Девяносто третий год

– Да, да, знаю; и он добавил еще, что так как повозка запряжена двумя здоровыми лошадьми и двинулась в путь во втором часу утра, то она может быть здесь еще до заката солнца. Все это мне известно. Ну и что же?

– Ну и вот, господин полковник, солнце уже зашло, а повозки с лестницей все еще не видать.

– Неужели? Однако нам пора начинать приступ. Данный нами срок уже истек. Если мы еще промедлим, осажденные подумают, что мы трусим.

– Ну, что же, господин полковник, поведем приступ!

– Но как же мы будем штурмовать без лестницы?

– Отчего без лестницы? С лестницей. Вы только что слышали, как я воскликнул: «А, наконец-то!» Видя, что повозка не едет, я взял подзорную трубу и стал смотреть на дорогу из Паринье в Ла-Тург; к великому моему удовольствию, господин полковник, я увидел на дороге повозку с лестницей и конвой. Вон она спускается с холма. Вы сами можете увидеть ее.

– Действительно, это она, – проговорил Говэн, взяв у Гешана подзорную трубу и посмотрев в нее. – Впрочем, уже смеркается и нельзя хорошо ее рассмотреть. Но вот и конвой; ну, конечно, это она! Только конвой кажется мне более многочисленным, чем тот, который вы отправили, Гешан.

– Да, и мне самому так показалось.

– Они теперь приблизительно в четверти лье отсюда.

– Через четверть часа лестница будет здесь, господин полковник. Значит, можно начинать штурм.

То, что они увидели, была действительно повозка, но только не та, которую они ждали.

Говэн, обернувшись, увидел позади себя сержанта Радуба, стоявшего вытянувшись в струнку, с рукою под козырек, по всем правилам военной дисциплины.

– Что вам нужно, сержант Радуб? – спросил он.

– Гражданин полковник, мы, команда батальона Красной Шапки, желали бы просить вас об одной милости.

– О какой милости?

– Не будете ли вы, господин полковник, так добры, чтобы велеть нас убить?

– Что такое? – спросил Говэн. – Убить? Зачем убить?

– Вот видите ли, господин полковник, после Дольского дела вы бережете нас. А нас еще двенадцать человек. Это для нас очень обидно.

– Вы будете в резерве.

– Мы предпочли бы находиться в авангарде.

– Но я вас берегу для решительного удара. Вы мне еще понадобитесь. Вы ведь тоже входите в состав штурмовой колонны.

– Да, но только сзади; а парижане привыкли и имеют право идти впереди всех.

– Хорошо, я подумаю об этом, сержант Радуб.

– Только сделайте это сегодня, господин полковник. Такой удобный случай не скоро представится. Дело, очевидно, будет жаркое. Можно будет здорово обжечь себе пальцы о Тургскую башню. Мы просим, как милости, чтобы нас послали в первых рядах.

Тут сержант остановился, покрутил себе ус и продолжал дрогнувшим голосом:

– И затем, вот видите ли, господин полковник, в этой башне заперты наши ребята; у нас там трое детей, то есть детей нашего батальона. Все эти Грибульи, Гуж ле Брюаны, Иманусы, и как их там зовут, этих разбойников, угрожают нашим детям; слышите ли, господин полковник, нашим малюткам! Хотя бы земля разверзлась под нашими ногами, мы не допустим, чтобы с ними случилось какое-либо несчастие. Слышите, господин полковник, мы этого не допустим! Я воспользовался недавним перемирием, прокрался к мосту и посмотрел на них в окошко. Оказалось, что они действительно там, эти херувимчики, я видел их собственными глазами и даже, этакий дурак, перепугал их. Я, сержант Радуб, клянусь всем, что есть святого, господин полковник, что, если падет хоть один волос с их маленьких головок, я этого так не оставлю. Да и весь наш батальон говорит: «Мы желаем, чтобы ребята наши были спасены или чтобы нас убили». Ведь имеем же мы на это право, черт побери! Да, чтобы нас всех убили! Счастливо оставаться, господин полковник!

Говэн протянул Радубу руку и проговорил:

– Вы – молодцы! Я назначаю вас в штурмовую колонну, но я разделю вас на две части: шесть человек я поставлю в авангард, для того чтобы колонна шла за вами, а шесть человек в арьергард, для того чтобы никто не отступал.

– А что же, господин полковник, я по-прежнему остаюсь начальником этих двенадцати человек?

– Конечно. А как же иначе?

– В таком случае благодарю вас, господин полковник. Значит, я буду в авангарде.

Радуб приложил руку к козырьку и возвратился к своему батальону.

Говэн посмотрел на часы, сказал несколько слов на ухо Гешану, и штурмовая колонна начала строиться.

VIII. Речь и рычание

Симурдэн, еще не ушедший на свой пост на плато и стоявший возле Говэна, приблизился к трубачу и сказал ему:

– Давай сигнал трубе на башне.

Рожок подал сигнал, труба с башни ответила. Затем рожок и труба еще раз обменялись сигналами.

– Что это значит? – обратился Говэн к Гешану. – Что нужно Симурдэну?

Тем временем Симурдэн приблизился к башне, размахивая белым платком.

– Эй, вы там, в башне, – крикнул он громким голосом, – знаете ли вы меня?

– Знаем, – ответил голос с башни. То был голос Имануса.

Затем между обоими этими голосами произошел следующий диалог:

– Я – комиссар Конвента.

– Неправда: ты бывший сельский поп из Паринье.

– Я – делегат Комитета общественного спасения, представитель закона.

– Неправда: ты бывший поп, ты расстрига.

– Я – Симурдэн, комиссар революционного правительства.

– Неправда: ты отступник, ты дьявол.

– Итак, вы меня знаете.

– Мы тебя ненавидим.