Девяносто третий год

– Он из Рюлье, – послышалось в толпе. – Да, это Золотая Ветка. – Еще его брат был убит при нападении на Понторсон. – Да, да, Уанар-Малоньер. – Такой красивый девятнадцатилетний парень!

– Тише! – крикнул глашатай. – Выслушайте список до конца: «Бель-Винь, разбойник. Ла Мюзетт, разбойник. Сабрту, разбойник. Брэн д’Амур, разбойник…»

Какой-то парень толкнул локтем стоявшую возле него девушку. Та улыбнулась.

– «…Шант ан Ивэр, разбойник, – продолжал глашатай. – Ле Ша, разбойник…»

– Это Мулар, – заметил один из крестьян.

– «…Табуз, разбойник…»

– Это Гоффр, – пробормотал другой крестьянин.

– Да ведь их двое, Гоффров, – заметила какая-то женщина.

– Оба они молодцы, – проговорил крестьянин.

Глашатай затряс афишей, и барабанщик забил дробь. Глашатай продолжал чтение:

– «…Вышепоименованные лица, где бы они ни были схвачены, по удостоверении их личности, будут немедленно преданы смерти».

По толпе пробежало движение. Глашатай продолжал:

– «…А всякий, кто даст им у себя убежище или станет способствовать их бегству, будет предан военно-полевому суду и казнен смертью. Подписано…»

Воцарилось глубокое молчание.

– «Подписано: комиссар Комитета общественного спасения Симурдэн».

– Тоже священник, – проговорил один из крестьян.

– Да, бывший приходский священник в Паринье, – подтвердил другой.

– Тюрмо и Симурдэн, – заметил третий. – Один белый, другой синий; оба священники.

– Это неверно, что один синий, другой белый, они оба черные, – сострил четвертый.

– Да здравствует республика! – воскликнул мэр, стоявший все время на балконе, приподнимая свою шляпу.

Барабанная дробь возвестила толпе, что глашатай еще не кончил; и, действительно, он сделал знак рукой.

– Внимание! – крикнул он. – Вот еще четыре последние строчки правительственного объявления. Они подписаны начальником экспедиционного отряда на северном побережье, полковником Говэном.

– Слушайте! слушайте! – пронеслось в толпе.

– «…Под страхом смертной казни…» – прочел глашатай.

Все затаили дыхание.

«…Под страхом смертной казни запрещается, во исполнение вышеприведенного распоряжения, оказывать какую-либо помощь девятнадцати вышепоименованным бунтовщикам, окруженным и запертым в настоящее время в Тургской башне».

– Что? Тургская башня? – раздался в толпе голос.

То был женский голос, голос матери.

III. Народный гул

Михалина Флешар замешалась в толпу. Хотя она и не вслушивалась в то, что читалось и говорилось, но когда до ее слуха долетели слова «Тургская башня», она подняла голову.

– Что! – повторила она. – Тургская башня?

Все оглянулись на нее. Она имела совершенно растерянный вид, а тело ее было покрыто лохмотьями.

– Это какая-то бродяжка, – раздались вокруг нее голоса.

Одна крестьянка, несшая в корзине лепешки из гречневой крупы, приблизилась к ней и сказала ей на ухо:

– Замолчите!

Михалина Флешар с удивлением посмотрела на эту женщину. Она снова перестала что-либо понимать. Это слово «Ла-Тург» словно молнией озарило ее ум, и затем все опять покрылось густым мраком. Разве она не имела права спросить? Чего это все так на нее уставились?

Барабанщик в последний раз ударил дробь, чиновник приклеил к стене афишу, мэр возвратился в свои комнаты, глашатай отправился в следующую деревню, и толпа начала расходиться. Перед афишей осталась только небольшая кучка людей. Михалина Флешар направилась к этой группе. В ней шли разговоры по поводу лиц, только что объявленных стоящими вне закона. Группа эта состояла из белых и из синих, то есть из крестьян и мещан. Какой-то крестьянин говорил:

– А все же им не удалось захватить всех. Девятнадцать человек – это еще далеко не все. В этом списке не значится ни Приу, ни Бенжамен Мулен, ни Гупиль из Андульеского прихода.

– Ни Лориен из Монжана, – вставил другой.

– Ни Брис-Дени, ни Франсуа Дюдуэ из Лаваля, – раздалось в толпе. «Ни Гюэиз из Лонэ-Вилье». «Ни Грежис». «Ни Пилон». «Ни Фильёль». «Ни Мениссан». «Ни Гегаррэ». «Ни три брата Ложерэ». «Ни господин Лешанделье из Пьервилля».

– Дураки! – проворчал седовласый старик. – Разве вы не понимаете, что когда они захватят Лантенака, в их руках будет все?

– Да ведь они его еще не захватили, – пробормотал один из более молодых.

– Лантенак захвачен – захвачена душа, – продолжал старик. – Лантенак убит – убита Вандея.

– А кто такой этот Лантенак? – спросил один из мещан.

– Это – один из «бывших», – ответил другой мещанин.

– Это – один из тех, которые расстреливают женщин, – добавил третий.

Михалина Флешар услышала эти слова и проговорила:

– Это верно.

На нее оглянулись.

– Да, да, меня расстреляли, – продолжала она. Эти слова «меня расстреляли» произвели на толпу странное впечатление: живое существо вдруг объявляло себя мертвецом. Ее начали разглядывать несколько искоса. Ее внешний вид, действительно, производил тяжелое впечатление: вся трепещущая, дрожащая, растерянная, озиравшаяся, как дикий зверь, и до того перепуганная, что она способна была навести страх и на других. В отчаянии женщины, при всем ее бессилии, есть что-то ужасное. Перед собой точно видишь существо, повешенное над бездной судьбы. Но крестьяне смотрят на вещи несколько грубее. Один из них пробормотал сквозь зубы: