамбром. Послушайте, Дантон, обычная война – ничто, война гражданская – все. Простая война – это не что иное, как царапина на локте; гражданская же – это рак в печени. Из всего, что я только что прочел вам, явствует следующее: Вандея, в которой до сих пор действовали вразброд разные предводители, готова сплотиться. У нее отныне будет один главнокомандующий…

– Центральный разбойник, – пробормотал сквозь зубы Дантон.

– …а именно человек, высадившийся 2 июня близ Понторсона, – продолжал Робеспьер. – Вы знаете, кто он таков. Заметьте, что высадка эта совпадает по времени с задержанием в Байе, в этом изменническом Кальвадосском департаменте, наших чрезвычайных уполномоченных: депутата от Кот-д’Ора и Ромма; арестованы они 2 июня, то есть в тот же самый день.

– Да, и отправлены в Каэнский замок, – вставил свое слово Дантон.

– В депешах говорится далее, – продолжал Робеспьер, – что партизанская война организуется на широкую ногу. В то же время готовится высадка англичан; вандейцы и англичане – это значит бретонцы и британцы. Финистерские мужланы говорят тем же языком, как и корнуоллская сволочь. Я предъявил вам перехваченное письмо Пюизе[128 - Пюизе Жозеф (1754–1827) – французский дворянин, граф. В 1789 г. избран в Генеральные штаты. В 1793 г. принимал активное участие в восстании в Вандее, затем руководил восстанием шуанов.], в котором говорится что «двадцать тысяч красных мундиров, появившись на месте восстания, заставят подняться сто тысяч человек». Когда крестьянское восстание вспыхнет во всю мощь, произведена будет высадка англичан. Вот их план. Не угодно ли вам обратиться к карте.

Робеспьер продолжал, водя пальцем по карте:

– Англичане могут выбрать для высадки любой пункт, от Канкаля до Пемполя. Крэг предпочел бы Сент-Бриесскую бухту, генерал Корнваллис[129 - Корнваллис Чарльз Манн (1738–1805) – английский генерал и политический деятель. Командовал английской армией в войне за Независимость Соединенных Штатов. В 1786 г. назначен генерал-губернатором в Бенгалии. Участвовал в войнах с республиканской Францией.] – Сен-Кастскую. Левый берег Луары охраняется мятежной Вандейской армией, а что касается восьмидесятимильного открытого пространства между Ансенисом и Понторсоном, то сорок нормандских общин обещали свое содействие для его защиты. Высадка будет произведена в трех пунктах: в Плерене, Иффиниаке и Пленефе; из Плерена высадившиеся войска пойдут на Сент-Брие, а из Пленефа – на Ламбалль. На второй день они достигнут Динана, где содержатся девятьсот английских пленных, и в то же время займут Сен-Жуап и Сен-Меэн, где будет оставлена кавалерия. На третий день две колонны направятся: одна из Жуана на Бедэ, а другая из Динана на Бешерель, – место, сильно укрепленное природой, где будут поставлены две батареи. На четвертый день они будут в Ренне, а Ренн – ключ Бретани; в случае взятия Ренна падут также Шатонеф и Сен-Мало. В Ренне хранятся пятьдесят полевых орудий и миллион патронов…

– Которые они, конечно, захватят, – пробормотал Дантон.

– Далее, – продолжал Робеспьер, – они направят из Ренна три колонны: одну – на Фужер, другую – на Витрэ, третью – на Редон. Так как мосты разрушены, то неприятель возьмет с собой – на это прямо указывается в донесении – понтоны и бревна, и, кроме того, он будет иметь при себе проводников, которые укажут ему те места, где кавалерия может переправиться через реку вброд. Из Фужера он направится на Авранш, из Редона – на Ансенис, из Витрэ – на Лаваль. Нант и Брест должны будут сдаться. Редон господствует над всем течением Вилэны, Фужер – над большой дорогой в Нормандию, Витрэ – над Парижской дорогой. По прошествии двух недель соберется армия разбойников в триста тысяч человек, и вся Бретань будет в руках короля Франции.

– То есть короля Англии, – поправил Дантон Робеспьера.

– Нет, короля Франции, – настаивал тот и затем продолжал: – А король Франции – враг более серьезный. Для того чтобы прогнать иноземца, достаточно двух недель, а чтобы уничтожить у нас монархию, потребовалось восемнадцать столетий.

Дантон, снова усевшись, облокотился на стол, схватился руками за голову и задумался.

– Вы видите, в чем заключается опасность, – продолжал Робеспьер. – Витрэ открывает англичанам дорогу в Париж.

Дантон поднял голову и, опустив свои оба сжатых кулака на лежавшую перед ним карту, точно на наковальню, воскликнул:

– А разве, Робеспьер, Верден не открывал пруссакам дорогу на Париж?

– Ну, так что ж из этого?

– А то, что мы прогоним англичан точно так же, как мы прогнали пруссаков.

И Дантон снова вскочил. Робеспьер положил свою холодную руку на горячую руку Дантона.

– Дело в том, Дантон, – проговорил он, – что Шампань не была за пруссаков, а Бретань – за англичан. В Вердене велась обычная война, в Витрэ будет вестись война междоусобная. А ведь это, кажется, разница, и не маленькая, – прибавил он серьезным и холодным голосом и затем продолжил: – Садитесь, Дантон, и лучше вглядитесь в карту, чем стучать по ней кулаком.

Но Дантона не так-то легко было унять.

– Никак не могу взять в толк, – воскликнул он, – что опасность усматривают с запада, когда она надвигается с востока. Я согласен с вами, Робеспьер, что Англия поднимается с прибрежья океана; но Испания поднимается с юга, Италия – с юго-востока, Германия – с востока. А там, вдали за ними, заворочался еще русский медведь. Опасность, Робеспьер, охватила нас кольцом, и мы находимся внутри этого кольца. Извне – коалиция, внутри – измена. На юге Серван[130 - Серван Жозеф (1741–1808) – французский политический деятель, генерал, сторонник жирондистов. После прихода к власти якобинцев смещен с поста военного министра и арестован. Впоследствии освобожден и занимал крупные посты в военном министерстве.] приотворяет для короля Испании дверь во Францию, на севере Дюмурье[131 - Дюмурье Шарль Франсуа (1739–1823) – французский генерал, под командованием которого французские войска одержали победы в 1792 г. над интервентами при Вальми и Жемаппе. В 1793 г. попытался поднять мятеж с целью восстановления во Франции монархии. После провала перебежал к австрийцам.] переходит к неприятелю. Впрочем, он всегда меньше угрожал Голландии, чем Парижу. Неервинден[132 - Неервинден – сражение 18 марта 1793 г. между французской армией под командованием Дюмурье и австрийской под командованием эрцгерцога Карла. Австрийцы одержали решительную победу, в результате которой французы были вынуждены очистить Бельгию.] совершенно перечеркивает Жемапп и Вальми. Философ Рабо Сент-Этьен[133 - Рабо Сент-Этьен Жан Поль (1743–1793) – французский политический деятель, священник. Депутат Учредительного собрания, а впоследствии Конвента. Казнен в период террора.], изменник, как того, впрочем, и следовало ожидать от протестанта, вступает в переписку с царедворцем Монтескье. Армия сильно поредела; теперь не найдется ни одного батальона, в котором оказалось бы налицо более 400 человек; в храбром Цвейбрюкенском полку осталось всего полтораста человек; Памарский лагерь пришлось покинуть; в Живе осталось всего только пятьсот кулей муки; нам пришлось отступить до Ландау; Вурмзер[134 - Вурмзер Дагобер Сигизмунд (1724–1797) – австрийский фельдмаршал. В 1793–1795 гг. успешно командовал австрийской армией на Верхнем Рейне, одержав ряд побед. В 1796 г., назначенный в Италию, потерпел ряд поражений от Наполеона и был вынужден капитулировать в Мантуе.] теснит Клебера; Майнц храбро держится, но еще вопрос – долго ли это будет? Конде можно считать потерянным, равно как и Валансьенн, что не мешает Шанселю, защищающему Валансьенн, и старику Феро, защищающему Конде, быть истинными героями, равно как и Менье, защищающему Майнц. Но зато, к сожалению, всех остальных нельзя не признать изменниками: Дарвилль изменяет в Ахене, Мутон изменяет в Брюсселе, Валанс[135 - Валанс Сирюс Мари Александр (1757–1822) – французский генерал, участник начального периода войн эпохи Революции. Заподозренный в измене, в 1793 г. бежал из Франции. Возвратившись в 1800 г., принял участие в большинстве наполеоновских войн. После Реставрации был членом палаты пэров.] изменяет в Бреде, Нельи изменяет в Лимбурге, Миранда[136 - Миранда (1750–1816) – один из руководителей борьбы за независимость испанских колоний в Америке. В 1792–1795 гг. генерал французской армии.] изменяет в Мастрихте; Стенжель[137 - Стенжель Анри (?—1796) – французский генерал, участвовал в подавлении восстания в Вандее, погиб в сражении при Мондови в Италии.] – изменник, Лану[138 - Лану Рене Жозеф (1740–1793) – французский генерал. После проигранного сражения был обвинен в измене и казнен.] – изменник, Лигоне – изменник, Мену[139 - Мену Жан Франсуа (1750–1810) – французский генерал. В 1793 г. действовал в Вандее, участник Египетской экспедиции Наполеона. После гибели Клебера возглавил Египетскую армию, но в связи с недостатком сил был вынужден капитулировать пред англичанами.] – изменник, Диллон[140 - Диллон Артюр (1750–1794) – французский генерал, монархист, казнен по подозрению в измене.] – изменник, это все – презренные последователи Дюмурье. Нужно показать пример. Маневры Кюстина взад и вперед тоже весьма подозрительны; я подозреваю его в том, что он предпочитает лично для него выгодное взятие Франкфурта полезному для дела республики взятию Кобленца. Положим, что Франкфурт может заплатить четыре миллиона военной контрибуции; но что это значит по сравнению с уничтожением гнезда эмигрантов в Кобленце? Менье умер 13 июня, и теперь у нас остается один только Клебер. А тем временем силы герцога Брауншвейгского увеличиваются, и он движется вперед, водружая немецкое знамя на всех занимаемых им французских крепостях. Маркграф Бранденбургский является в настоящее время вершителем судеб Европы; он забирает наши провинции, и, вот вы увидите, скоро заявит претензии на Бельгию. Право, можно было бы подумать, что мы действуем в пользу Берлина. Если так будет продолжаться и дальше и если мы не примем против этого мер, то окажется, что французская революция была произведена в пользу Потсдамского двора, что единственным ее результатом будет увеличение небольшого государства Фридриха II[141 - Фридрих II Великий (1712–1786) – прусский король с 1740 г. Вел многочисленные войны, в результате которых значительно увеличил размеры государства. Инициатор неудачной для него Семилетней войны. Создал союз немецких князей. Очень много внимания уделял внутреннему устройству государства: способствовал развитию промышленности, сельского хозяйства, провел реформу судопроизводства.] и что мы умертвили короля Франции ради короля Пруссии.

Здесь свирепый Дантон разразился хохотом. Хохот Дантона вызвал улыбку на устах Марата.